Борис Акунин - Огненный перст (сборник)
Потом встречались еще селения. Тоже черные, мертвые.
Дамианос решил, что днем двигаться опасно. Поэтому в светлое время прятали лодку в кусты и ждали. В путь отправлялись с вечерними сумерками, плыли до рассвета. Кый говорил, что по Ловати до Ильмерь-озера идти шесть суток, но из-за дневок получилось дольше.
Вынужденные стоянки настроения не портили. Гелия, отоспавшаяся за время путешествия, была радостна и беззаботна. Фальшивя, тихонько напевала, часа по два расчесывала свои роскошные волосы и говорила, говорила. Иногда дельное – учила языку вэрингов, но чаще болтала пустое.
На первой же остановке спросила, не передумал ли Дамианос считать ее сестрой. Если передумал, то почему бы ему не провести время с приятностью, раз уж они все равно сидят и ждут.
– Нет, – ответил он. – И больше не предлагай.
– Что же мы будем делать до вечера? Тогда давай разговаривать. Я знаешь, про что тут думала?
Он вздохнул. Ладно, лучше пусть болтает, чем пристает со своей холодной любовью. Всё не может успокоиться, что не превратила его в «инструмент».
– Ты обратил внимание, как на нас с тобой смотрели дружинники, которых ты убил? Какие у них были лица?
– Боязливые. Мы для славян – люди чужие, обладающие непонятным знанием, а потому страшные.
– Мы для них не люди, а сверхъестественные существа. Здесь мы – боги, спустившиеся к смертным.
– С той лишь разницей, что мы тоже смертные, – заметил Дамианос. Она хотела что-то ответить, но не стала.
Какое-то время спустя заговорила снова.
– Нас двое: ты и я. Я вдруг это поняла.
– Конечно, двое. Магог не в счет.
– Я не про сейчас. Я про вообще. Понимаешь, я всегда думала, что на свете я одна, а все остальные не имеют важности. Или вообще мне мерещатся. А ты имеешь для меня важность. Даже если мерещишься. Не понимаешь?
– Нет.
– Я тебе одну историю расскажу. Тогда ты поймешь. – Она поворошила палкой неяркий, бездымный костер. Дамианос никогда еще не видел ее такой грустной и серьезной.
– …Однажды, давно, я тоже один раз подумала, что встретила человека, который имеет важность. Мне было шестнадцать лет, и это было первое задание. – Пухлые губы искривились, по лицу пробежала тень. – Нет. Не хочу вспоминать.
– Ну и не надо. Многие не любят вспоминать свое первое задание. Я тоже.
– …Нет, все-таки расскажу, – сказала она минуту спустя. – Прибыли послы от императора франков. И нужно было знать, о чем они между собой разговаривают. Задание дали мне. Кто заподозрит девчонку? В шестнадцать лет я выглядела на четырнадцать. Мне поручили самого молодого посла. Он был принц, племянник императора. Его включили в посольство, потому что он был царской крови, а все дела вершили два других посла. Принц, конечно, в меня влюбился. Это было совсем легко. Очень старался, чтобы мне с ним было хорошо. Был нежен. Говорил, что не может жениться, но оставит меня при себе и сделает моих сыновей графами – это такие франкские патрикии. Я жалела его, бедняжку. – Гелия виновато посмотрела на собеседника. – Чего ты хочешь? Мне было шестнадцать. Ты в шестнадцать лет был умный?
– Не помню. Вряд ли.
– А потом мне велели моего принца отравить. Я удивилась, но спрашивать, сам знаешь, у нас не положено. Потом узнала, конечно. Я всегда всё узнаю. Император франков хотел избавиться от племянника, потому что тот был сильный, храбрый и красивый. На родине его все очень любили. Больше, чем сыновей императора. Старшие послы в тайной беседе с логофетом пообещали какие-то важные уступки, если принц вдруг заболеет и умрет. Знаешь… Я тебе первому про это рассказываю. – Эфиопка печально улыбнулась. – У меня была глупая мысль всё рассказать принцу и убежать с ним. Но потом, конечно, я одумалась.
Она вздохнула, бросила ветку в огонь.
– Выполнила приказ?
– Принц умер у меня на руках. Я гладила его по лицу. Я дала ему самый безболезненный яд. Это всё, что я могла для него сделать.
– Ты часто его вспоминаешь? – с любопытством спросил Дамианос.
– Раньше вспоминала часто. Теперь редко… – Она пожала плечами. – Значит, он не был важным. Ты важнее. Тебя бы я не отравила, даже если бы мне приказал сам пирофилакс. Ты для меня важнее, чем пирофилакс.
Коротко взглянула и отвела взгляд.
Дамианос серьезно покивал. Про себя усмехнулся: «Подбираешь ключик? Ну-ну, старайся».
Гелия потом рассказывала много историй из своего прошлого, в том числе удивительных. Она была лет на десять моложе Дамианоса, а повидала на своем веку больше, чем он. Женщинам-аминтесам не дают долгих заданий, редко посылают в дальние края. Чаще всего приходится работать прямо в Константинополе или неподалеку. Почти всегда – с мужчинами.
Но главный разговор, определивший отношения напарников, был не о прошлом. Он состоялся на второй или третьей стоянке.
Дамианос подстрелил из манубалиста бобра, а Гелия превосходно его зажарила с какими-то травами. Женщин-аминтесов в Гимназионе среди прочего учили кулинарному искусству.
Половину бобра слопал Магог. Он начал есть, когда получил приказ. Перестал жевать тоже по приказу. Если не остановить, так и жрал бы, пока не лопнет желудок.
Гелия вытерла сочный рот листком мягкого, пушистого разноцвета, разлеглась на траве, потянулась гибким телом. Вопросительно посмотрела: насчет любви не передумал?
Он погрозил пальцем. Тогда эфиопка повернулась на бок, подперла голову локтем и сказала:
– А я знаю, почему ты отказываешься. Поняла. Ты не хочешь быть беззащитным, когда я защищена. И это правильно. Но хочешь, я тоже стану беззащитной? Хочешь, я, как твоя барсиха, подставлю тебе открытый живот? Я не про тело. – Она небрежно дернула плечом. – Я про душу.
– Если ты сама этого хочешь, – вежливо ответил Дамианос, пытаясь угадать, с какой стороны она зайдет на этот раз.
– Я хочу, чтобы ты меня узнал. Настоящую меня. Помнишь, ты вчера сказал, что мы не боги, потому что смертны, а я промолчала? Ты первый, кому я это говорю… – Она глубоко вздохнула, и Дамианос вдруг понял, что она волнуется – не притворяется, а в самом деле волнуется. – Я никогда не умру, я бессмертна. Что бы ни говорили попы и кто угодно, меня не обманешь. – В ее голосе звучала убежденность. – Разве было когда-то, чтобы меня не было? Я была всегда, сколько себя помню. У меня не было начала. А может ли иметь конец то, что не имело начала?
И посмотрела с торжеством.
«Философии в женском Гимназионе обучали, но лишь азам – остановились на софистике, – подумал Дамианос. – Когда малоученому человеку приходит в голову собственная мысль, он чувствует себя первооткрывателем». Спорить не стал. В конце концов, каждый договаривается со смертью по-своему. У кого-то Белая Дева, у кого-то иллюзия о придуманности мира, в котором существует только одна реальность – ты сам.
– Теперь ты не побоишься отказаться от защиты? – спросила она, с беспокойством следя за его лицом. – Дай себе волю. Отпусти поводья. Тебе нужно хоть изредка это делать. Тебе будет хорошо, ты знаешь.
– Не нужно этого, – ласково ответил он. – Плотские отношения всё усложняют, а нам надо оставаться друг с другом простыми. Давай лучше будем братом и сестрой.
Она презрительно фыркнула:
– У меня слишком много братьев и сестер.
– А мы с тобой будем близнецы, – засмеялся он. – Мы и вправду очень похожи. И я не имею в виду родинку под левой грудью.
У Гелии вспыхнули глаза.
– Да! Ты прав! – воскликнула она. – Двойняшки девять месяцев лежат рядом в утробе, отгороженные от остального мира. Такими будем и мы! Только мы вдвоем – и больше никого!
– Договорились. А теперь мне нужно поспать.
День был пасмурный и холодный. Вскоре стал накрапывать дождь. Они лежали, прижавшись друг к другу для тепла, укрытые шкурой. В самом деле – будто близнецы в материнской утробе.
С хвои падали капли. У костра сидел и сопел не ведающий сна автоматон.
– Вас в Гимназионе учили поэзии? – спросила Гелия. – Или это только девочек?
И процитировала Овидия:
«Когда возлюбленную прочьУшлет злой рок, без колебанийЗа ней на самый край землиТотчас последует любовник.Преодолеет горы он,Раздутые дождями реки,И даже снежная метельВлюбленного не остановит».
– Учитель приводил эти строки как пример добровольного сумасшествия, которым заболевают люди, вообразившие себя влюбленными. А я сейчас подумала: вдруг настоящая любовь – это то, что у нас с тобой?
– Сомневаюсь, – ответил он. – Спи.
Радослава
Что такое Кресторечье, о котором поминал князь Кый, Дамианос понял, когда Ловать, за время пути превратившаяся из чахлой лесной речки в немалую реку, пересеклась с еще одним потоком, образовав подобие огромной буквы Х. На остром мысе, видный издали, торчал столб с каким-то знаком. Когда подплыли ближе, стало видно, что это грубо вырезанный деревянный орел.
