Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 3

Родители держат Матрену взаперти, мать ее обижает, ограничивает в удовольствиях. Матрена жалуется возлюбленному старцу. «Сам не знаю, що з нэю гадиною чинити...», — пишет Иван о «теще», грозит скорой местью. Но Кочубей упреждает месть. Он посылает монаха к князю Ромодановскому с явной жалобой на изнасилование дочери и тайным доносом об измене гетмана государю. Этот донос попал не в ту московскую канцелярию и «потух» под сукном. Возможно, он и сейчас там лежит и найдется позже. Тогда нам будет что предъявить в Европейский суд, чтоб забрать Украину на полном законе...

Второй донос Кочубея долетел через киевского воеводу Голицина боярину Головкину. В нем сообщение об измене в пользу Лещинского и Швеции усиливалось рассказом о покушении на царя Петра. Будто бы Мазепа заподозрил, что в московской делегации под именем Александра Кикина приезжает в Батурин инкогнито сам Петр, так нужно этого Кикина пристрелить.

Этот донос дошел до царя. Но донос — документ процессуальный, бюрократический, волокитный. Началось долгое разбирательство. Сам Петр писал Мазепе, на самом ли деле ты мне изменяешь?

— Ну, что ты, государь! Мы вам такие верные, такие справные, что и дыхание перехватывает от усердия. Это Кочубей, его гадюка-жена, его писарь Искра нарочно хотят развалить государственное управление Украиной.

Кочубей спрятался у себя в Диканьке. Следственная группа в составе Головкина и Шафирова приехала в Смоленск и вызвала туда всех истцов и ответчиков. Кочубей приехал и подал жалобу о 24 пунктах. Эта жалоба сама по себе очень интересна, в ней описаны и проказы с Дольской, и тосты Мазепы против Москвы, и встречи с польскими шпионами, и организация покушения на царя, и участие в «крещении жидовки» и прочие измены и ереси. Но нет в иске эпизода с изнасилованием Матрены. Зато есть поэтическое (!) приложение в 64 строки: «Дума Гетмана Мазепы, в которой знатное против державы великого государя оказуется противление».

Дума эта приписывалась заявителями перу Мазепы, но, видно по всему, они ее сочинили сами. Никогда ранее и нигде более я не встречал доноса в стихотворной форме. Никогда и нигде, даже в странных моих снах не видел и не слышал я исполнения кляузы под бандуру.

Это пение смутило и следователей. Доносчиков стали пытать. С 5-8 батогов они запутались в показаниях и стали сознаваться в оговоре, а зря. Их выдали гетману и 14 июля 1708 года казнили под Белой Церковью. Кочубея не стало. Дело было закрыто, но Петр продолжил Мазепу подозревать.

Тут Карл поворотил не на Москву, как надеялся Мазепа, а на Украину. Царь стал требовать от гетмана военных действий. Мазепа собрал «старшину», спросил, что делать. Все закричали, что нужно переходить под знамена Карла. Царю написали отписку. Осенью армия Меншикова нигде не могла найти казачьих войск, они ушли на соединение со Шведами. Наконец Александр Данилыч убедился, что Кочубей покойный был прав, о чем и доложил государю 27 октября. Последовал высочайший манифест, в котором Мазепу называли не Иваном, а Иудой.

Мазепа убежал к шведам, а его верные люди засели в гетманской столице Батурине. Меншиков успел осадить Батурин до прихода шведской армии. Батуринцы пытались хитрить, но Меншиков тоже был «искусной птицей», он сжег Батурин и перебил всех ходячих и лежачих.

Новым гетманом выбрали полковника Скоропадского. Мазепу прокляли во всех церквях.

Весной 1709 года запорожцы начали делать вылазки из Сечи в пользу Мазепы. Русский полковник Яковлев приплыл с полками из Киева, разбил запорожцев, сжег Сечь. Теперь на обугленной сцене оставались только Петр и Карл.

В начале мая всё действие как-то сместилось к Полтаве. Город был атакован шведами, наши отбились. 7 мая на рассвете пехота Меншикова совершила «диверсию». Были захвачены 300 шведов, но потеряно 600 «диверсантов». 27 мая Петр выехал к Полтаве из Азова и 26 июня лично обозревал расстановку сил. На 27 июня была назначена баталия, но шведы опередили наших. Они бросились в атаку перед рассветом. Возникла сложная многоходовая партия, в которой обе стороны проявили тактическую виртуозность, запутались в перелесках, болотцах, степных речках, потом осмотрелись, и к 9 часам утра стало, наконец, понятно, где чьи войска. Началась «генеральная баталия».

2 часа продолжалась жестокая рубка. Петр сам лез в огонь, ему даже шляпу прострелили. Карл ходить не мог, у него нога болела, и его возили в коляске. Неожиданно, на виду у всей армии в эту командно-штабную машину попало русское ядро, Карл тряпичной куклой взлетел на воздух. Шведская армия в ужасе побежала. Уцелевший Карл велел поднять себя на перекрещенных копьях, стал кричать: «Шведы! Шведы!», в смысле — вот он я — живой!, но шведы уже драпали, куда попало. Шведские генералы сдавались пачками, у победителей сделалось головокружение от успехов. Они занялись сервировкой победного стола, пригласили за него даже пленных шведских офицеров, радостно насчитали на поле битвы 9234 неприятельских трупа (да по лесам и рекам сгинуло бог весть сколько), стали пить, гулять. Потом кто-то подсказал, что неприятеля нужно преследовать, рубить без пощады, захватывать обозы, пленных и т.п. Меншикова уже утром вытащили из-под стола в погоню. Когда он с 9000 конницы доскакал до Днепра и стал оглашать окрестности фанфарами, обнаружилось, что остатки шведско-мазепинского войска — вот они! — никак не могут переправиться на правый берег. Самого Карла перевезли прямо в карете, поставив ее на две связанные лодки, Мазепа переплыл в отдельном челне с двумя бочонками золота, а остальные шведы запросились сдаваться. Алексашка принял их в плен с сохранением жизни и личных вещей и нераспространением этой милости на казаков Мазепы.

Начались великие торжества и награждения. Меншиков стал фельдмаршалом, всех генералов повысили и завалили деревнями и крепостными, золотыми табакерками и бриллиантовыми портретами царя. В Москве все улицы уставили столами, выпивка и закуска за казенный и спонсорский счет не прекращались «несколько дней сряду».

Карл успел спрятаться у турок, Петр поехал в Киев болеть и командовать, русские армии разошлись «уничтожать дело Карла» в Польше, на Украине, в Прибалтике.

Гетман Иван Степанович Мазепа умер 22 сентября 1709 года «от старости, усталости и горя» и был похоронен в Варнице близ Бендер, не доставшись сбившейся с ног московской охранке.

Август Саксонский сразу вернулся на польский престол, заключил с Петром союзный договор, после чего царь отправился в Москву долечиваться на фоне дел гражданского устройства.

Полтавская «виктория» умыла немецких медальеров, но «Северная война» тянулась и тянулась. В июне 1710 года наши взяли Выборг, в сентябре — Кексгольм, вся Карелия теперь была завоевана. В июле после многомесячной осады сдалась Рига. Рижанам было оставлено европейское законодательство, сохранены привилегии и владения. Петр заранее известил жителей Пернау, что если при штурме студенты и преподаватели туземного университета не полезут на стены с кипятком, то царь милостиво сохранит сей прославленный ВУЗ со всеми его кафедрами, лабораториями и деканатами. Петр даже обещал прибавить профессоров, «экзерциций», прислать своих студентов. В общем, божился лелеять студенчество, не посылать его в колхоз, на брюкву и сакман. Понятно, что уже в августе Пернау и Аренсбург сдались под «Gaudeamus».

Эстляндия и Лифляндия покорились России, а Курляндия извернулась. Молодой герцог Курляндский Фридрих-Вильгельм успел молниеносно просватать царскую племянницу Анну Иоанновну. Петр так спешил сплавить дочь ненормального брата, что освободил Курляндию от аннексий и контрибуций, отдал 200000 рублей в приданое, причем 40000 — сразу и чистым золотом, а остальные — взаимозачетами по старым долгам.

Эта свадьба навеяла на Петра мысли и о личных делах. Шестилетний роман с Анной Монс закончился в 1704 году скандалом. Во-первых, Анхен завела боковой роман с прусским посланником Кайзерлингом, и он её не аля-улю, а замуж приглашал. Во вторых, целых шесть лет пользоваться царской лаской и не попользоваться соответствующими возможностями Анна с папашей никак не могли, — немцы же! Папаша стал лоббировать при дворе разные подряды и заказы, Анна в спальне тоже успевала прокручивать сложные товарно-денежные схемы. Когда эта резвость всплыла на поверхность, пришлось посадить 30 коррупционеров не самого последнего пошиба. Чтобы сохранить такую хлебную любовь, Анна еще и привораживала Петра разными колдовскими средствами. Это было уж слишком. Ты воруй, но дрянь в стакан не сыпь!

Пришлось Анну поменять. Меншиков хотел подсунуть царю свою сестру, но рядом с ней в свите царевны Натальи Алексеевны царем была замечена лифляндская военнопленная девица Екатерина Самуиловна Скавронская. Она как-то легко умела обращаться с Петром, и в октябре 1705 года уже подписывалась в групповых письмах на фронт: «Катерина сама третья». Ещё бы не третья, когда у ног ее ползали две латышечки Аня и Лиза — обе Петровны. Катерину крестили по-нашему, отчество ей дали Алексеевна — по крестному отцу, царевичу Алексею, фамилию она приняла «мужнину» — Михайлова. Ну не Романовой же ей было называться, не венчаясь. Катерина не гнала лошадей. В переписке со своим старым другом Меншиковым она перешла с «вы, хозяин наш» на «ты, твоя милость» за 5 лет. И только 30 апреля 1711 года в письме Данилыча грянуло: «Всемилостивейшая государыня царица!».