Наталья Павлищева - Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы
Пришлось самым предусмотрительным договариваться меж собой да по очереди бегать подальше по нужде.
Амфитеатр получился большой, подобный греческому с двумя воротами — Северными и Южными. Богато украшенные ложи для императрицы и цесаревича с самыми приближенными, попроще для знати и скамьи для остальных. Народу набилось столько, что все равно государыня переживала за крепость постройки Ринальди. Сам архитектор сидел в ее ложе бледный от волнения.
Но стоило обер-церемониймейстеру Голицыну дать знак, а трубам возвестить о начале, как все переживания забылись.
Участники парада въезжали на луг с двух сторон — в Северные ворота с Миллионной Салтыков и Григорий Орлов, в Южные с Малой Морской Алехан и Репнин. Появление разукрашенных колесниц с прекрасными дамами вызвало такой вопль восторга у публики, что Екатерина даже уши прикрыла:
— Антон Иванович, ежели от веса не рухнуло, то от крика непременно рухнет.
Ринальди было не до смеха — публика в восторге топала ногами куда сильней, чем вчера это делали солдаты.
Чья-то победа вызывала новый вопль восторга и буйство эмоций и новый приступ страха у архитектора. Императрица сжалилась:
— Антон Иванович, ты уж или домой иди, или плюнь на все и забудь, что это ты строил.
— Как можно? Как можно? Нет, все выдержит!
— Тогда не трясись. Глянь-ка, как ловко стрелы мечут.
За каждой каруселью следил свой набор помощников судей, старательно записывая каждую удачу или промах. В «Карусели» все важны, каждый свои очки приносит, а потому нельзя одному быть точным, а другому промахиваться.
Когда по окончании очки сложили и посчитали, вышло, что Григорий зря бахвалился, карусель Алехана набрала их хоть и немного, а больше. Но предстояло еще оценить театральную сторону, внешний вид участников. Попытались отдать судейство императрице, но Екатерина отказалась:
— Я только зрительница, пусть и восхищенная.
Спорили до хрипоты, потому как «римлянин» Григорий выглядел куда предпочтительней «сарацина» Алехана. Алехан предложил даже выйти на поединок, мол, кто победу одержит, тот и во всей карусели победил! Но для поединка было уже темно, отложили решение на завтра.
Публика расходилась возбужденная и довольная, пусть уж победа достанется обоим братьям Орловым — они друг дружку стоят. Дамы, участвовавшие в игре, напротив, настаивали на борьбе до конца, мол, так нечестно, ежели турецкая карусель более ловкой оказалась…
На следующий день братья и впрямь выступили перед публикой, но на сей раз устроители поступили хитрей: они не стали устраивать поединок, а лишь попросили снова проехать и себя показать, бросая копья без цели… И снова мнения разделились, уж больно хорош был Алехан. И все же, посовещавшись, лавровый венок отдали Григорию Орлову, но и Алехана не обидели.
Императрица заметила, что Алехан слишком тяжело дышит, поинтересовалась:
— Гриша, что с Алексеем?
— Болен он, а лечиться не хочет, уповает на своего Ерофеича, который Потемкина чуть вовсе слепым не оставил.
Немного погодя Алексея все же отправили лечиться в Италию, где через несколько лет он очень даже пригодился. Была в том своя хитрость, Екатерина просила:
— Алексей Григорьевич, не просто здоровье поправляй, а разведку веди, каково действительное положение дел там да в Греции. Нам с турками обязательно воевать, хочу от тебя знать, что там слышно.
Григорий после отъезда братьев почувствовал себя вдруг осиротевшим, но вместо того, чтобы сильнее привязаться к Екатерине, начал куролесить пуще прежнего. Мужицкая дурь из него перла, особенно после пьянки… Трезвым был хорош, умен, хотя и ленив, а в пьяном виде все чаще распускал руки. Силища у фаворита бычья, синяки у императрицы не проходили.
Панин, который терпеть не мог всех Орловых вместе взятых, настраивал и настраивал Екатерину против фаворита и его братьев. Он был несказанно рад отъезду Алексея с Федором, но оставался главный Орлов — Гришка. Что за нрав у него! Умен, широк натурой, схватчив, но притом ленив, безалаберен, пьяница и дебошир. Каким был в гвардии, таким и остался.
Никита Иванович уж и письма посольские императрице показывал, которые тайно вскрывал, о чем послы прекрасно знали. Екатерина только вздыхала:
— Они не знают Григория Григорьевича, как его знаю я.
Ждала усмешку у Панина, но тот только вздыхал:
— Не стоит он вас, Ваше Величество…
В глубине души Екатерина уже давным-давно все понимала, и то, что не таков Орлов, каким она всем его представляет, что не таков, каким видеть желает, прятала синяки, прятала самого пьяного Гришку даже от слуг… Все надеялась увлечь его чем-то дельным, ждала, что он займется управлением вместе с ней. Очень хотелось друга, помощника, а не просто крепкого мужчину в постели. Переписка с Вольтером, Дидро или императором Фридрихом не могла заменить общения с умным человеком, который прекрасно бы знал положение дел в России.
И сознаться, что попросту боится любовника, тоже никому не могла — было стыдно. Чуть вздыхала свободней, когда он уезжал куда-то или надолго прятался в подаренной Гатчине, где Ринальди начал строить ему большой, но какой-то мрачный дворец. Но Гришка возвращался, на радостях дня три был ласковым и даже нежным, но потом все повторялось — пьянки, измены и побои.
Бывало Екатерина до утра лежала без сна, стараясь не плакать, чтоб глаза не были красными, пыталась понять, почему ей так не везет с мужчинами. Петр был не лучше, пусть не бил, но тоже пил и издевался, Салтыков бросил, Понятовский струсил, а Орлов превратил жизнь в муку, сладкую, но муку, которую то хотелось прекратить, то напротив — продлить.
Удалить его от себя? Но Орлов просто убьет, о чем говорил не раз; сумасшедшего Гришку не остановят никакие охранники, придет и убьет. Кроме того, вспоминая жаркие ласки непутевого любовника, Екатерина понимала, что не в силах отказаться от этой запретной, нелегкой, постыдной любви.
Однажды вдруг подумала, что было бы, венчайся они тогда. Ныне Григорий сидел бы на троне, а на нее плевал или вовсе прибил бы. Хорошо, что Алексей Разумовский спас, бросив в огонь документ.
Гришке выговаривать бесполезно, чуть что — сразу требовал, чтоб или венчались, или дите родила и всему свету представила. Этого она боялась не меньше кулаков Орлова. Позор на всю Европу — императрица, родившая от любовника! Это у королей могут быть побочные дети, а у королев нет. Потому приходилось звать Роджерсона, чтоб изгонял плод.
Орлов злился, изменял пуще прежнего, объясняя:
— Хочу, чтоб и у меня дети были!
Хуже всего, что он открыто стал проявлять интерес к фрейлинам — этого Екатерина боялась по-настоящему. Гришке отказать не сможет никто, не рискнут не только из-за его силы и грубости, но и боясь, что нажалуется императрице. Скоро весь двор переспит с Екатерининым любовником, тогда и вовсе хоть куда беги.
Она пыталась всех убедить, что Орлов может заниматься делами, что он помощник, часто просила хоть просто посидеть, когда доклады по утрам слушает, сделать вид, что бумагами занят. Но доклады она выслушивала, когда Орлов еще спал, зарывшись в подушки, а бумаги быстро надоедали.
Верна русская поговорка, что учить надо пока дите поперек лавки помещается, когда только вдоль — уже поздно. Переделывать Гришку было поздно: что в лени, что в разгуле, что в рукоприкладстве он оставался прежним.
— Катя! — голос Гришки слышен на весь дворец, но доносился не из личных покоев, а со стороны приемной, это означало, что неугомонный лентяй снова что-то придумал и теперь желает, чтобы она, бросив все, бежала смотреть, как что-то взрывается, портится или сыплет искрами. Екатерина вздохнула: его неугомонность да на пользу дела… цены бы Грише не было.
Дверь в кабинет распахнулась рывком, Орлов ворвался, таща за руку какого-то молодого человека.
— Вот, смотри, кого я привел! А?!
Императрица улыбнулась, перед ней, страшно смущаясь, стоял Орлов-младший, Владимир Орлов, самый младший из беспокойных братьев, три года назад отправленный старшим — Иваном — в Лейпциг учиться.
— Владимир Григорьевич вернулся. Рада видеть.
— Прослушал курс университетский и приехал! Вот! — Гришка был доволен, словно в том, что Владимир успешно прослушал курс Лейпцигского университета, его личная заслуга. Он оглядел брата, кажется только сейчас заметив, что тот несколько хиловат по сравнению с ним самим. — Только тощий чего-то. Ничего! — Мощная длань фаворита опустилась на спину младшего брата, едва не опрокинув того на пол. — Экой ты… Ладно, откормим русскими харчами, отъешься от своей немецкой хилости…
— Чем вы там занимались?
— Философией…
Григорий уже бухнулся в кресло, закинул ногу на ногу и по-хозяйски разглядывал брата. Едва увидев того выходящим из повозки, он потащил Владимира представляться императрице, хотя брат просил дать возможность хотя бы помыться с дороги.
