Александр Лукин - Беспокойное наследство
Расчет не обманул Евгена Макаровича. Когда он, в солидном черном костюме, поблескивая под яркими люстрами скромной лысиной, вошел в зал и обвел его своими глазками-буравчиками, то сразу обнаружил молодого человека, ради которого сегодня решил пообщаться с Мельпоменой. Павлик спокойно сидел в восьмом ряду, левее Пивторака, и читал программку.
В антракте Пивторак обождал, покуда Павлик вышел в фойе, и отправился вслед за ним. Намеренно, но вроде бы случайно попавшись Павлику на глаза, он радушно сказал:
— Вот видишь, сынок, я ж говорил, что повидаемся. Навестим-ка буфет, а? С голоду помираю!
Павлик не возражал. При всей своей массивности Евген Макарович был чрезвычайно расторопен — в буфете стояла уже длинная очередь, но Пивторак сумел получить пиво, бутерброды и пирожные раньше всех. С аппетитом поглощая кусок за куском, смачно попивая пивко и не забывая потчевать Павлика, он предсказывал большой успех сегодняшнему спектаклю и особенно восхищался игрой актрисы Охрименко.
— Не подумай, что я, как сказать, из подхалимажа, — лукаво сощурился он, вытирая пальцы о бумажную салфетку. — Дескать: твоя невеста — тебе и нахваливаю. Пивторак перед талантом даже в мороз шапку снимет!
Павлик и бровью не повел, и Евген Макарович подумал: «Не удивляется — откуда, мол, про Леночку его знаю… Ничего, с выдержкой паренек…»
Они покидали буфет, Павлик шел впереди, и Пивторак, следя за его гибкой, уверенной походкой, глядя на высокую стройную фигуру в безупречном костюме («раза в четыре моего дешевле») — ощутил мгновенный и острый укол зависти: «Красавчик, ч-черт. Девки небось липнут, что мухи на вишневую наливку. Э-эх, годы мои, годы… Ну, да ничего, Пивторак еще даст жизни! Д-даст! И ты, красавчик, голубок мой, ему в этом поможешь — ох, как еще поможешь…»
Они еще успели посидеть в фойе, и Пивторак, ласково улыбаясь, сказал:
— Ежели настроение в наличии, сынок, можем сегодня разговор наш за жизнь-то продолжить…
Павлик, провожая взглядом броскую девушку с коротко стриженными ярко-медными волосами, небрежно обронил:
— Если вам угодно. Но ведь сейчас начнется второй акт. Разве что в трех словах.
Пивторака покоробило, но он, жизнерадостно осклабясь, похлопал парня по коленке и ощутил, как нога у того слегка дернулась. «Ага, малость нервничаешь, равнодушье-то напускаешь! Ну, меня на мякине не проведешь!» И Евген Макарович сказал:
— В трех-то не уложимся. Да и зачем? На слова-то режим экономии пока не распространяется, сынок. Давай в следующем антракте сойдемся — времени хватит.
Павлик пожал плечами — мол, как хотите.
Когда после второго действия Евген Макарович и Павлик уселись рядом в укромном углу фойе («подальше, как сказать, от ипподрома»), Пивторак воскликнул:
— Ну, что я тебе говорил, сынок? Каков триумф у твоей крали! Б-а-альшая актриса вылупится, попомни мои слова. А на скольких она рубликах зарплаты сидит, сея-то разумное, доброе, вечное, как сказать? И от тебя больших радостей не видит.
— А что вы считаете радостью, Евген Макарыч?
— Да не я, не я считаю, разлюбезный ты мой дружок! Женщина — вот кто у нас потребитель-то радостей. Постой, постой, не шебарши, послушай, что старик тебе скажет, жизнью умудренный. Я ж заранее знаю, как ты возражать-то станешь. Мол, тебя самого в тебе любит и никакой склонности к красивой жизни не испытывает. Так? Верю. Верю, что она тебе так говорит. И не только говорит — думает. Думает, что… так думает. Понял? Себе внушает. Великая сила-самовнушение. Само — как говорится — гипноз. Ну, а ежели копнуть женскую душу-то поглубже? Картина откроется — шиворот-навыворот. Поскольку в каждой женской душе — и в самой, как говорится, идейно выдержанной, таится тяга к красоте. К красоте! И она, та тяга, неистребима во веки веков.
— Ну и что? И какое это имеет отношение к внутренним резервам?
Пивторак с хрипотцой хохотнул.
— Помнишь, стало быть, чем прошлый разговорец-то мы завершили? Запало, значит. Ну, что ж. Так скажу тебе, сынок, что одно к другому имеет самое прямое и непосредственное отношение. Моя, стало быть, мысль такова: не только, как сказать, и не столько для себя ты должен мобилизовать внутренние ресурсы, сколько для нее, — он кивнул куда-то в сторону зала. — Вот моя мысль. Ясно-понятно, сынок, а?
— Как в старом анекдоте — на пятьдесят процентов. Намазывать уже можно, что же касается кушать… Короче: где вы обнаружили ресурсы и резервы? Подскажите!
— Не догадываешься? Ладно, возьмем бычка за рожки. Имеется у тебя один предметец большой ценности. И лежит он обидно втуне… Ну и тугодумен ты иной раз, сынок. Скрипочку я имею в виду! Скрипочку несравненного и неповторимого мастера Антона Страдивария.
Павлик помолчал, глядя вниз, на натертые паркетины. Потом в упор посмотрел Евгену Макаровичу в глаза — те лучились простодушием.
— Вот, оказывается, куда дует бриз, — медленно сказал Павлик. — Занимательно… Выходит, Степан призвал варяга. Та-ак…
— Точненько. — Физиономия Евгена Макаровича расплылась в добродушнейшей улыбочке, и глазки вовсе потонули в мясном изобилии щек. Евген Макарович сцепил руки и принялся крутить большими пальцами — это было у него признаком высшего удовлетворения. — А еще точнее — Степочка с Мишенькой. А не поинтересуешься, сынок, почему мальчики к варягу-Пивтораку прибежали со своим горем-несчастьем, а?
— Поинтересуюсь. Но только — без деклараций и декламаций. Короче.
— На ребрышко, как сказать, вопрос ставишь. Все просто: к кому же им, бедолагам, постучаться? Кто ближнему и дальнему всегда на помощь поспешит? Кто выручит? На все эти вопросы имеется один-единственный ответ: Пивторак Евген Макарович. Прибежали к Пивтораку дети, рассказали, в чем ихнее дело. А я им в глаза заявил: не туда пришли, милостивые товарищи. Адресом ошиблись. Вы что, поганцы, захотели? Честного, хорошего парня облапошить?! Он по простоте душевной, по своей русской широте за полцены уникальную бесценность отдавал, а вы — и рады стараться! Нет, субчики-голубчики, Пивторак в такой акции вам не подмога! Нема на свете такого человека, чтобы, с Пивтораком дело поимевши, сказал: Евген Макарович меня обманул, будь он неладен. Нема такого и не будет! Потому я и решил взять, как сказать, то мероприятие в свои руки. Теперь можешь не бояться — пацаны эти, дурошлепы, к тебе больше не сунутся. Аминь. Уважением и, как сказать, почтением к тебе, сынок, прониклись. Только свистни — бюром, как сказать, добрых услуг обернутся. Вот так. И не иначе.
— Какой вы, оказывается, теплый и душеспасительный человек, — сказал Павлик без тени иронии и с чувством пожал Пивтораку пухлую руку. — А моим скромным мнением вы поинтересовались — согласен я, чтоб ваши лапки к «мероприятию» потянулись?
— Не надо так, сынок, — смиренно проговорил Евген Макарович. — Не надо. Разговорчик-то у нас весьма серьезный. Продать тебе надобно Страдивария. Обязательно продать! Держать резервы втуне — негоже. Противоречит, как сказать, духу и букве.
— А знаете ли, уважаемый Евген Макарыч, в чем состоит искусство руководства? Его стержень — искусство маневра резервами. Так, может, для моего внутреннего резерва еще рановато? Может, мне есть смысл повременить?
— Почему ж временить-то, сынок? Вроде бы самый момент.
— «Вроде» понятие не научное. Цена-то на подобные редкости перманентно идет вверх.
— Вон ты какой… — протянул Пивторак даже с некоторым восхищением. — Подготовочка-то у тебя коммерческая, оказывается, будь здоров… Хвалю, сынок, хвалю. Ну, что ж — откровенность в обмен, как говорится, на откровенность. Ладно. Пусть будет по-твоему. Старый Пивторак организует тебе такого покупателя, который цену даст — выше не бывает. Опережая время. С учетом перманентного роста.
Евген Макарович вытянул крохотный носовой платочек, вытер лоб и высморкался. Павлик прямо и нагловато смотрел в глаза Евгена Макаровича. Хотя директор продолжал безмятежнейше улыбаться, глазки его совсем сузились и никакого душевного спокойствия не отражали. Не отводя взгляда, Павлик небрежно спросил:
— А что это вы все Пивторак да Пивторак? Разве свет клином сошелся на вашей милости? С какой стати мне торопиться? Только оттого, что вашей левой ножке так заблагорассудилось? В конце-то концов уж консерватория-то — всегда к моим услугам.
Евген Макарович сунул платок в верхний карман пиджака.
— Консерватория?! Да только заикнись — отберут у тебя твою скрипочку за бесценок, только ты ее и видел. И еще в «Чорноморськой комуне» заметочку тиснут: мол, передовой маяк Одесского порта тов. Кольцов Пэ Эф совершил исключительно благородный поступок, сдавши в дар консерватории родного города неизвестную скрипку известного Страдивария. Теперь на той скрипке станет пиликать гениальный вундеркинд Буба Бубкин. Такой ход событий тебя устраивает, сынок?
