Петербургские дома как свидетели судеб - Екатерина Кубрякова
Исаакий стоит, как улей с мертвыми пчелами, что-то неладно с его куполом. Он дал трещину. Починка должна стоить что-то около сорока миллионов. Пока этих денег не дают. Каждый вечер, когда я еду на концерт, машина пролетает по площади мимо Зимнего, через Арку — мимо божественного ансамбля Росси, потом по набережной, мимо Ростральных колонн, или через Зимнюю канавку по… мосту и дальше, где мечеть, и вся эта потрясающая панорама, — Нева, одетая в гранит, Петропавловская крепость, где бездарно сделали пляж, на котором копошатся какие-то разноцветные муравьи. Все это волнует до слез. Я понимаю, почему ленинградцы не отдали своего города. Я бы сам с удовольствием умер за него. Какой безвкусной и обыкновенной кажется после него Москва!.. А тишина в музеях, а огромные парки, а липы в Летнем саду!..
Большая Морская улица, 39 / Вознесенский проспект, 12
Садик перед «Асторией» в начале XX века
Исаакиевский собор и гостиница «Астория»
Перед Асторией в садике цветут тюльпаны и гиацинты, но какие-то чахоточные от недостатка солнца. Я с наслаждением переехал бы сюда жить. С каждым приездом я все больше влюбляюсь в этот город Петра и Пушкина, Фальконета и Росси, Бенуа и Блока. А главное, что тут нет такой толкучки, как в Москве. Тут можно спокойно ходить по улицам, заходить без давки в магазины и не слышать ругательств и визга наших осатаневших баб, злых, как оводы, грязных и жадных…
Да, хорошо здесь доживать свои дни!»[66]
Ровно через три года, тоже в мае, в той же гостинице «Астория», из которой Александр Вертинский отправил своей молодой жене это письмо, артист, как и писал, «доживет свои дни» — скончается от острой сердечной недостаточности, спровоцированной во многом его работой «на износ».
В этих же стенах, за пару недель до своей смерти, он напишет Лидии Вертинской еще несколько весточек:
«Ленинград, 5 мая 1957 г.
Дорогая Лиличка!
Приехал я 3-его в 11 ч. утра и… номера в «Астории» не было!.. Директор просил подождать до 9-и, когда какая-нибудь сволочь уедет…
В девять мне дали номер, и я был счастлив. Развесился, умылся, выпил коньячку и уснул как убитый. До сих пор не могу прийти в себя. В дизеле я не сомкнул глаз…
Теперь уже немного отошел и сегодня часа три даже работал над книгой…
Здесь довольно холодно, но солнце светит. Весь май — буду здесь работать спокойно. Как твои дела на даче?… Как ведут себя дети? Скажи, что папа им приготовил подарочки.
Целую крепко тебя и их, пиши скорее, а то я скучаю уже!
Твой Сашенька.
Ленинград, 9 мая 1957 г.
Здравствуй, Пекуля!
…Я только что вернулся с концерта, съел два пирожка и вот пишу тебе. Хороший город Ленинград! Удивительно он успокаивает как-то. В Москве живешь, как на вокзале. А здесь — как будто уже приехал и дома. И люди другие, и дома благородные…
Я тихо живу в тихой, несмотря на засилье делегаций всяких тараканов запечных, черных и желтых, с усиками и без, — «Астории», где еще докашливают свой горький век благородные старушки на этажах — любезные, аккуратные и печальные. Никто меня не беспокоит.
С утра, с 8-и, я сажусь писать, вскипятив свой чайничек. Пишу до часу. Потом бреюсь, моюсь, одеваюсь и иду в скверик посидеть на солнце. А здесь внезапно потеплело. Уже начинаются белые ночи. После концерта в одиннадцать еще светло…
Принимают меня здесь благоговейно, восторженно. Но и пою я в десять раз лучше, чем в Москве! Ленинградская публика — это нечто совсем особое… Они «не все кушают», но если любят, то уж очень!»[67]
Через 12 дней после этого письма уставший от бесконечных гастролей Вертинский даст свой последний концерт благодарным слушателям культурной столицы. В красной стране труда, куда певца богемы и эмиграции, бывшего кокаиниста и денди наконец-то допустили спустя десятилетия скитаний по миру и которую он в попытках обеспечить своей семье безбедную жизнь поначалу активно воспевал (даже сочинил песню о Сталине), отдыхать было не принято.
Уже немолодой артист вынужден давать по два концерта в день, стоя во фраке в нетопленых залах сибирских домов культуры, на шахтах, в госпиталях, где, одетая в тулупы, лузгающая семечки публика часто не могла оценить лирических песен, оторванных от социалистической реальности (хотя цензура СССР и так на треть сократила репертуар певца).
Недели пути в холодных вагонах, грязные гостиницы с кошмарными «У на У» (уборная на улице), болезни, одиночество (жена Лидия — актриса, на 34 года моложе супруга, растила двух дочерей, рожденных, когда Вертинскому было уже за 50; переписка с ними — единственная отрада вечно гастролировавшего отца, не бывавшего дома ни на дни рождения, ни на Новый год).
Ко всему этому прибавить глубокую творческую неудовлетворенность — государство не замечало артиста, давшего 3 тысячи концертов за 14 лет, его пластинки продавались из-под полы, газеты не сообщали об аншлагах, заработка едва хватало на обеспечение семьи. Вертинского любили миллионы, но молчали об этом.
Вся жизнь «печального Пьеро» — гастроли, так она и закончилась — вдали от семьи, после очередного концерта в очередном доме культуры, в здании этой гостиницы неродного, но любимого, города Ленинграда.
Я устал от белил и румян,
