Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
В тот заветный вечер Гулзиба возвратилась домой с уверенностью, что весь мир принадлежит ей, что она вкусила блаженство, самое большое блаженство, какое только дано познать женщине… Проходя мимо Рузмата, она шутливо щелкнула его по уху. И он, тайно в нее влюбленный, воспарил от этого до небес…
Гулзиба ласково обняла Тенела, расспросила о новостях, накормила его ужином и улеглась спать. Утром Гулзиба, как всегда, поднялась с первыми петухами. Двор вымела, коров подоила, разожгла очаг, вскипятила чай… Душа ее пела.
Ближе к полудню она слила в большой-пребольшой котел из всей посуды кислое молоко и принялась сбивать масло. От этого занятия ее отвлек Сержанбай. Необычно принаряженный, торжественный, шествовал он к дому Ерназара. У нее екнуло сердце: «Как бы не свалилась на меня беда!.. Как же это вчера я ничего не рассказала Ерназару о затее бая? Куда-то вынесет меня нелегкая?.. Но ведь Ерназар самый умный! Он, конечно, догадается, почему я именно так ответила его матери… Должен догадаться, зачем я сослалась на него, на его совет… Мое спасение только в нем! Ой, какая я несчастная! Что, если он даст согласие? Случается, что и умные делают других людей несчастными!»
Она ослабела, руки ее не слушались, она перестала крутить мутовкой. «Боже, помоги мне! Сделай так, чтобы он любил меня сильнее всех на свете!.. Если бы я не была ему дорога, стал бы он хранить мой платочек? Разве побежал бы за мной — ведь примчался, забыв о всякой осторожности? Зачем я зря мучаю себя, сомневаюсь?.. Он ответил на мои вопросы, поняв их тайный смысл. Самая трудная дорога — неизвестная, по которой еще не ходили… Это дорога любви, он это имел в виду: хотел уберечь меня: будь, мол, осторожна на этой неиспытанной дороге… Дружба неверного человека — что письмо, написанное на льду! Конечно же он подразумевал любовь неверного человека… Он верный, он будет любить верно… Он не скрыл от меня, каких людей не уважает, какой человек ему не нравится; он был со мной так откровенен… Любит он меня, любит!.. Дал понять, что ему не нравится истопник, боящийся огня… Почему именно истопник?..» Гулзиба глубоко задумалась, вспоминала, что девчонкой слышала однажды, как старушка наставляла свою единственную молоденькую дочку: «Любовь — огонь, кто влюбится — становится истопником! С огнем обращаться надо умеючи, а то и не разожжешь его с толком»… Однако до браться до сути этого наставления Гулзиба и сейчас не могла. Лишь знала, что теперь она сама превратилась в истопника у любовного огня. Но вот сумела ли она разжечь огонь в Ерназаре? Такой, чтобы не потух… Этого она не ведала. «А может быть, он решил, что я боюсь огня, и призывал меня не бояться?.. Нет, я не боюсь, только я никому не хочу открывать мою любовь!.. Но он… неужели он не почувствовал, как я его люблю?»
Гулзиба опять взялась за мутовку и тут услышала, что бай кричит Рузмату:
— Эй, Рузмат, кончай возиться во дворе! Захвати пару лепешек и отправляйся за дровами! Нам скоро много понадобится дров! В следующую среду я справляю той!
Сидя в мазанке, Гулзиба не могла увидеть, что Рузмат враз набычился, лицо его сделалось пепельно-серым, губы гневно сжались. Но как он, тяжело ступая, отправился в рощу, она слышала.
Улбосын, эй, Улбосын! — обратился бай к жене.
— Ну, что? — проскрипела раздраженно Улбосын.
— Ерназар отбыл в Хиву!
— Ну, а тебе-то какая радость от этого? Я думала — богатство привалило!..
— Оказывается, шуба, которой я одарил его всенародно в Хиве, сделала свое дело!
— Да о чем это ты? — безучастно переспросила его Улбосын.
Ты и сама внушала мне не раз: «Возьми, возьми вторую жену, может, нашу юрту огласит крик ребенка!» Так вот — свершилось! Кумар и Ерназар — благородные люди! Им даже калым не нужен…
— Разве у них кто-нибудь есть на примете?
— А Гулзиба? Они ее покровители. Отказались от калыма, лишь бы сироту-де не обижал… Будем готовиться к свадьбе! Почему ты хмуришься, ведь сорок лет с тобой все поровну делили — и горе, и радость! Ликуй, когда твой муж ликует!
— Да ты что, спятил? Да разве будет от тебя ребенок? Больно долго ты собирался, все сроки миновали! — насмешливо произнесла Улбосын.
— Э-э! Не говори так! Прикоснусь к молодому телу, авось и сам помолодею!.. Однако пора браться за дело. Слетаю к Маулену, хочу, чтобы он был распорядителем на моей свадьбе.
Гулзиба поняла, что судьба ее решена… А Улбосын стиснула зубы: «Кому-нибудь из вас двоих не жить!»
Долго Улбосын не теряла надежду, что и она, как все женщины, ощутит в себе движение новой жизни. Чем больше эта надежда таяла, тем суровее, злобнее становилась Улбосын. Она перестала слезно молить бога о том, чтобы он уравнял ее в радости с другими женщинами; она возненавидела себя за пустое свое чрево. Она устала верить и надеяться. Не уставала она лишь работать: второй такой работящей жены не было во всем ауле… Волосы Улбосын поседели, лицо покрылось морщинами, руки огрубели. Она предлагала баю жениться на молодой, но только непременно на бедной девушке, а ребенка от нее она воспитает сама, полноправная — нет, единственная! — хозяйка в доме. Бай, однако, пропускал все это мимо ушей. Подумывала она и о том, чтобы поженить Рузмата и Гулзибу, а ребенка их взять и вырастить, как своего собственного… Вон, однако, как оно все обернулось…
Улбосын охватила ревность, какой не знала она уже многие годы. «Гулзиба и умна, и красива; еще не законная жена, а мой старый дурак уже разума из-за нее лишился! Что же будет после? Она из него веревки будет вить, приберет все наше богатство. Настанет момент, она шепнет Сержанбаю: «Твоя-де старшая жена мешает мне, надоела», — и он тут же, не успею я глазом моргнуть, вышвырнет меня из дома, как приблудную собаку!.. Как же это я проглядела все, как же не почуяла вовремя несчастья?»
Думы, печали, ревность, злоба одолевали, переполняли Улбосын. Она искала им выход, хотела сбросить с себя их гнетущее бремя, но как, какой найти выход?.. И тут ноги, будто сами, понесли ее к сундуку; она открыла крышку, пошарила рукой по дну, в уголке… «На месте, слава аллаху! Настал день, когда он может сгодиться!» Улбосын давно хранила в сундуке яд. «Только кому из них?..»
Порог юрты переступила Гулзиба. Из нее будто выжали все жизненные соки. В лице не осталось ни кровинки. Злоба вспыхнула в Улбосын с новой силой:
— Ух, змея! Вползла в мой дом и теперь заришься на самое почетное место?
Девушка опустилась на колени, прямо у двери:
— Тетушка Улбосын, не гневайтесь напрасно! Лучше дайте мне, сироте, никому не нужной, никем не любимой, совет!
— Как половчее занять мое место? Да! И ты еще смеешь просить у меня совет?
— Да нет же, нет! — простонала Гулзиба. — Я совсем о другом…
Бледная как полотно, Улбосын сверлила соперницу ненавидящим взглядом.
12
Главный военачальник встретил Ерназара радушно, сам нацепил на него нукерское оружие, что было знаком особого расположения.
— Поздравляю, теперь ты ханский нукер! Держись за меня, будь мне верным другом. Таких лихих молод-цев я в обиду не даю! Я самый преданный хану человек — и близкий! Если он прогонит от себя прощелыгу — главного визиря, посмотрим тогда, кто займет этот пост… Есть, правда, у меня один соперник, младший военачальник Махмуднияз! День и ночь строит против меня козни, да я ухо держу востро… Я определю тебя к Махмудниязу. Можешь не надрываться особенно на службе! Но… но есть у меня деликатное поручение! Его изволь выполнять четко. Присматривай за своим начальником и докладывай мне — лично мне! — о его действиях, если они покажутся тебе подозрительными или опасными для меня… За мной не пропадет — ты еще будешь военачальником, хотя бы вместо того же Мах-муднияза.
Когда главный визирь увидел Ерназара впервые в форме нукера, он ударил в ладоши и медоточивым голосом проворковал:
— Алакоз-палван, а форма тебе, оказывается, очень к лицу, очень! Напрасно ты так долго упирался… Хорош, хорош! И хану ты пришелся по душе! Он даже к пожеланию твоему прислушался — дал турецкому ахуну звание ишана и отправил наиглавнейшим иша-ном в твои степи. Ахун наладит у вас дела, мектебы откроет, а то и медресе. Он там всех вас сделает грамотными да учеными…
— Нелегко ему придется в нашей глуши, среди темных каракалпаков, — невозмутимо ответил Ерназар. — Ахун привык к большому городу, к дворцу, к обществу таких людей, как вы… Ему у нас будет скучно.
— Он сам попросился. Потому что, говорит, каракалпаки нуждаются в попечении и заботе! Вот так-то!
Ерназар не стал пререкаться с главным визирем, поносить «отца-попечителя» каракалпаков. Он ясно понимал, что приверженец инглисов неспроста взял на себя эту заботу: близка земля каракалпаков к русским границам…
…Началась служба Ерназара в Хиве. Махмуднияз, человек грубоватый и неприветливый, был его сверстником, но казался значительно старше из-за своего вечно угрюмого вида. Ходил он тяжело, медленно, будто ноги у него были из камня. Он присматривался к Ерназару настороженно, следил за ним, не придирался попусту, но и не доверял. Однако постепенно стал выделять из числа остальных подчиненных. Настал день, когда он повел откровенные речи.
