Григор Тер-Ованисян - Геворг Марзпетуни
— Молчи, умоляю тебя. Не называй ее по крайней мере при мне. Не говори об унижении, я могу сойти с ума… — прервал князя Амрам.
— Я должен еще и еще раз просить у тебя прощения за то, что ступил в твой шатер, — мягко сказал Марзпетуни.
Сепух ничего не ответил. Он взволнованно шагал взад и вперед, время от времени потирая лоб, точно желая разогнать гнетущие мысли. Прошло несколько минут. Оба молчали. В шатре глухо раздавались шаги Амрама. Князь следил за ним, размышляя о том, как поступить, чтобы его посещение не пропало даром. Он видел, что его слова не действуют на сепуха. Но Марзпетуни было особенно тяжело уйти ни с чем от Цлик-Амрама, после того как удалось убедить такого упрямца, как Севада. Он не мог смириться с мыслью, что умный и сердечный человек мог пожертвовать благом родины ради личных чувств, ради мести. Поэтому он ждал, когда уляжется гнев Амрама, чтобы еще раз поговорить с ним.
Наконец сепух, усталый от волнения, сел на край постели и устремил пристальный взгляд на дверь.
— Сепух Амрам! Как бы ты назвал человека, который, желая согреться, поджег бы собственный дом? — спросил вдруг князь Геворг.
— Назвал бы безумцем… — ответил сепух, не отводя глаз от входа.
— Мне кажется, что для каждого из нас родина является родным кровом и если мы из-за наших личных интересов подвергаем ее опасности, то мы похожи на человека, который, разжигая пожар, не думает о том, что, когда погаснет огонь и бревна кровли превратятся в пепел, он останется без дома и без убежища, под буйным ветром и знойными лучами солнца…
— Это так, — ответил сепух, — но есть холод, от которого можно избавиться только пожаром своего дома. Все мы люди из плоти и крови. Дай мне вонзить в тебя меч, и ты увидишь, как ужас смерти овладеет тобой.
— Но душа с радостью расстанется с телом, если я буду умирать за родину.
— А когда нож вонзится в душу и душа предастся страданиям?..
— Если у тебя есть сердце и чувства, если в твоих жилах течет благородная кровь, невозможно, чтобы твоя душа не страдала, видя, как ты наносишь родине бесчестие, как льется кровь твоих братьев, как подвергается опасности царский престол и враг по дороге, которую ты ему открываешь, вступает в твою страну, чтоб разорить ее дотла.
— Князь Марзпетуни!
— Говори, я слушаю.
— Ты знаком с греческой наукой лучше, чем я. Говорят, что во время твоего пребывания с царем в Византии в императорском дворце были поражены твоими познаниями в греческой литературе. Верно это или нет?
— Верно. Но почему ты вспомнил мое знание греческого языка?
— Ты, конечно, читал Гомера?
— Многие из его стихов я знаю наизусть.
— Тогда ты знаешь, почему погибла Троя и почему под ее стенами полегло множество греческих полководцев со своими войсками?
— Знаю, из-за женщины, из-за неверности Елены.
— Нет, ты ошибаешься, из-за предателя Париса.
— Я не так понимаю Гомера.
— А древние греки понимали его именно так. «Елена — женщина, — говорили они, — а женщина слабое существо, которую одинаково привлекают добродетель и порок. Долг честного мужчины беречь женщину, защищать ее, а не пользоваться ее слабостью». Парис поступил как раз наоборот. Он изменил гостеприимному Менелаю, очаровал его жену полученной от Афродиты кифарой, похитил ее и увез в Трою. Вот почему все греческие герои поднялись и с многочисленными войсками двинулись к Понту. Десять лет продолжалась осада столицы Приама. Наконец она была разрушена за бесчестие, которое нанес изменник Парис семье греческого царя, поправ священный обычай. Две тысячи лет назад люди так мстили за поругание семейной чести. Через две тысячи лет они будут поступать точно так же. Каково твое мнение?
— Из-за одной Елены я не пролил бы крови и десяти греков, не то что множества полководцев и царей…
— Да? Значит, ты великий человек. Но Греция рассудила иначе. Она сказала: «Если сегодня оставим безнаказанным Париса, завтра придет Гектор… Лучше поразить первым ударом первого преступника».
— Значит, ты оправдываешь убийство несметного количества людей из-за одного человека?
— Из-за его чести — да!
— И ты можешь поступить так же?
— Да, я должен и поступлю так же.
— И спокойно будешь смотреть, как на поле битвы копья егеров будут пронзать грудь армянских воинов, как их сверкающие мечи будут рубить им головы, как армянское войско для спасения чести своего знамени будет воевать, не отступая, и гибнуть без конца?.. И потоки крови, трупы убитых, проклятия умирающих, стоны раненых не будут разрывать тебе сердце, особенно когда ты подумаешь, что все это делается из-за одной женщины?
— Князь, ты говоришь, как монах, а я воин…
— Сепух Амрам, ты забываешься! — вскочив с места, воскликнул Марзпетуни. — Ты должен отличать воина, преданного родине, от монаха.
— Прости. Я употребил слово монах, подразумевая «миротворец». Нам известна храбрость потомка рода Марзпетуни.
Князь сел.
— Ты сказал, что ужасы войны должны терзать мое сердце, когда я подумаю, что все это происходит из-за одной женщины, — начал снова Амрам. — Это было бы верно, князь, если бы во мне осталась хоть искра любви к родине… Но если угасла эта последняя искра и сердце мое бьется только для мести?..
— Значит, ты недостоин имени воина! — взволнованно воскликнул Марзпетуни.
— Не обижаюсь на эти слова. Я обязан уважать звание и возраст князя Марзпетуни. Но я вернусь опять к Гомеру. Ахиллес был не только храбрецом, но и героем, не так ли, князь?
— Да.
— Кто из греческих героев был равен ему?
— Никто.
— И все-таки он, сидя на своем корабле, спокойно наблюдал за победами Гектора, смотрел, как троянцы убивали греков, сжигали греческие корабли, надругались над трупами. Он видел, как гордые эллины отступают к берегу и как побеждает троянский меч. Он знал, что одно его появление на поле битвы поднимет дух и бодрость греков, положив конец войне. Но он не двинулся с места, не слушал увещеваний полководцев. Что было причиной? Почему избиение братьев не трогало его?
Князь молчал.
— Причина крылась опять-таки в оскорбленном чувстве… — продолжал Амрам. — Царь Агамемнон, глава греческих союзников, похитил у Ахиллеса его возлюбленную Бризеиду. Ахиллес не перенес этого бесчестия, он вложил меч в ножны… покинул поле битвы, и из-за одной Бризеиды погибли тысячи греков. А ты требуешь, чтобы сепух Амрам был выше и доблестней, чем сын Фетиды, герой Ахиллес?
— Разве ты не хотел бы прославиться так же, как он?
— Хотел бы…
— Забудь ради любви к родине нанесенную тебе обиду, и слава твоя затмит Ахиллеса.
— Ты меня прерываешь. Я хотел бы, но не могу. Мое сердце окаменело… Я не виноват.
— Что ж ты решил делать?
— Воевать, ибо нет другого пути, чтобы наказать недостойного царя. Ашот Железный не вернется живым в столицу. Я так порешил, и так будет.
— А ты не боишься стать первой жертвой?
— Мне это безразлично. Я пли он. Один из нас должен умереть. Вдвоем нам нет места на божьем свете.
— А не подумал ли ты, если останешься жив, сможешь ты наслаждаться этим светом?
— Нет! Радость померкла для меня. Даже врагу я не пожелал бы страдать так, как я страдаю. Это невыносимое мучение. Ты ведь знаешь меня! Знают и все армяне. Меня прозвали Цлик-Амрамом не за жестокость и злость, а за силу и храбрость. Ты бывал со мной в битвах. Ты видел, каким я был бесстрашным и грозным для врагов. Но с армянским народом, с моими братьями, кто был более кроток, более добр, более самоотвержен, чем Цлик-Амрам?
Замечал ли ты когда-нибудь хоть малейшую злобу во мне к любому армянину? Но сейчас я стал диким зверем. Во мне горит целый ад. Я больше не различаю армянина от чужеземца. Мои глаза ищут только одного человека, и этот человек — Ашот Железный. Душа моя стремится только к одной цели. Это — месть, безжалостная, смертельная месть! Самую незначительную причину, отдаляющую час этой мести, я готов устранить огнем и мечом. А ты предлагаешь примирение… Ты меня просишь простить его, как простил Севада. Ты удивляешься, что слепец забывает о ненависти и прощает преступника, а я не прощаю?
— О, что мне делать, как объяснить тебе, насколько мое горе тяжелее горя Севада? Выколите мне глаза, отнимите у меня княжество, богатство, мои владения, все блага жизни, но верните то, что отнял у меня Ашот! Верните мою честь, мою Аспрам… Можете вы это сделать?
О, как это тяжко, как невыносимо!..
Амрам, который во время разговора встал с места, усталый от волнения, упал на постель и закрыл лицо руками. Прошло несколько минут.
За шатром послышалось ржание лошади.
Вошедший воин доложил, что к сепуху едет князь Бер.
Собеседники одновременно подняли головы. Когда воин вышел, Марзпетуни встал с места и, протянув руку Амраму, грустно сказал:
