Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— Большой кто-то идет... — бинокля на «Полярном» не было, и Сан Саныч, прикрываясь рукой от солнца, пытался понять, кто же это, силуэт был незнакомый. — Иностранец, должно быть. Первый в этом году!
— А чего один, если иностранец? Они обычно с ледоколом идут. Кучей! — Грач тоже присматривался, но хорошо не видел.
— Теплоход! Корпусом[29] идет! — заключил Белов.
Вскоре судно приблизилось, это был большой морской сухогруз «Темза» под английским флагом. Капитаны гудками поприветствовали друг друга. Нина Степановна открыла дверь рубки:
— Есть думаете? Остыло все! — ветер задрал челку и обнажил некрасивый рваный шрам.
— Идем, идем! — заторопился Иван Семеныч. — Идем, мама, не ругайся!
К обеду ветер стих, Енисей сделался почти гладким. Они шли правым, таймырским берегом. На сколько хватало глаз тянулась чуть всхолмленная, покрытая мхом тундра, только вдоль воды и по болотистым лощинкам росли невысокие густые кустарники ивняка. Берега стали плоскими, неба вокруг сильно добавилось, и природа стала суровее. Временами среди пустынного безлюдья возникало неприкаянное, продуваемое всеми ветрами жилье. Фактории, рыбартели... два домика, три... лодки на берегу, сети.
Наконец из-за поворота показался большой поселок Усть-Порт. Он выглядел как небольшой городок и очень отличался от других енисейских селений. В 1916 году его начал строить норвежский предприниматель и друг знаменитого Фритьофа Нансена, директор международного акционерного общества «Сибирская компания» Йонас Лид.
Глубоководный порт, ремонтные мастерские, запасы угля для пароходов... Грузы здесь должны были переваливаться с речных судов на морские. Лид назвал это место Усть-Енисейском, что было логично, но название почему-то не прижилось, а закрепилось другое — Усть-Порт.
Строил норвежец основательно. Так, проект Усть-Енисейского порта выполнил инженер путей сообщения Александр Михайлович Вихман — автор проекта Одесского морского порта. Начальная перевалочная мощность должна была составить 300000 тонн в год.
Для лучшей окупаемости вместе с портом строился и самый современный по тем временам рыбоконсервный завод. Оборудование для него Йонас Лид покупал в Норвегии, служило оно исправно, здесь выпускалась лучшая продукция по всему Енисею — это знали все капитаны.
В двадцатые годы, с приходом советской власти, завод был национализирован, а строительство порта и перевалочной базы брошено. Усть-Порт стал местом ссылки — сначала вольных рабочих завода заменили трудпереселенцами, то есть раскулаченными крестьянами, а затем спецпоселенцами — депортированными немцами Поволжья, калмыками, прибалтами и другими виноватыми перед советской властью народами.
Подошли. Поставили лихтер к широкому пирсу.
Заводские цеха располагались в нескольких непривычных для этих мест двухэтажных каменных домах под добротными крышами. Просторные деревянные склады, разделочные цеха, транспортировочные механизмы, оборудованные погрузочные площадки — заводские строения занимали треть Усть-Порта. Было и жилье — два больших каменных общежития и с полсотни бедных домиков, построенных позже своими силами.
Если бы не дымящая высокая труба кочегарки, Усть-Порт казался бы заброшенным. Людей на улицах не было, только чумазые и не сильно чесаные ребятишки собирались к пирсу. Кто в телогрейке до земли, кто в галошах сорок пятого размера, они напоминали беспризорников.
— Вон вход в мерзлотник[30]! — кочегар Йонас в поту и грязной робе выбрался из жаркой кочегарки. Вместе с Повеласом они, не отрываясь, рассматривали знакомые места.
— Тут мерзлотник большой, на пятьсот тонн! — со знанием дела объяснял Грач. — Возле завода ссыльные хорошо жили!
Йонас с удивлением посмотрел на Грача, глаза загорелись что-то сказать, но он сдержался, посмотрел на поселок и снова спустился в кочегарку. Загремел лопатой.
— Вы что же, отбывали здесь? — спросил Грач Повеласа.
— Мы на другой стороне залива, в Дорофеевском... — У Повеласа было рябоватое, попорченное оспой лицо, борода росла плохо, клочками, но черты лица были приятные.
Ребятишки на пирсе боролись, бегали наперегонки с собаками. По берегу, прямо по песку два оленя тянули легкие санки, в которых сидел сухой маленький эвенк. Не слезая с санок, задрал плоское лицо на мужиков и крикнул слабым голосом:
— Здолово, лебята, ульта есь? — и всплеснул двумя руками, как будто от радости.
— Чего он? — не понял Егор.
— Ульта — спирт по-ихнему... — пояснил Грач. — Тебя как зовут? Петька, Васька?
— Ага-ага, — радостно кивал эвенк и все махал рукой, будто предлагал спуститься. — Васька я! Здолово! Ульта-спилт давай?!
Облезлые, линялые олени, с растущими, покрытыми шерстью рогами[31], стояли, безразлично и устало замерев. За мужиком в санках лежали два больших дыроватых мешка с рыбой. Головы и хвосты торчали из прорех.
— Лыба есь! — похлопал Васька по мешкам. — Спилт есь?!
— Рыбу-то покажь! — сказал Грач, небрежно отворачиваясь.
— Кто он по национальности? — рассматривал рыбака Егор.
— Да бог их разберет. Тут на Таймыре две национальности — саха и зэка! — Грач добродушно рассмеялся.
Васька тем временем неторопливо слез с нарт, развязал мешок и, взяв за углы, вывалил на песок, потом то же самое проделал с другим мешком.
— Таймесок, омуль есь... тли литла ульта давай, бели все! На заводе нет лыба сяс! Не ловят!
— Три литра спирта ему... — передразнил Грач, поднял голову на поселок, нахмурился солидно. — Пару дней простоим, однако, пойду Степановне скажу...
— Эй! — Васька с небольшим тайменем в руках подсеменил на кривых ногах к самому борту. — Один путылка давай, всё бели, сёрт такой китлый!
Берта в черной телогрейке и нарядном светленьком платочке спустилась по трапу, встала на развилке, думая, куда идти. Потом матрос Климов подошел к кучке местных мужиков, сидящих на бревнах, поздоровался со всеми за руку, стал закуривать. Мужики были ссыльные, он тоже.
Был уже поздний вечер. Егор с Повеласом сходили в поселок, поужинали свежей жареной рыбой и теперь сидели на корме. Разговаривали. Молчаливый Йонас вышел ненадолго из кубрика, покурил, не участвуя в разговоре, и так же молча ушел. У него было необычное лицо, как у актера иностранного кино, только разбитый и криво сросшийся нос портил дело.
— Сколько ему лет? — спросил Егор, когда Йонас закрыл за собой дверь.
— Двадцать четыре... — ответил Повелас, подумав.
— Угу, — поддакнул Егор, возвращаясь к разговору. — И что? Привезли вас в Дорофеевский...
— Ну да. Август был, тепло, в тундре ягоды полно... домой рыбу не разрешали брать, а на неводе можно было есть, сколько хочешь. Мы обрадовались, до этого почти год в колхозе работали, там очень плохо кормили...
— Ты говоришь, вас много было? И что, все
