Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача - Аркадий Александрович Вайнер
Трефняк предупредительно встал мне навстречу:
— Михаил Кузьмич вас дожидаются, сразу велели зайти.
Дожидались Михаил Кузьмич меня не в одиночестве: они допрашивали какого-то еврея в генеральской форме. И так искренне обрадовались моему приходу, что забыли спросить, где это я изволил шеманаться.
— Заходите, товарищ подполковник, — приветливо замахал он мне рукой. — Вот, можете познакомиться еще с одним абрашей, который утверждает, будто он академик Вовси. А вовсе не академик ты, пархатая морда, а изменник и убийца… — И довольный своим каламбуром громко захохотал.
Мне показалось, что академик смотрит на Миньку с огромным интересом. Только синеватая бледность выдавала его волнение. Тихим, чуть-чуть дрожащим голосом он сказал:
— Вы не имеете права со мной так разговаривать. Вы государственный служащий, может быть, даже большевик…
— И ты, еврюга, тоже, наверное, большевик? — с едким сарказмом спросил Минька.
— Да, я член ВКП(б) с восемнадцатого года. И хочу напомнить вам, что я главный терапевт Советской Армии, генерал-майор медицинской службы, что я воевал всю войну.
— А награды имеешь? — хитро спросил Минька.
— У меня двадцать две правительственные награды…
— И все — медали «Не допустим фашистского гада до ворот Ашхабада»! — счастливо захохотал Минька, так ловко уевши хвастуна, еврейского вояку, наверняка прятавшегося всю войну по тылам.
— Слушай ты, храбрый портняжка, жидос несчастный, есть вопрос… — отсмеявшись, начал Минька. — Вот скажи мне, чего ваша бражка собиралась делать после того, как вам, допустим, все-таки удалось бы умертвить товарища Сталина?
— Я считаю этот вопрос политической провокацией и отказываюсь его обсуждать, — по-прежнему тихо ответил Вовси.
На Миньку уже оказывал наркотическое действие соленый запах близкой крови, и он, встав из-за стола, медленно направился к сжавшемуся на стуле академику. Одной рукой он держал витую рукоятку своего замечательного кнута, а другой не спеша сматывал вязаное ремнище.
В голове у него тонко высвистывала торричеллиева пустота.
— Одну минуточку, товарищ полковник, — остановил я его. — Мне хотелось бы задать арестованному вопрос…
— Задай, задай, — согласился Минька. — И если он не ответит — так дам по темечку, что в жопе завоет!
— Скажите, пожалуйста, вам знакомо имя известного буржуазного националиста, изменника Родины и сионистского шпиона Соломона Михоэлса?
— Да, — вяло кивнул Вовси.
— Позвольте полюбопытствовать — в какой связи?
— Это мой брат.
Минька от удовольствия даже не ударил его, а только ширнул кнутовищем под ребра.
— Вам ведь известно, Мирон Семеныч, как строго нам пришлось поступить с вашим братом?
Скорчившись от боли и плавно затоплявшего его страха, Вовси шепотом сказал:
— Я знаю — вы убили его. В Минске. Вы били его ломом по голове…
— Ну, я в такие подробности не посвящен, но в принципе мы с вами ситуацию расцениваем правильно. Поэтому обращаюсь к вашему здравому смыслу: чтобы свести потери к минимуму, постарайтесь всемерно помочь следствию.
— А чего вы хотите от меня?
Я протянул ему список врачей, которых сегодня загрузят в трюмы.
— Нужно, чтобы вы чистосердечно и обстоятельно рассказали, как в сговоре с этими лицами вы замыслили, организовали заговор с целью умерщвления товарища Сталина и его соратников и как приступили к его осуществлению.
Вовси взял список, очень внимательно прочел его до конца, прошел по нему глазами еще раз и со вздохом положил бумагу на стол.
— Здесь цвет советской врачебной мысли, — сказал он печально. — Это вершины нашей медицинской науки…
— И хорошо! — гаркнул Минька. — Компания подходящая, а жид за компанию шилом подавится!
Вовси посмотрел ему прямо в глаза и проговорил:
— Теперь я не сомневаюсь, что заговор против жизни Иосифа Виссарионовича есть. И созрел он именно здесь. Заявляю как врач: Сталин пожилой больной человек, и, если все люди из этого списка будут уничтожены, он навсегда лишится квалифицированной медицинской помощи, а без врачебного надзора и разумного лечения скоро умрет. Вы намерились убить его!..
Свистнул пронзительно кнут, и ремень змеей обвил спину Вовси. Давя в горле хрип, он закричал фальцетом:
— Не бейте меня!.. Пусть будет… Я подпишу все, что вам надо… — Закрыл лицо руками и еле слышно сказал: — Мир рухнул! Никого уже ничем не спасешь… И ничем не погубишь…
Всю ночь везли к нам на корабль людей — из списка, составленного Минькой. И назавтра их везли с утра до вечера. И весь следующий день. Всю неделю. Все последующие месяцы, потому что список неукротимо рос, разбухал, он заполнял десятки страниц: арестованные могли молчать или орать от боли и страха, держаться неделями или еще в машине рассказывать о том, чего даже не спрашивали, но все они в конце концов называли новые имена, и эпидемия террора, вырвавшись из здания МГБ в этот бледный запуганный мир, парализованно взиравший на нас, уже бушевала по всей стране.
— Вы воспитали наследственный ген ужаса! — кричал Игорь Зеленский…
Полоумный! Может, он и прав, но никак из его правды не следует, что меня надлежит так строго наказывать. Ведь сегодня каждому зрячему видно, что время просто обнажило вечную идею: жизнь вовсе не поприще отдельных личностей, жизнь есть Игра, бесконечный театр, и всякий человек только исполняет отведенную ему роль. Роль. Маску. Придуманную для него программу.
— И это все, что ты можешь мне сказать? — спросил я Игоря.
— А что я тебе должен сказать? Мы заключили с тобой договор, и я свое обязательство буду выполнять с отвращением и надеждой. Я буду тебя спасать, уничтожая твое семя на земле. — Игорь склонился ко мне и прошипел прямо в ухо: — Я надеюсь похоронить в тебе твое будущее!..
И тут — как внезапный ожог, как полное и окончательное пробуждение — пришло воспоминание, и муки борьбы с усталой памятью сменились ужасом.
Я понял, что сам себя заманил в ловушку.
Я вспомнил, чье лицо так больно, с таким отвращением и страхом вспоминал.
С ненавистью и злорадством смотрел мне в глаза Истопник.
Глава 19
Дом Малютки Скуратова
Я проснулся. Из душной черной норы своего сна выполз в мир, сумрачно-сизый, захлебывающийся в грязи мартовского предвечерья.
И не снилось мне ничего, и не отдыхал, и не дышал — просто не было меня, не жил. Нет, только молодой и очень здоровый кретин может поверить, будто мир есть объективная реальность, не зависящая от нашего сознания.
