Роберт Виппер - Иван Грозный
4
Если Штаден и Шлихтинг произвели сильное впечатление на современников своими обвинениями Ивана Грозного в беспощадной, часто бессмысленной жестокости, то историка наших дней их свидетельства убеждают в противоположном: приводимые ими факты объясняют "террор" критической эпохи 1568-1572 гг., показывают, что опасности, окружавшие личность и дело Ивана Грозного, были еще страшнее, политическая атмосфера еще более насыщена изменой, чем это могло казаться по данным ранее известных враждебных московскому царю источников.
Ивана Грозного не приходится обвинять в чрезмерной подозрительности; напротив, его ошибкой была, может быть, излишняя доверчивость по отношению к созданной им гвардии и администрации и недостаточная последовательность в борьбе с той опасностью, которая грозила ему со стороны консервативной и реакционной оппозиции и которую он не только не преувеличивал, а скорее недооценивал.
Два факта, чрезвычайно важных для понимания политических настроений в Москве конца 60-х и начала 70-х гг., выступают перед нами с достаточной ясностью: 1) крупнейший заговор московского боярства и новгородского духовенства на жизнь Ивана IV, готовившийся в конце 1567 г., и 2) завоевательная кампания крымского хана Девлет-Гирея, которая по широте замысла выходила за пределы только случайно удавшегося грабительского налета ордынской конницы.
В свое время сыскное дело по заговору 1567 г. пропало, может быть, не без участия боярства, сочувствовавшего казненным заговорщикам, и не сохранилось в летописной традиции, усердно скрывавшей этот крайне невыгодный для оппозиции факт. Его старалось, с другой стороны, скрыть также и правительство от иностранной дипломатии и европейского общественного мнения, чтобы не уронить авторитета царя.
Только разрозненные указания на это дело имеются у заграничных, польских и ливонских историков: теперь они подтверждаются рассказом Штадена и намеками Шлихтинга, хотя у этих писателей есть неясности и ошибки.
У Штадена находим следующие сведения: "…(Челяднин) был вызван в Москву; (здесь) в Москве он был убит и брошен у речки Неглинной в навозную яму. А великий князь вместе со своими опричниками поехал и пожег по всей стране все вотчины, принадлежавшие упомянутому Ивану Петровичу…
Великое горе сотворили они по всей земле! И многие из них (т. е. опричников?) были тайно убиты. У земских лопнуло терпение! Они начали совещаться, чтобы избрать великим князем князя Володимира Андреевича, на дочери которого был женат герцог Магнус; а великого князя с его опричниками убить и извести. Договор был уже подписан.
Первыми (боярами) и князьями в земщине были следующие: князь Володимир Андреевич, князь Иван Дмитриевич Бельский, Микита Романович, митрополит Филипп с его епископами – Казанским и Астраханским, Рязанским, Владимирским, Вологодским, Ростовским, (и) Суздальским, Тверским, Полоцким, Новгородским, Нижегородским, Псковским и в Лифляндии Дерптским. Надо думать, что и в Ригу думали посадить епископа… При великом князе в опричнине, говоря коротко, были: князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Алексей Басманов и его сын Федор. Великий князь ушел с большим нарядом; он не знал ничего об этом сговоре и шел к литовской границе в Порхов. План его был таков: забрать Вильну в Литве, а если нет, так Ригу в Лифляндии…
Князь Володимир Андреевич открыл великому князю заговор и все, что замышляли и готовили земские. Тогда великий князь распустил слух, что он вовсе не хотел итти в Литву или под Ригу, а что он ездил "прохладиться" и осмотреть прародительскую вотчину. На ямских вернулся он обратно в Александрову слободу и приказал переписать земских бояр, которых он хотел убить и истребить при первой же казни… А великий князь продолжал: приказывал приводить к нему бояр одного за другим и убивал их так, как ему вздумается – одного так, другого иначе.
Митрополит Филипп не мог долее молчать в виду этого… И благодаря этим речам добрый митрополит попал в опалу и до самой смерти должен был сидеть в железных, очень тяжелых цепях…
Затем великий князь отправился из Александровой слободы вместе со всеми опричниками. Все города, большие дороги и монастыри от Слободы до Лифляндии были заняты опричными заставами, как будто бы из-за чумы; так что один город или монастырь ничего не знал о другом".
Нам дана тут картина в высшей степени выразительная. Готовится гражданская война в стране: во главе земщины становится мятежная московская аристократия с княжескими фамилиями впереди и при участии высшего духовенства: "доброму митрополиту Филиппу" все известно, а может быть, даже он сообщник заговора.
Какое характерное противоположение внушительного списка заговорщиков из земщины незначительной группе деятелей опричнины, охраняющих царя!
Но в рассказе Штадена есть все же недомолвки, неточности, есть одно очень важное упущение. Он рассказывает об убийстве Федорова-Челяднина, не приводя никакой мотивации и без всякой связи с заговором, к изображению которого он приступает дальше; между тем, по иностранным источникам видно, что этот богатейший вотчинник, располагавший большим количеством вассалов и слуг, стоял во главе заговора и был убит по раскрытии заговора слабодушным Владимиром Андреевичем Старицким. Но главное – Штаден ничего не говорит о том, что польский король Сигизмунд II Август, через некоего Козлова, сговорился с московскими боярами о выдаче в его руки царя. Как только известие о заговоре дошло до Ивана Грозного, он поспешил вернуться домой, а Сигизмунд должен был распустить свое войско, стоявшее в Радошковицах.
В этом пункте Штадена можно дополнить Шлихтингом, который знает о сговоре польского короля с московскими боярами, но остерегается упоминать о нем, чтобы выдержать свою линию изображения оппозиционного боярства в виде "невинных жертв безумного тиранства", и все-таки в одном месте неожиданно проговаривается: "Если бы польский король не вернулся из Радошковиц и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено, потому что все его подданные (читай "заговорщики". – Р. В.) были в сильной степени преданы польскому королю".
Наконец, к изображению Штадена надо сделать еще одно дополнение: партия московских бояр, духовенства и приказных располагала сторонниками среди высшего духовенства, дьячества и торговцев Новгорода и Пскова, городов, лежавших у литовской границы, ближайших к театру войны. Из случайно сохранившейся Переписной книги Посольского приказа мы узнаем следующее: "Столп, а в нем статейный список из сыскного из изменного дела 78 (1570) году на Новгородского Епископа на Пимена и на новгородских Дьяков и на Подьячих и на гостей и на Владычных Приказных и на Детей Боярских и на Подьячих, как они к Москве с бояры, с Олексеем Басмановым и с сыном его Федором, и с казначеем Микитою Фуниковым и с Печатником Ив. с Михайловым Висковатого и с Семеном Васильевича сыном Яковля, да с дьяком с Васильем Степановым, сыном Яковля, да с князем Офанасием Вяземским, о сдаче Вел. Новгорода и Пскова, что Архиепископ Пимен хотел с ними Новгород и Псков отдати Литов. королю…"
В последнюю минуту вельможные заговорщики растерялись и стали выдавать друг друга; Владимир Андреевич обманом вытянул список их у Челяднина и отправился с этой бумагой к царю, но это новое предательство не спасло его. Розыск показал, что затевалась измена грандиозная, государственная. Можно ли после этого говорить о капризах Ивана Грозного, подсмеиваться над тем, что он, движимый якобы трусливым страхом, нагрянул на "мирное население" Новгорода с целым корпусом опричников? Конечно, он должен был проявить величайшую осторожность. Ведь дело шло о крайне опасной для Московской державы, крупнейшей за все царствование Ивана IV измене. И в какой момент она угрожала разразиться? – Среди трудностей войны, для которой правительство напрягало все государственные средства, собирало все военные и финансовые силы, требовало от населения наибольшего патриотического одушевления.
Те историки нашего времени, которые в один голос с реакционной оппозицией XVI века стали бы настаивать на беспредметной ярости Ивана Грозного в 1568-1572 гг., должны были бы задуматься над тем, насколько антипатриотично и антигосударственно были в это время настроены высшие классы, значительная часть боярства, духовенства и приказного дьячества: замысел на жизнь царя ведь был теснейше связан с отдачей врагу не только вновь завоеванной территории, но и старых русских земель, больших пространств и ценнейших богатств Московской державы; дело шло о внутреннем подрыве, об интервенции, о разделе великого государства!
Борьба с изменой, гнездившейся преимущественно на северозападной окраине, длилась три года (1568-1570 гг.). Не успел Иван Грозный избавиться от этой опасности, как ему пришлось испытать страшный удар с юга, от крымских татар, и опять тут можно и следует подозревать участие измены: крымский хан действовал по соглашению с Сигизмундом, об этом знали в Москве сторонники польской интервенции, которые все еще не перевелись, несмотря на казни предшествующего трехлетия; они "не доглядели" приближения татар, не сумели, или, лучше сказать, не захотели организовать оборону столицы.
