На день погребения моего - Томас Пинчон
Он обдумал свои возможности. Никого, с кем тут можно было бы поговорить, даже Отто Глуа исчез, без сомнения, вернулся в свою родную Швейцарию со всеми остальными. Лью следовало бы чувствовать себя более брошенным, чем он чувствовал себя на самом деле, но странным образом он чувствовал нечто вроде свободы от неудачного договора. Что бы ни заставило их всех потерять рассудок, никому из них не пришло в голову, что от Лью может быть какая-то польза. Прекрасно. В этом городе найдется достаточно детективной работы, чтобы порадовать взыскателей долгов, и в любом случае Лью уже давно работал самостоятельно. И. П. Н. Т. может нанять другого головореза.
— Но это твоя судьба! — взмолился бы Коген.
— Да, Льюис, сделай затяжку и хорошенько всё обдумай.
— Простите, парни, не думаю, что мне хочется гоняться за картами Таро, с этого момента моя сфера интересов — обеспокоенные мужья, пропавшие ожерелья и экзотические яды, спасибо.
И, словно это был не совсем он, а, возможно, поскольку он уже довольно давно ничего не хотел, это было даже и не совсем то, чего он «хотел» — он определенно решил во всяком случае никогда не возвращаться, никогда не останавливаться среди разрабатываемых недр на земле, смытой до коренной породы, воя на необъяснимую и безразличную луну.
Часть четвертая. На день погребения моего
Первый пост Киприана находился в Триесте, здесь контролировали доки и потоки эмигрантов в Америку, с обходными путями через Фиуме и объездами для новоприбывших мимо фабрики по производству самодвижущихся мин Уайтхеда и нефтяного порта, а также по побережью в Сень, штаб-квартиру набирающего силы движения «Новый Ускок», названного в честь находившейся в изгнании общины шестнадцатого века, некоторое время контролировавшей эту часть Адриатики, составляя большую угрозу для Венеции на море и для турок в горах, и даже теперь это была целеустремленная группа, для которой угроза турецкого нашествия, немедленного и безжалостного, оставалась животрепещущей и достоверной. Они продолжали ждать на всем протяжении Военного Фронтира, днем и ночью, рокового прорыва, собираясь в древних сторожевых башнях и отмечая на военных картах региона каждый крохотный огонек, появляющийся в земной ночи, его компасный азимут и магнитуду, держа наготове сухой хворост и керосин, чтобы зажечь сигнал тревоги, никогда не зажигая свет для себя более чем на полминуты. Это, очевидно, связано с Македонским Вопросом. Неведомо, какие отчеты о «Новом Ускоке» попали в эзотерическое бюро Киприана.
Триест и Фиуме по обеим сторонам полуострова Истрия стали точками конвергенции для жителей Австро-Венгрии, которые стремились отплыть на Запад. Большая часть повседневного потока душ была законной, но довольно многие путешествовали тайно, поэтому Киприан вынужден был весь день околачиваться на причале и вести подробный журнал, записывая тех, кто отплывал в Америку, кто возвращался, кто был здесь впервые. Отбытие и прибытие — как дебет и кредит, записываемый на разворотах его рабочего блокнота. После нескольких лет подделывания разных почерков, из-за чего его манера письма превратилась в зловещий карнавал идентичностей, он вернулся к своему школьному почерку, к далеким Вечерням, к вою старинного органа в часовне, пока последний свет гаснет и дверь запирают на длинную ночь.
На рассвете его можно было увидеть там же — он слонялся в доках и смотрел на море. Его удерживала не работа, главное — закаты. Обещание вечера — сгущение возможности, несомненно, отсутствующее в таких местах, как Сень. Матросы, бесспорно, повсюду, морские волки. Небо из молочно-голубой плоти переходило в киноварь моря, театрально окрашенный свет отражался и ложился пятнами на идущую к западу гладь...
Спуск Киприана в тайный мир начался лишь год назад в Вене, во время очередного вечернего бессмысленного троллинга на Пратере. Не подумав, он ввязался в разговор с двумя русскими, которых по своей тогдашней наивности принял за туристов.
— Но вы живете здесь, в Вене, мы не понимаем, чем именно вы занимаетесь?
— Стараюсь трудиться как можно меньше, одни надежды.
— Он хочет знать, кем вы работаете, — сказал другой.
— Согласен. А вы?
— В данный момент? Всего лишь маленькая услуга другу.
— Простите...ваш общий друг? Мы все — такие дружелюбные?
— Жаль, что нельзя вступать в ссору с содомитами. Высокомерие в его голосе, Миша, его лицо — что-то надо с этим делать.
— С этим самым другом, вероятно, — ответил дерзкий Киприан. — Которого не очень волнует высокомерие, надеюсь.
— Наоборот, он его приветствует.
— Как что-то, с чем он вынужден терпеливо мириться.
Склонив голову немного в бок, Киприан украдкой смотрел вверх и по сторонам сквозь беспокойные ресницы.
Второй мужчина рассмеялся.
— Как возможность исправить извращенную привычку, которую он не одобряет.
— И он тоже русский, как вы? Любитель кнута, что-то такое, наверное?
Без паузы.
— Он предпочитает безымянных спутников. Тем не менее, вы могли бы, как минимум, подумать, прежде чем использовать свой любопытный рот, пока вы еще можете его использовать.
Киприан кивнул, словно смирившись. Его пронзил острый рефлекс ректального страха, это могло быть просто сжатие от чувства опасности или признак желания, которое он пытался, но не мог контролировать.
— Еще один «Капуцинер»? — предложил второй мужчина.
Цена, о которой они условились, была не столь высокой, чтобы вызвать что-то кроме обычного любопытства, но, конечно, они обсудили вопрос осторожности.
— Жена, дети, общественные связи — привычные атрибуты, полагаем, вы уже научились с этим справляться. У нашего друга четкая точка зрения по этому поводу — его репутация имеет для него важнейшее значение. Ему станет известно о любом упоминании его фамилии, неважно, в сколь обыденном контексте. Он обладает ресурсами, которые позволяют ему узнавать обо всем, что говорят люди. Все. Даже ты, свернувшийся калачиком в своем хрупком гнездышке с каким-нибудь бравым посетителем, который, как ты веришь,
