Закон забвения - Роберт Харрис
И убийства – самое главное, убийства, – происходившие в течение недели. Инструменты смерти, расставленные на Чаринг-кросс так, чтобы десять цареубийц, которых не помиловали, заменив казнь на пожизненное заключение, видели в свой последний час Банкетный дом, где они предали смерти короля: эшафот с лестницами и раскачивающимися петлями, жаровни с пылающими углями, раскаленные щипцы и кипящие котлы, плаха, козлы, к которым привязали приговоренных и тащили из Тауэра через запруженные народом улицы, так что в итоге они прибыли с избитыми в кровь спинами и заплеванными лицами. Подъем по лестнице, их последнее слово, толчок палача, короткая пляска на веревке до потери сознания. Потом веревка обрезается, на лицо выплескивается ведро воды, одежда срывается, толпе демонстрируется острый нож, которым затем отсекают член и яйца. Крики, кровь, экстатические стоны и вопли толпы. Вспарывающая живот сталь, извлекаемые раскаленными докрасна щипцами и штопорами внутренности: ярд за ярдом появляются блестящие красные кишки, похожие на связки сосисок в лавке мясника. Их отрезают и бросают на угли; смрад горящей плоти. Затем вырывают и показывают народу пульсирующее сердце. Безжизненное тело бросают на плаху, отрубают голову; топор с чавканьем рассекает труп на четверти. Король в обществе дам наблюдает из окна Холбейн-гейт, прижимая к носу платочек, – разносимый ветром смрад так силен, что богатые горожане, обитающие близ Чаринг-кросс, возмутились, и последние убийства происходили на обычном месте казни в Тайберне.
Последний ночной визит Изабеллы Хэкер в квартиру Нэйлера, мольба о пощаде, разговор с Хайдом на следующее утро («Это благодаря ему мы получили приговор, из-за чего суд прошел гладко…»). В итоге полковник, которому предстояло умереть последним, несказанной милостью короля был приговорен только к повешению, а останки его вернули семье для погребения.
Головы остальных девяти цареубийц были расставлены на пиках вокруг Вестминстер-холла, на Лондонском мосту и в других публичных местах. Четверти тел были прибиты гвоздями к городским воротам. В течение недели-двух они привлекали зевак, но постепенно люди перестали замечать их – всего лишь куски мяса, расклеванные до костей воронами. Закон забвения был исполнен, и королевское правительство с облегчением обратилось к другим делам.
За исключением Нэйлера.
В конце ноября он собрал очередное заседание своего следственного комитета: Нокс, Уоллис, Бишоп, Принн, чтобы обсудить, как продвигается охота. Он был так занят во время суда и последующих событий, что с момента предыдущей их встречи прошло больше месяца. Нэйлер с удовлетворением внес исправления в списки разыскиваемых, вычеркнув имена всех тех, с кем было уже покончено.
А вот касательно оставшихся новости были самые неутешительные. Генри де Вик, английский посол в Брюсселе, посредством зашифрованной депеши сообщил, что ему почти удалось наложить руки на Джона Лайла, одного из устроителей суда над королем, однако Лайл перепугался и теперь, по слухам, обретается в Гамбурге. Что еще более досадно, генерал армии Парламента Эдмунд Ладлоу, тоже подписавший смертный приговор, летом готов был уже сдаться, но теперь передумал, перебрался каким-то образом через пролив в Дьепп и был замечен в Женеве, под защитой швейцарских кальвинистов.
– Как могли такое допустить? – сурово вопросил Нэйлер.
– Пролив узкий, – ответил Нокс, ведший следствие, пока Нэйлер был занят в суде. – Погода в сентябре стояла не по сезону спокойная. Скорее всего, он переправился на небольшом суденышке, сев с берега, а не в одном из южных портов.
– Возможно, Уолли и Гофф сделали то же самое, – предположил Бишоп. – Королевская прокламация и назначенное вознаграждение не принесли нам ничего, если не считать нескольких злополучных отцов с сыновьями, на которых донесли соседи.
– Результат удручающий, согласен, – сказал Нэйлер. – И неожиданный.
– Возможно, – робко вклинился Нокс, – потому что они и не возвращались в Англию вовсе.
По мере того как шли недели, не принося плодов, Нэйлер и сам был вынужден признать такую возможность. Он часто думал про Фрэнсис Гофф – слишком часто, чтобы ощутить легкий укол совести. Было в ней что-то такое – незыблемость, тихая решимость, – что напоминало ему о покойной жене. Он даже тешил себя фантазией, что… Но нет, это невозможно. Ему очень не хотелось допускать, что она могла обмануть его.
– Почему вы так считаете, мистер Нокс? – В голосе его прозвучала резкая нотка.
– Если помните, сэр, вы поручили мне проверить списки пассажиров с кораблей, отплывших из Англии в Америку в апреле и мае.
– Припоминаю. Вы проверили?
– Мы приостановили эту работу, когда было объявлено вознаграждение, но затем вернулись к ней. – Нокс достал лист бумаги и положил на стол. – Вот манифест корабля под названием «Благоразумная Мэри». Судно вышло из Грейвсенда четырнадцатого мая. Его шкипер, капитан Пирс, – хорошо известный пуританин. Как и некоторые из его пассажиров: Дэниел Гукин – вероятно, тот самый, кто служил таможенным чиновником при Кромвеле; Уильям Джонс – не исключено, что это сын полковника Джона Джонса, недавно казненного цареубийцы.
– И что? Вы полагаете, что Уолли и Гофф тоже находились на борту?
– В списке их нет. Но мое имя привлекли две фамилии, Ричардсон и Стивенсон, вписанные одна за другой, а это наводит на мысль, что они путешествовали вместе.
– Фамилии достаточно распространенные, не так ли?
– Вот именно. Но потом я вспомнил, что отца Уолли звали Ричардом, а отца Гоффа – Стивеном.
Поздравив Нокса с этим блестящим наблюдением настолько любезно, насколько мог, но не слишком искренне, потому как выглядеть болваном Нэйлер не любил, он завершил совещание, взял в конюшне в Мьюзе лошадь, пересек на пароме Темзу и галопом поскакал в Клэпхем. Не доезжая до дома, он спешился, вытащил пистолет и дальше пошел пешком.
«Если лицо или лица… будут прямо или косвенно укрывать, давать приют, поддерживать или оказывать помощь вышеупомянутым Эдварду Уолли и Уильяму Гоффу… Мы будем преследовать оных лиц по всей строгости…»
Это закон, и он приведет его в исполнение. Он упрячет ее в тюрьму. Отберет ребенка. Выжмет из нее правду. А также из старика. И из старухи.
Нэйлер тихонько открыл калитку и зашагал к дому не по дорожке, а по траве, чтобы не производить шума. Дверь оказалась заперта. Он приложил ладони к стеклу и посмотрел через окно в гостиную. Никого. Он обогнул дом, но, заглянув
