Макс Галло - Тит. Божественный тиран
31
В течение августа и сентября я видел столько, что моя память задыхалась от всех этих зрелищ. Преступление обезумевшей матери, которая носила ребенка, любила и вскармливала своим молоком, а потом съела, было всего лишь одним из множества, порожденных иудейской войной и завоеванием Иерусалима. Наступило время ненависти и убийств, огня, охватившего Храм и пожиравшего тела, время мечей, пресекавших жизни. Я был свидетелем всего этого.
Когда Тит приказал своим солдатам снести наконец завоеванную крепость Антонию, когда я увидел, как он отбирает из каждой центурии тридцать лучших солдат и ставит в их главе трибуна. Я знал, что он намерен делать.
Это было время ночных рукопашных схваток, когда даже день казался ночью, настолько плотной была пыль, поднимавшаяся над руинами, и дым от пылающих костров застилал небо. В городе, охваченном огнем, ни на минуту не смолкали стоны.
Слышались военные кличи, вопли мятежников. Жители Верхнего города превратились в обезумевшее стадо, которое неслось на легионеров, думая, что те обратятся в бегство, и это стадо стонало, когда на него, на детей, женщин и стариков, обрушивались копья, пики и мечи.
Я словно попал в царство смерти. Трупов было так много, что под ними не видно было земли, и солдатам, преследовавшим побежденных, приходилось взбираться на груды мертвых тел, среди которых я боялся узнать Леду.
Я был рядом с Титом и Иосифом Флавием. Лицо первого выражало одновременно решимость и отчаяние. Когда он обернулся к Иосифу, его взгляд говорил: «Я не хотел этого, но должен исполнить это».
Иосиф плакал.
Я присутствовал вместе с ним на собрании военачальников, которое Тит созвал в своей палатке. Генералы стояли плечом к плечу, в золоченых латах, в шлемах, надвинутых на глаза.
Тит сидел посреди палатки. Он спрашивал Тиберия Александра, командующего генеральным штабом, и генералов, своего друга Фронтона, который командовал двумя легионами Александрии, и Марка Юлиана Антония, прокуратора Иудеи. Каждому он задавал один вопрос: что делать с Иерусалимским Храмом, со священным зданием, в котором евреи поклоняются своему богу? Следует ли совершить кощунственный акт и разрушить его?
Он повернулся к Иосифу Флавию, но не спросил его.
Военачальники колебались.
— Сжечь, — ответил Тиберий Александр.
Разве не евреи превратили этот Храм в крепость? Теперь следует применить военный закон, поскольку евреи никогда не прекратят устраивать мятежи, до тех пор пока существует Храм, где они собираются со всех концов страны и даже из других провинций империи.
— Сжечь, — повторил другой военачальник. — Нужно, чтобы огонь навсегда уничтожил память этого народа.
Тит поднялся.
— Я никогда не мщу людям, разрушая их памятники, — заключил он. — Я никогда не обращу в пепел здание такой красоты. Богов, какими бы они ни были, следует почитать. Этот Храм станет одним из украшений империи. Он не должен быть уничтожен.
Но я видел, как поднимается пламя, как рушатся балки, как плавятся серебряные и золотые ворота. Говорили, будто какой-то солдат бросил факел в Храм во время сражения, а остальные последовали его примеру, настолько сильны были их ненависть и желание победить, смести наконец с лица земли восставший город и евреев, которые осмелились сопротивляться.
Огонь уничтожал евреев. Победа родилась в огне.
Евреи кидались в самое пекло, пытаясь потушить огонь.
Они кричали, когда поняли, что святилище и все здания вокруг, где хранились сокровища этого народа, золото, одежда священников и подсвечники, будут разрушены, а их бог ничего не делает, чтобы остановить огонь.
Азарт поджога и убийств охватил наших солдат. Они подхватывали горящие головни и с воем закидывали их в помещения, еще не охваченные огнем. Они подожгли ворота, покрытые драгоценными металлами, и галереи, где укрывались женщины с детьми, послушавшиеся священников, которые заверили их, что в этом священном месте они будут в безопасности. Теперь они тысячами бросались в огонь.
Тит, с непокрытой головой, без лат, подбежал к святилищу, он кричал, что следует остановить огонь и спасти это священное место. Но солдаты не слышали его.
Я был рядом с ним, среди генералов, когда он отдал приказ центурионам наказать легионеров, совершивших поджог. Солдаты, казалось, не чувствовали ударов древком, которыми награждали их центурионы. Они будто не видели ни Тита, ни трибунов. Они продолжали бросать в Храм горящие головни. Они хотели войти в святилище, чтобы добить евреев, которые продолжали сражаться посреди бушующего пламени.
Не слушая приказов Тита, они продолжали поджигать и убивать. Вновь прибывшие солдаты толкали тех, что находились впереди, так что некоторые из римлян падали в огонь, и сгорали вместе с телами, лежавшими на ступенях святилища.
Легионеры поджигали, убивали, грабили подземные помещения Храма. Открывали сундуки, полные монет, и набивали ими карманы.
Никогда еще в руки солдат не попадалась такая добыча. Двадцать девятого августа от еврейского сопротивления не осталось ничего — ни стен, ни высоких ворот, ни святилищ, ни дисциплины. Все евреи, независимо от того, кем они были, убиты. Храм сожжен дотла.
Никто не мог удержать этих сорвавшихся с цепи людей, и Тит в конце концов отказался от мысли подчинить их.
Вслед за ним вместе с трибунами я вошел в святая святых, еще не тронутое огнем. Это была небольшая квадратная комната, и наступившая тишина раздавила меня. Ни один звук снаружи не проникал сюда. Но это длилось всего мгновение. Внезапно комнату заполнили дым и вой, и мы вышли.
Огонь не пощадил ни одного закоулка, и кровь текла ручьями.
Тит стоял неподвижно и смотрел прямо перед собой, на Верхний город, где укрылись выжившие евреи, где снова возобновились бои. Нужно было завоевать каждую улицу, каждый дом и три башни — Гиппика, Фасаила и Мариамна. Эти башни охраняли дворец Ирода.
Нужно было снова убивать.
Тит опустил голову, когда во двор Храма принесли эмблемы легионов. На поясах и шеях солдат висели мешки с монетами, украденными из сокровищницы Храма. Солдаты еле волочили ноги, так тяжела была их добыча. Награбленные вещи складывали в огромную кучу в углу двора, которую охраняли центурионы.
Внезапно все подняли мечи и закричали: «Император Тит!», снова и снова повторяя эти слова.
Тит протянул руку, приветствуя солдат и указывая на город на дворец Ирода и на башни вдалеке, которые еще оставались в руках восставших.
Когда он повернулся к Иосифу Флавию, я увидел его осунувшееся лицо. Это было лицо не одержавшего победу полководца, а серьезного, озабоченного человека, который скорее подчинялся событиям, принимая их, чем управлял ими.
Иосиф Флавий опустил голову. Он не отрываясь смотрел на огонь, который уже полностью охватил Храм.
— Сегодня, — сказал он, — годовщина того дня, когда Навуходоносор, вавилонский царь, разрушил Храм.
Его голос заглушили крики солдат: «Император Тит!».
— Бог решает, жить или умереть, — добавил Иосиф, когда восстановилась тишина, и были слышны только треск огня и грохот рушащихся стен.
Из окутанных дымом руин вдруг вышла группа священников. Их одежда и лица были покрыты сажей.
Солдаты подогнали их к Титу, подталкивая древками копий. Они нашли их в святилище, объяснили они. Стараясь уйти от огня, те спрятались на вершине одной из последних стен, которые еще не были разрушены. Священники узнали Иосифа Флавия и смотрели на него с мольбой.
Тит вышел вперед и встал между ними.
— Время прощения прошло, — сказал он.
Он указал на пламя и развалины алтаря.
— Ваш Храм разрушен. Вы были священниками в нем. Почему вам захотелось выжить, когда он погиб, почему вы не спасли его?
Он протянул вперед руку с опущенным вниз большим пальцем, и солдаты увели священников. Я видел, как хлынула кровь и обезглавленные тела бились в агонии на земле.
Тит долго смотрел на Иосифа Флавия, который стоял, опустив голову.
Не только боги могли решать вопрос жизни и смерти.
32
Однако спустя несколько часов я подумал, что боги и Тит, зелоты и сикарии отказались убить десятки тысяч евреев, укрывшихся в Верхнем городе, на другой стороне реки, разделявшей Иерусалим на две части. Через реку был перекинут мост, но никто не решался пройти по нему.
Наши солдаты караулили на берегу Нижнего города, где находился Храм.
В Верхнем городе сикарии и зелоты камнями забивали тех, кто пытался пройти через мост, то есть дезертировать. Тела сбрасывали в реку, и они застревали у опор моста. Тем не менее на второй день сентября я увидел человека, который, подняв руки, шел по мосту. На нем была длинная туника священника. Он шел медленно и уверенно, и солдаты, сидевшие на руинах, встали. Если зелоты и сикарии позволили этому человеку приблизиться к нам, значит, он их посланник. Человек остановился в центре моста и крикнул, что Симон Бар-Гиора и Иоханан бен-Леви хотят услышать от самого Тита, и ни от кого другого, предложения, которые римляне готовы сделать, чтобы остановить войну.
