Гор Видал - Сотворение мира
Пока Гиппий говорил, Гистиэй не отрывал от Дария напряженного взгляда — так индийские змеи сначала гипнотизируют перепуганного кролика своими остекленевшими глазами, а потом наносят удар. Но Дарий не был перепуганным кроликом. Несмотря на десятилетия, проведенные при дворе, Гистиэй так и не научился понимать Великого Царя — по лицу Дария ничего нельзя было прочесть. На совете Великий Царь напоминал памятник самому себе.
— Однако, Великий Царь, теперь мы хотим вернуться домой, в город, из которого семь лет назад нас изгнала горстка афинских аристократов, сумевших призвать на помощь спартанское войско. К счастью, союз между нашими врагами и Спартой теперь распался. Когда Царь Клеомен посоветовался с афинским оракулом в Акрополе, ему был сказано, что Спарта совершила прискорбную ошибку, поддержав врагов нашей семьи.
Греки придают большое значение туманным и зачастую небескорыстным ответам своих оракулов. Вполне возможно, что спартанского царя в самом деле убедил оракул, всегда поддерживавший Писистратидов. Но скорее всего он встретил враждебность афинских землевладельцев, возглавляемых в ту пору одним из проклятых Алкмеонидов, человеком по имени Клисфен, чья приверженность демократии не могла вызвать восторга у спартанского царя. Как бы то ни было, Клеомен созвал собрание представителей всех греческих полисов. Они встретились в Спарте, и Клеомен выступил против Клисфена. Кстати, мне говорили, что Клеомена устроил бы на месте тирана аристократ Исагор, то есть кто угодно, кроме Клисфена.
Гиппий в Спарте красноречиво отстаивал себя. Но ему не удалось убедить греков, и они отказались создать лигу против Афин на том разумном основании, что сами боятся спартанского войска и не хотят иметь в Афинах проспартанское правительство. Все обстояло очень просто. Но греки редко говорят прямо. Представитель Коринфа оказался особенно хитер. Гиппию он объявил о незаконности любых тиранов, хороших или плохих. Не получившие при голосовании поддержки, спартанцы вынуждены были дать клятву, что не будут поднимать в Афинах смуту.
— И тут, Великий Царь, я сказал собранию, что, всю жизнь изучая оракулы, считаю своим долгом предупредить коринфян, что рано или поздно их город будет разрушен той самой афинской партией, которую они сейчас поддержали.
Пророчество Гиппия сбылось. Правда, кто знаком с непостоянством греческого характера, понимает, что рано или поздно два соседствующих города обязательно не поладят, сильнейший разгромит слабейшего, и если не повернет речное русло на развалины, как сделал Кротон с Сибарисом, то так замарает репутацию поверженного города, что правды о войне уже никто не узнает. Совершенно непроизвольно греки следуют Лжи. Это в их натуре.
— Великий Царь, если ты поможешь нашей семье вновь обрести свой дом, то найдешь помощь со стороны Спарты. Спартанцы поклялись. Они пойдут за царем Клеоменом. И узурпаторы — которые и твои враги тоже — будут изгнаны из города, оскверненного их нечестивостью.
Гиппий умолк. Дарий кивнул. Гиппий сел. Дарий взглянул на Датиса. Главнокомандующий знал, что делать. Он заговорил, и Демоцед бойко принялся переводить скорую, с индийским акцентом, речь.
— Тиран, — говорил Датис, — по спартанским законам всегда правят два царя. Они равноправны. Один из них поддерживает твое возвращение к власти. Другой — нет. Перед военной кампанией цари бросают жребий, кто поведет войско. Что, если в войне с Афинами командовать выпадет не твоему союзнику Клеомену, а врагу Демарату?
Ответ Гиппия был подготовлен не хуже:
— Как ты сказал, стратег, в Спарте два царя. Один поддерживает меня. Другой нет. Тот, что меня не поддерживает, скоро не будет царем. Так сказал Дельфийский оракул.
Пока его слова переводили, Гиппий смотрел в пол. Дарий хранил надменность. Как и на остальных, греческие оракулы на него мало действовали. В свое время сам он подкупил не одного.
Гиппий перешел к более практическим рассуждениям:
— Демарат будет смещен, потому что он незаконнорожденный. Клеомен сам сказал мне, что тому есть доказательства.
Выслушав перевод, Дарий впервые улыбнулся.
— Будет интересно узнать, — сказал он кротко, — как можно доказать или опровергнуть законность через тридцать лет после зачатия.
Шутка Дария прозвучала в Демоцедовом переводе непристойнее, чем была в действительности. Но что любопытно — Гиппий оказался совершенно прав. Они доказали незаконность Демарата и сместили его. И Демарат отправился прямиком в Сузы, где стал верой и правдой служить Великому Царю — и Лаис. Прошло не так много времени, и Клеомен сошел с ума и отправился к праотцам. Он начал кусать себя и, будучи не в силах остановиться, умер от потери крови. Демарат всегда любил описывать удивительную смерть своего соперника.
Дарий хлопнул в ладоши, и виночерпий поднес ему серебряный флакон с кипяченой водой из реки Хоаспа, протекающей невдалеке от Суз. Где бы Великий Царь ни находился, он пьет воду из реки Хоаспа и не предлагает ее больше никому. Он также пьет только гельбонское вино, ест пшеницу только из Асе и использует соль только из египетского оазиса Аммон. Не знаю, откуда взялся такой обычай. Вероятно, от мидийских царей, которым Ахемениды во многом подражают.
Пока Дарий пил, я заметил, что Демоцед внимательно смотрит на своего пациента: постоянная жажда — признак лихорадки. Дарий всегда пил много воды — и часто страдал лихорадкой. И все же он был крепким мужчиной и умел переносить все тяготы походов. Тем не менее при любом дворе где угодно на земле всегда существует непроизносимый вопрос: как долго еще проживет монарх? В тот зимний день в охотничьем домике на дороге в Пасаргады Дарию оставалось еще тринадцать лет, и нам не стоило особенно внимательно следить за количеством выпиваемой им воды.
Дарий вытер бороду тыльной стороной толстой квадратной, покрытой шрамами руки.
— Тиран Афин, — начал он и остановился. Демоцед стал было переводить и тоже остановился: Дарий говорил по-гречески.
Великий Царь посмотрел на кедровую балку, поддерживающую потрескавшийся потолок. В доме свистел ветер. Хотя считалось, что выросшие в горах знатные персы не замечают непогоды, все ежились от холода, кроме закутанного по-зимнему Дария.
Великий Царь начал импровизировать — раньше я никогда от него подобного не слышал, поскольку сопровождал его только на торжественных церемониях, где вопросы и ответы являются ритуальными, как в священных песнопениях моего деда.
— Сначала север, — сказал царь. — Вот где кроется опасность. Вот где погиб мой предок Кир, сражаясь с кочевниками. Вот почему я ходил на Дунай. Вот почему я ходил на Волгу. Вот почему я убивал каждого скифа, кого находил. Но даже Великий Царь не может отыскать их всех. Они все еще там. Их орды ждут. Ждут, чтобы двинуться на юг. И когда-нибудь они двинутся. Если это случится при мне, я перережу их еще раз, но…
Дарий остановился, полуприкрыв глаза, словно осматривая поле боя. Возможно, он вспоминал свое поражение — теперь уже можно назвать вещи своими именами — в скифских лесах. Если бы Гистиэй не удержал ионийских греков от сожжения моста между Европой и Азией, персидское войско было бы уничтожено. Дарий на всю жизнь сохранил благодарность к Гистиэю. И на всю жизнь сохранил к нему недоверие. Вот почему он считал, что Гистиэй представляет меньшую опасность в Сузах, чем дома в Милете. Это оказалось ошибкой.
Я понимал, что Гистиэю не терпится напомнить всем о своей решающей роли в Скифской войне, но он не смел заговорить, пока ему не дадут слова, — только брату Великого Царя Артафрену на совете разрешалось выражать свое мнение в любое время.
Надо сказать, все это многое мне прояснило. Я понял, что хотя и вырос при дворе, но ничего не знаю о том, как в действительности осуществляется управление Персией. Рассказывая мне о своем отце, Ксеркс говорил только общеизвестные вещи. Иногда Гистасп ворчал на своего сына, но ничего нового не сообщал.
И только на совете в охотничьем домике я начал понимать, кто же такой Дарий, что он из себя представляет, и даже его преклонный возраст — сейчас я годился бы ему в отцы! — не смог скрыть того пылкого, хитроумного молодого человека, который сверг так называемого самозванца-мага и сделался владыкой мира, сохранив верность Шести знатнейших, с чьей помощью взошел на трон.
Дарий жестом отпустил виночерпия и повернулся к Артафрену. Братья были совершенно не похожи. Артафрен был просто грубой копией своего отца Гистаспа.
— Великий Царь и брат мой!
Артафрен склонил голову. Дарий прикрыл глаза и ничего не сказал. Когда главы персидских кланов собираются вместе, часто содержание их встреч нельзя выразить словами. Через много лет Ксеркс говорил мне, что у Дария был широкий набор жестов для выражения своей воли. К сожалению, я не был при нем столь долго, чтобы изучить этот важный язык.
