Александр Волков - Скитания

Удивительное было в соборе эхо. Стоило тихо взять ноту, и звук, многократно отраженный и усиленный, проносился в воздухе величавым аккордом и угасал под высоким куполом.

Но обитатели Сан-Доминико Маджоре равнодушно проходили мимо сокровищ искусства.

В монастыре насчитывалось около двух сотен монахов и послушников. Среди монахов были молодые и старые, высокие и низенькие, толстые и тонкие, но все они странно походили друг на друга в своих белых рясах и накинутых поверх черных мантиях с капюшонами, прикрывавшими лицо. Новициев было значительно меньше, чем монахов, они носили короткие подрясники и черные колпаки, оказывали старшим беспрекословное повиновение.

Многим монахам приходилось вести подвижный образ жизни. Одни бродили по Италии и другим странам, собирая подаяния для монастыря. Других посылали распространять среди язычников христианство, и там проповедники нередко погибали мученической смертью. Представительные священники с красивым голосом и хорошими манерами подолгу гостили при дворах владетельных герцогов и князей, совершая у них в капеллах торжественные богослужения. А монахи, сведущие в художестве, расписывали стены сельских церквей изображениями святых.

Поездками монахов ведал приор, отец Марио Порчелли. И как-то всегда выходило так, что отправлявшиеся по монастырским делам порчеллисты получали больше денег на дорогу, им седлали лучших мулов в более богатой сбруе… Эти нехитрые приемы поощрения привлекали в партию приора новых членов и бесили аббата.

Вся деятельная жизнь монастыря – многочисленные церковные службы, проповеди, произносимые перед богомольцами, чинные трапезы в столовой, сопровождаемые чтением житий святых, уроки в школах и лекции в университете – все это протекало на виду у всех, вызывая уважение непосвященных. Но были в обители глубоко запрятанные тайны. Жизнь монастыря напоминала медаль, лицевая сторона которой изображает лик праведника, а с оборотной скалится отвратительная рожа дьявола.

Как тяжкая болезнь, изнуряющая организм, отзывалась на всей деятельности Сан-Доминико Маджоре тщательно скрываемая от мирян вражда между аббатом и приором, разделившая монастырских обитателей на два лагеря.

В университете дела тоже шли совсем не так, как представлял себе Бруно.

Он впервые переступил порог аудитории с большим волнением. Здесь собираются юноши, движимые благородным стремлением к науке, здесь делятся с ними знаниями лучшие профессора, думал Фелипе. Действительность разочаровала его.

На лекции по логике присутствовали десятка два студентов, далеко не все, кому полагалось слушать курс. Профессор излагал предмет хорошо, увлекательно, и Бруно слушал его с удовольствием. А меж тем многие студенты разговаривали, иные дремали, а соседи Бруно справа и слева продолжали ранее начатую ссору. Сначала они свистящим шепотом говорили друг другу колкости, а потом начали толкать друг друга.

Лекция кончилась, профессор вышел из аудитории, и соседи Фелипе стали друг против друга, как два драчливых петуха. Высокого плечистого генуэзца Тиначчо Макерони и смуглого подвижного калабрийца Джулио Асколано окружили студенты и принялись подзадоривать.

В руке Асколано блеснула наваха,[121] а Макерони выхватил кинжал.

Фелипе пришел в ужас и с побелевшим лицом бросился между противниками.

– Безумцы! – воскликнул он. – Разве с вас не взяли клятву, что вы не будете носить при себе оружие?!

Дружный хохот студентов был ответом.

– Смешной новичок! Думает, клятвы даются для того, чтобы их исполнять! – сказал Макерони и с ловкостью фокусника спрятал кинжал.

Асколано убрал наваху. Ссора угасла, а на Фелипе посыпались насмешки, которые он переносил с доброй улыбкой. Макерони взял Фелипе под руку.

– Слушай, петушок, – сказал он, – мне твоя смелость нравится. Считай меня другом.

– А ты помиришься с Асколано?

Макерони махнул рукой:

– Э, ссора-то пустяковая, из-за девчонки!

– Как из-за девчонки? – с ужасом переспросил Бруно. – Разве в монастыре есть женщины?

Макерони хохотал до упаду:

– Я вижу, друг, тебя надо просветить.

Следующую лекцию читал сам ректор, мессер Паскуа. Он не любил готовиться к занятиям и вместо того, чтобы излагать взгляды отцов церкви по тому или иному вопросу, просто беседовал со студентами обо всем, что ему приходило в голову.

В этот раз он принялся опровергать мнение, что церковь бескорыстна.

– Наш святой орден основан как нищенствующий, – говорил ректор, – а между тем за столетия его существования доминиканцы собрали огромные богатства. И это хорошо, это угодно Господу! А почему?.. Потому что для борьбы с ересями нужны большие средства.

Затем мессер Паскуа перешел к другой теме. Он развивал мысль, что монахи, ратники Христова воинства, далеко неравноценны перед Богом.

– Вот, например, взять вас, здесь передо мною сидящих, – разглагольствовал ректор, – и рядовых монахов ордена, разве есть что-либо общее в вашем предназначении? Доля рядовых членов нашего братства тяжела: они гибнут в религиозных войнах, ведут борьбу с гугенотами, жгут еретиков во Фландрии, их мы посылаем проповедниками в заморские края. Награда за труды ждет их на небесах…

Сосед слева шепнул Бруно:

– Они сами стараются вознаградить себя, не дожидаясь загробного блаженства.

– Но вы, избранные, – тут ректор повысил голос, – вы – будущие аббаты, епископы и кардиналы, духовные руководители неисчислимых толп верующих, и справедлива божья воля не откладывать ваше воздаяние до райских врат. Вас ждут почести, роскошные дворцы, золоченые кареты, пурпурные мантии и, может быть, тиара[122] самого святейшего папы…

Аббат Паскуа искусно доказывал, что, когда его слушатели достигнут вершин церковной иерархии, все будет им дозволено, все их грехи отпустит Господь.

Бруно ушел с лекции, удивленный откровенными речами аббата.

Вечером, когда Фелипе готовился ко сну, в келью вошел Макерони. К удивлению Брутто, он был одет вместо сутанеллы в камзол и панталоны, у пояса висела шпага.

– Я за тобой, – заявил Мэкерони. – Идем в город. Ты припрятал светскую одежду?

– Город? Светская одежда?!

Бруно ничего не понимал, и Макерони начал объяснять:

– Видишь ли, петушок, каждый из нас сохранил старое платье и оружие. Кельи у нас, правда, не запираются, но наше добро укрывают те, кто имеет право держать дверь на замке.

– Кто же это?

– Учителя внутренней и внешней школы, органисты,[123] регент церковного хора, смотритель конюшен… Платят им не слишком много, и они не прочь заработать с нашего брата.

– Я все имущество сдал отцу ключарю.

– Не беда. У нас кое-кто остался сегодня дома после вчерашнего перепоя, и мы подберем одежду на твой рост.

– Но разве отец Антонио выпустит вас из монастыря? – спросил Бруно. – Это неподкупный святой старик.

– А мы не искушаем его святость, – ухмыльнулся Макерони. – В задней стене есть потайная калитка, и секрет ее нам известен.

– Но как вы скрываете свои похождения от отцов монахов?

Макерони снова обуял смех:

– Отцы монахи? Да они сами ходят в город каждую ночь. И, конечно, не за тем, чтобы служить мессы.

Монахи уходят по ночам кутить в город! Бруно хотел выказать удивление, но вспомнил, что часто видел, как почтенные отцы по утрам, еле держась на ногах, пробирались в свои кельи вместо того, чтобы идти в церковь.

Фелипе поблагодарил товарища за предложение, но сказал, что у него нет желания сопровождать его в город.

– Ладно, петушок, я тебя понимаю. Ты какой-то особенный. Ну, да и то сказать, должны же быть в нашем содоме праведники, ради которых Господь еще щадит его![124]

Макерони дружески обнял Бруно, и тот почувствовал под одеждой ночного гуляки что-то твердое.

– Кольчуга?

– А как же, – подмигнул тот. – Ночью по городу бродить опасно, могут напасть худые люди.

Он оставил келью. Бруно плохо спал ночь, его мучили кошмары. На лекции он с облегчением увидел целого и невредимого Макерони, тот дружески хлопнул его по плечу. Во время занятий студент дремал, а после обеда пришел к Фелипе.

– Ну, была у нас вчера потеха! – начал он рассказ. – В нашу компанию затесались три монаха, конечно, все паскуалисты…

– А ты тоже паскуалисг? – с любопытством перебил Бруно.

– Попробуй прийти на экзамен к ректору, не будучи паскуалистом! – рассмеялся Макерони. – Но ты слушай, что было дальше. Мы вышли из кабачка на рассвете, «веселыми ногами скакаша и плясаша…». И вдруг навстречу компания порчеллистов, они, видишь ли, кутили по соседству. Кто-то из них бросил нам обидное слово, наши ответили, и завязалась такая потасовка…

– Я удивляюсь, – сказал Фелипе, – как вас не забирают испанские патрули.

Макеронн беспечно отозвался:

– Э, они с нами не связываются. Отцы доминиканцы пожаловались вице-королю, что солдаты мешают им навещать по ночам тяжелобольных верующих.