Зигфрид Обермайер - Калигула
— Пусть в последние годы император стал вам совсем чужим, мы должны быть благодарны ему за то, что всю свою заботу он отдавал благосостоянию империи, без устали и покоя, забывая о своем ставшем к старости слабом здоровье. Слова Цицерона «После сделанной работы хорошо отдыхать» не были верны в отношении его, так как он не давал себе отдыха как первый слуга государства. И в этом — только в этом — я хочу быть похожим на него…
Людям было ясно, что критику Тиберия Калигула представил как похвалу и дал понять, что преследования нарушителей закона об оскорблении императорского величия он не потерпит. Распахнулись двери в прекрасное будущее, и казалось, что благословенные времена Августа возвращаются. Ничто не говорило и в последующие месяцы, что все пойдет по-другому.
Калигула поручил Макрону прочитать завещание Тиберия, но префект едва ли был от этого в восторге. В душе воина шевельнулось подозрение, что Гай использовал его: ведь в завещании не был указан конкретный преемник: старик так и не смог решить, кому оставить власть — Калигуле или своему родному внуку Тиберию Цезарю.
Макрон выполнил то, что от него требовалось: зачитал документ сенату. Но поскольку Калигула был всеми желаемым преемником, права младшего Тиберия обошли, признав Гая Цезаря полноправным наследником. Калигула достиг своей цели и теперь решился на щедрый жест: он усыновил юношу.
Макрон, между тем, должен был многое сделать. Сразу после прибытия Калигулы в Рим и принесения ему присяги преторианцами он занялся исполнением своих обещаний. Префекту больше не нужно было проверять прошения о повышениях, переводах или увольнениях, за исключением новых случаев. Калигула предоставил ему полную свободу действий, но с условием, что под каждым актом будет стоять: «По приказу Гая Юлия Цезаря Августа».
Так сотни заслуженных ветеранов получили почетное увольнение с выходным пособием в виде денег или земли. За небольшим исключением, прошли и все повышения. Калигула потребовал:
— Нам нужна свежая кровь в рядах преторианцев. Пусть старики уходят. Каждый из них получит достойную компенсацию. Это недешево, однако необходимо.
Макрон кивнул.
— Я полностью поддерживаю тебя, император. Чем больше преторианцев принесут свою первую присягу тебе, тем лучше.
И центурион Кассий Херея достиг таким образом цели своей жизни. В торжественной обстановке он вместе с другими был назначен трибуном, будучи единственным среди всех остальных, происходившим из плебейской семьи.
Макрон передал ему медную отполированную дощечку с гравировкой — знак, подтверждающий его новый высокий ранг, и сказал:
— Император одобрил твое повышение. Да здравствует Гай Юлий Цезарь Август!
— Да здравствует император!
Свое правление Калигула начал, как того требовал обычай, с раздачи наград преторианцам, и Херея сразу смог выплатить большую часть своего заема. Остаток нетрудно было выплачивать ежемесячными взносами из жалованья трибуна.
— Начинается новое время! — с восторгом рассказывал он Марсии. — И не только для нас. Позавчера император приказал прекратить все процессы Тиберия и публично сжечь все акты. Для многих это конец кошмарного сна. А ты, Марсия, теперь жена преторианского трибуна.
Он поднял супругу на руки и принялся кружить.
— Был бы здесь сейчас Сабин! Думаю, он сразу отправился бы к преторианцам — при таком императоре!
Херея осторожно поставил жену на пол и продолжал:
— Не знаю, что с ним случилось. Прошел почти год. Он давным-давно прислал письмо и с тех пор молчит. Может, мне надо спросить его отца?
— Я не знаю… — с сомнением проговорила Марсия. — Его родителей не очень радовало ваше общение.
— Они боялись, что Сабин решит стать солдатом. Корнелий Цельсий хотел превратить его в книготорговца. Будто это дело для мужчины!
Марсия рассмеялась.
— Ты совсем забыл, что просил Сабина помочь тебе в том, без чего проще обходиться. Не умей ты читать и писать, не стал бы никогда трибуном.
— Ну да… — смутился Херея.
— И потом, ты так радовался, когда сам смог ответить на письмо друга.
— Он написал одно-единственное — не случилось ли с ним чего-нибудь?
Нет, с Корнелием Сабином ничего не случилось, во всяком случае, ничего такого, что грозило бы его жизни и здоровью. Он отправил Херее и второе письмо, но друг его не получил, потому что корабль с почтой попал в шторм у берегов Сицилии и разбился о скалы.
В первые дни пребывания в Эпидавре Сабину казалось, что он попал в другой мир. Все протекало здесь в торжественном покое и размеренности, без суеты, без крика — для римлянина почти пугающее состояние.
Он сопровождал дядю по Священной улице к храму. Здесь, на пути приехавших в надежде на чудесное исцеление, начинался строгий ритуал, обязательный для всех. Храм был всегда открыт. В полутемном помещении возвышалась громадная статуя Асклепия, изготовленная из золота и слоновой кости. Бородатый бог держал в правой руке свиток, а его левая рука покоилась на приподнятой голове священной змеи. У ног Асклепия лежала собака — другой символ.
Храм поражал не столько размерами, сколько богатством отделки, над которой трудилось множество известных мастеров.
Здесь больные должны были изложить свои просьбы, чтобы ПОТОМ ОЧИСТИТЬСЯ у СВЯТЫХ ИСТОЧНИКОВ. Сабин удивлялся, с какой серьезностью его дядя, отличавшийся обычно скептицизмом, совершал эти ритуалы. Позже старик объяснил:
— Не имеет смысла делать что-либо наполовину. Тот, кто приезжает в Эпидавр искать исцеления, должен следовать традициям. Тому же, кто находит это смешным, лучше остаться дома.
Прежде всего жаждущие исцеления должны были принести жертву. Как правило, это были животные — ослы, козы, бараны, гуси или куры. Люди победнее могли ограничиться фруктами, хлебом или сластями. Те, кто прибывал издалека, жертвовали деньги, и у Сабина сложилось впечатление, что жрецов Асклепия такие жертвы радовали больше всего.
До места совершения жертвоприношения Сабин мог сопровождать дядю, но что следовало за этим, касалось только самих больных. Потом велись долгие доверительные разговоры со жрецами, которые пытались таким образом выяснить, в чем причина недуга.
Сопровождающие больных и вообще все, кто приехал не за лечением, должны были жить за пределами священной территории. Вокруг располагались самые разные гостиницы — от совсем простых домиков до великолепных вилл предлагались всевозможные развлечения гостям. Желающие отправлялись в гимнастические залы. На ипподроме можно было кататься на лошадях. Молодежь шла на стадион, где соревновалась в беге, прыжках, метании диска и копья.
Не пустовал и огромный амфитеатр, построенный три века назад известным архитектором Поликлетом. Из-за своих размеров — тут могли найти место две тысячи зрителей — и отличной акустики театр пользовался мировой славой. Здесь выступали известные актеры, в репертуаре были и классические греческие комедии, и постановки, прославляющие Аполлона и Асклепия, и простоватые шутки римских комедиантов. Любители музыки могли насладиться хоровым пением, танцами и декламацией в маленьком зале.
Итак, все вкусы были учтены, и только трагедии из уважения к больным не ставились.
Корнелий Сабин попал в круг молодых людей, в основном родственников или друзей тех, кто искал помощи Асклепия. Они коротали время в занятиях спортом, прогулках и визитах друг к другу. Общались на греческом, поскольку латынь здесь считалась вульгарным языком и редко была слышна даже из уст римлян. Молодежь съехалась сюда со всех греко-римских земель, прежде всего из Малой Азии, с Эгейских островов или из таких крупных городов как Афины, Коринф, Спарта, и совсем немногие были из Рима. Тут можно было встретить приехавших из Сирии, Палестины, Африки и других провинций Римской империи.
И была среди них Елена из Эфеса. Восемнадцатилетняя гречанка привезла в Эпидавр свою мать, супругу богатого судовладельца, которая искала избавления от загадочной внутренней болезни.
Сабин, по своему обыкновению, уже в первые недели завел несколько романов, но здесь все продвигалось не так быстро, как в легкомысленном Риме. Первой жертвой стала молодая супруга одного жаждующего исцеления; она нашла у Сабина ту радость, в которой ей было отказано в браке. Но супружеская пара скоро уехала, а большинство юных гречанок вели себя не так, как римлянки. Правда, они с удовольствием беседовали с Сабином, восхищались на стадионе его успехами в борьбе и метании копья, некоторые даже позволяли себя целовать, но не больше. Юный римлянин сильно не расстраивался, считал дни до отъезда и развлекал себя чем мог.
Дядя Кальвий ничего не говорил о предположительном времени отъезда. Казалось, он наслаждается жизнью в Эпидавре, где регулярно посещал представления в театре, просиживал часы в библиотеке и нашел постоянных партнеров для любимой игры в шахматы. Головные боли его больше не мучили, и бессонница тоже отступила.
