Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат
Мнение народное
I«История злопамятнее народа!» — воскликнул, завершая повествование о временах Иоанна IV, Николай Михайлович Карамзин, чей верный взгляд на исторические события и окружающую его жизнь просто поражает и, безусловно, вдохновляет искренностью, человечностью и простотой. Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти, заключает историк. Стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими, мудро объясняет он развитие нашего самосознания и самопознания. Народ чтит в царе знаменитого виновника государственной силы. Он забыл или отвергнул название Мучителя, данное современниками, и по темным слухам о жестокости его именует только Грозным, отобрав это определение у недооцененного потомками деда. Не во всем можно согласиться с Карамзиным. В перемене названия первую скрипку играли династические интересы. Именно они сформировали мнение народное и навязали интерпретацию многих сюжетов. Многовековой опыт жизни, и особенно в XX веке, показал, что первоначальный отзыв современников был более верен и адекватен, невзирая на все международные заслуги Иоанна и невзирая на то, что он создал мощную государственную машину и, в сущности, создал державу, какой мы ее знали до краха коммунистического режима. XX век убедительно продемонстрировал ничтожность цены человеческой жизни на территории от Бреста до Владивостока, надежды подданных государства Российского постепенно испарились, и прогрессивный экстремизм потерял огромное число сторонников. Вот почему темные слухи о жестокости Иоанновой вновь зазвучали с прежней силой и вот почему, вопреки воле властей предержащих, прежнее название Мучителя чаще и чаще всплывает в памяти жертв самого разнообразного политико-экономического террора.
В основе снисходительности мнения народного лежит терпение, иногда переходящее в равнодушие и безразличие, которые нередко являются результатом жестокости и угнетения, а также грубости и примитивности внутрисемейных и внутринародных взаимоотношений. Поэтизируя прошлое, народ вступает как бы в противоречие с историей, идет, сам того не желая, на поводу у власти или, вернее, у ее неразумных представителей, что отражается прежде остального в национальной литературе, избегающей натуралистических описаний и создающей настроения, удобные для восприятия смягченной версии и чарующей легенды. Грешила этим в значительной мере литература сталинского периода, оскопленная и обескровленная даже в хороших и неконъюнктурных образцах. А о фольклоре, независимом, казалось бы, по собственному происхождению, и упоминать нечего. Отражая серьезнее и ярче прочего состояние народной, то есть коллективной, души, он искажает, несомненно, подлинное бытие, переиначивая случившееся и освещая его театральным светом, вырывая из кошмарного контекста эпохи пыток, казней и убийств самое лучшее, отъединенное от власти насильников, облагораживая вместе с тем эту эпоху и позволяя, к сожалению, угнетателям продолжать черное дело под прикрытием мнения народного, всегда доброго и романтичного в связи со многими обстоятельствами формирования характера. Фольклор облегчает историю, как облегчает и жизнь, превращает историю в логическую цепь, создавая иллюзию закономерности, в то время как она — история — прихотлива, причудлива и непоследовательна в развитии и зависит целиком от личности и способов выживания этой личности, а не от чего-либо иного. Власть личности формирует историю, а личность подчиняется лишь врожденным мотивациям и собственным интересам, зачастую совершенно алогичным и идущим нередко вразрез с подлинными интересами общности. Здесь и заключена настоящая трагедия истории, ибо качества человека универсальны и не зависят от национальности. Качества и поведенческие реакции зависят от обстоятельств.
Покоритель Казани и Астрахани, правитель, уничтоживший боярскую аристократию, обладавшую высоким интеллектуальным и нравственным потенциалом, и тем самым, к нашему ужасу, положивший начало многим революционным бедам, хотя эта аристократия и питалась от слез и крови народной, как утверждают различные сказания, Иоанн IV снискал непреходящую славу защитника земли русской, несмотря на дикое отношение к истерзанным подданным. Народ в былинах нарисовал привлекательный портрет мудрого правителя, защитника слабых против сильных и сочувствующего всему отечественному. В замечательной былине, скорее напоминающей балладу, первый русский царь предстает перед нами именно в таком виде. Это произведение в разных вариантах дошло почти до наших дней, и если бы не большевистский террор, мы бы извлекли из них более полную картину отношения людей к личности царя. Былины о Никите Романовиче — воеводе Захарьине-Юрьеве, брате царицы Анастасии — широко распространились на Севере в окрестностях Кирилло-Белозерского монастыря, да и вообще во всем Белозерском крае. Вот несколько отрывков из сохранившегося варианта:
Посвязали Миките РомановичуБелы руки тетивками шолковыми,Заковали ему ноги в железа немецкие,Закрыли ему очи ясныеКомоцькой камцятною.Повели Микиту РомановичаНа то поле чистое,На ту плаху на липовуюОтсекать да буйну головуПо те плечи могучии.Сговорил тут Микита Романович:«Создай-ко, Боже Господи,Буйных ветров,Чтобы скинуло с моих ясных очейКомоцьку камчатную».Постряхнул тут Микита РомановичСо своих резвых ноженекЖелеза немецкие,Посорвал ён с белых рукТетивки шелковые.
Этот же популярный герой, овладевший крепостью Пернау и милостиво поступивший с ее защитниками и обитателями, встречается и в былине «Никите Романовичу дано село Преображенское». Суть трогательного повествования состоит в том, что сын Иоаннов Федор на пиру перечит отцу и упрекает его в том, что он не вывел измену на Руси, в то время как отец хвалится лихими победами над боярской ересью. Иоанн требует, чтобы сын указал прямо на изменников, и Федор при всех обвиняет Годуновых. Иоанн рассердился и приказал казнить сына на плахе. Но никто не отважился выполнить приказ обезумевшего царя, кроме верного слуги.
IIМы с трепетом ожидаем появления верного слуги и не ошибаемся, назвав заранее его имя. Это Малюта Скуратов — двойник, в известном смысле, царя. Иоаннов портрет всегда двойной. Без первого нет второго, и наоборот.
Чарующая своей лексикой былина продолжает:
А все палачи испужалися,Что и все по Москве разбежалися;Един палач не пужается,Един злодей выступается —Малюта-палач, сын Скуратович;Хватил он царевича за белы ручки,Повел царевича за Москву-реку.
Обратим внимание на точность народной памяти: за Москвой-рекой находился особняк Малюты, в котором он устроил застенок с тайным ходом, по которому в воду сбрасывали тела.
Старый боярин Никита Романович на неоседланном коне несется вслед за Малютой. Боярина сопровождает любимый конюх. Настигнув Малюту, Никита Романович обращается к нему громким голосом:
Малюта-палач, сын Скуратович,Не за свойский кус ты хватаешься,А этим кусом ты подавишься…Не переводи ты роды царские…
«Немилостивый палач» Малюта отвечает Никите Романовичу, что его дело подначальное и что, ослушавшись царя, он сам должен будет сложить голову на плахе, а это, между прочим, полностью соответствует реальному положению вещей:
И чем окровенить саблю острую?И чем окровенить руки белыя?С чем прийти перед царские очи?
Никита Романович предлагает Малюте совершить подмену и «сказнить» его преданного конюха. Тот соглашается, и невезучий конюх отправляется к праотцам. Иоанн, в ужасе от своего приказа, торжественно отпевает и хоронит невинную жертву. Однако все кончается к общей радости и удовольствию, когда царь узнает, что Федор жив.
В былине помянуты и добрые деяния Иоанна, а Малюта-палач, сын Скуратович, выглядит вовсе не злобным убийцей, а подневольным рабом, ослепленным величием и вседозволенностью власти, который в конце концов отступается от принципа беспрекословного подчинения бесчестному и неправедному повелителю во имя благой и человеколюбивой цели — спасения царевича. Судьба жертвы, уничтоженной согласно плану благородного и смелого боярина, на удивление никого не волнует и не печалит. Главное, что представитель правящей династии остался жив и здоров. Остальное не принимается во внимание. А у конюха, между прочим выходца из народа, который и сочинил эту фольклорную напевную жемчужину, естественно, была жена или возлюбленная, были, возможно, дети, родители, братья и сестры.
