Александр Савельев - Сын крестьянский
— Вот что, княже, скажу я, — начал Болотников. — Друг мой и учитель мессерэ Альгарди в Венецейской республике поведал мне: жил человек во времена стародавние, полоняником в Риме стал, бои вел смертные с такими же гладиаторами, как и он, в цирках на потеху римлянам. Потом ушел из полону, и собралась у него рать великая, все невольники да люди нищие, сирые. И бил он римских князей да бояр много раз, а под конец убили его в бою одном. Был он зело разумен, полководец славный. Гласили про то и его супротивники римляне. Спартак было имя ему. Не чаяли супротивники, как от Спартака того избавиться, и зачалось у них ликование, когда убили Спартака, а рать его разбили. Я слушал тебя, как воевать должно, и единомыслен с тобой. Но еще скажу, что воевать надо, как Спартак. Он ворогов порознь бил: допреж одного, потом другого. Так легче. Был он с войском своим быстрый, как олень, могуч, как лев. На ворогов кидался нежданно, изо всей мочи, кончал их до корня. Так же и я буду ратоборствовать, буду свершать быстрый набег на ворогов. Чтобы они и оглядеться не успели. Тогда победа со мной пребывать будет. А уж коли оборон держать — то надо тревожить ворога, покою ему не давать.
Вступил и толмач в беседу.
— Правым путем, князь-воевода, идешь, коли познаешь, что ученые люди про стратегию, тактику да как государством править сказывают.
Говорливый Шаховской перешел на другую тему.
— Вот еще о чем мыслю. Князья худородные, дворяне, дьяки да дети боярские в правах обижены. И должны они свою линию в смуте вести, свою планиду искать. Пива доброго вместе с высокородными боярами да князьями-вотчинниками нам не сварить. Свое пиво надо варить, своего царя, дворянского, заводить.
Болотников настороженно произнес:
— А какую ты, князь, думу думаешь про людей черных, холопов да крестьян? Им как жить?
Шаховской ответил, как твердо заученное:
— Надо жить за своим господином, почитать его, а бродить розно, туды-сюды, не гоже. Как во священном писании сказано: «Чти отца твоего и матерь твою». А дворянин заместо отца мужику и холопу должен быть.
Болотников усмехнулся.
— Отцы-то, воевода, разны бывают. Кой милостив, а кой, не приведи боже, как лют. Ну да ладно.
Он перевел разговор на другое, а сам думал: «Нет, князь, у нас с тобой пути несхожи. Ты хоть и хорош, а долго ли нам доведется с тобой одною стезею идти? За мужика, холопа, работного человека ратоборствовать буду. Покуда сторожко да осмотрясь, а далее, как в силу войду, начистоту дело поведу».
Долго еще они разговаривали. Болотников попрощался, пошел было, но остановился, что-то соображая, потом сказал:
— Вот что, князь! Пока я в иноземных царствах жил, много на Руси переменилося. Она мне и родная и мало знаема ныне. Тронусь-ка я в Москву. Поглядеть, чем народ да наши недруги живы. В самом логове ихнем побываю.
— Горяч ты, гляжу, Исаич! Поразмысли, пристойно ли тебе, большому воеводе, таким делом заниматься, по Москве соглядатаем ходить, а? Неровен час, поймают тебя, проведают, кто ты есть, что тогда, а? Что с делом твоим да нашим станется?
Болотников несколько смущенно усмехнулся, махнул рукой:
— Истинно, князь! Да, я так это… Помыслил только… Нет! Конечно, не пойду. А разведать, что в Москве деется, надо. Про народ московский разведать надо. Средь холопов господских, стрельцов, посадских, работных людей потолкаться бы. Послухом побродить средь малого люда… Приворачивать черных людей и сирот всяких к нашему делу…
— Да, это так! — Шаховской призадумался. — Есть у меня человек… Еремка Кривой. Хитер, речист, в ратном деле понаторей. Как и ты, на Дону казачил. Крепкий человек, верный делу нашему, бесстрашный…
— Пусть слепцом по площадям да базарам ходит, по церквам. Вот бы, князь, ему хорошего поводыря сыскать, певуна да гусляра, чтобы народ вкруг их собирался…
— Верно! Сыщем такого поводыря. Хорошо придумал, Исаич. Голова у тебя, гляжу, взаправду воеводская, — удовлетворенно улыбнулся Шаховской. — Пошлем Ерему с поводырем.
На следующий день Иван Исаевич шел по Путивлю и в одной бедной избе услышал игру на гуслях. Подумал о поисках гусляра. Вошел внутрь.
— Хозяин, здорово!
— Здрав буди и ты! — ответил ему пожилой мужчина. Волосы ремешком повязаны; сидел за низким столиком, в дерюжном фартуке, шил чеботы.
В углу на лавке сидел паренек лет семнадцати. Он и был гусляр. Глаза синие, волосы русые, задумчив.
— Дай, хозяин, испить!
Тот принес в корчаге квасу, спросил:
— Кто будешь?
— Я — человек ратный у князя Шаховского.
— А я чеботарь Александр Гаврилов. А это сын мой Олег, прозываем его Олешка.
Покалякали о том о сем. Сын играл разные песни. Болотников их с удовольствием слушал.
— Добро, вьюнош, играешь. Приходи завтра ко мне. Проживаю у князя в хоромах. А ты, родитель, пусти свое чадо.
— Пущай идет, убыли в том не чаю.
Попрощались.
Спустя дня два Олешка стоял перед воеводой, самим князем Шаховским. В светлице находился и Болотников.
Князь внимательно оглядел Олешку, послушал его игру на гуслях и с улыбкой заметил:
— Добрый поводырь будет. Знатно играет! Позвали чеботаря, которому князь дал пять рублей, большие по тем временам деньги.
— До времени возьмем от тебя паренька, а потом вернем.
Отец дал согласие. Да и как не дать! Олешку свели с Еремой Кривым, и стали они разучивать бывальщины, какие слепцы-бахари поют. Паренек на гуслях играет, Ерема напевно сказ ведет. Обучили еще Олешку стрелять из пистоля.
Глава III
Ерема Кривой, Олешка и два стрельца сели на коней и поехали к северу; скрылись в дремучих лесах. А через несколько дней верст за полтораста от Москвы по большаку шли два человека. На головах — старые гречневики; в зипунах, белых домотканых рубахах; синие порты, онучи, лапти. «Старшой» — здоровенный детина, кривой на левый глаз. Волосы русые, в кружало. Он волок на рушнике торбу с хлебом и рухлом, а молодший нес гусли. Если они кого встречали, тогда поводырь вел детину. Люди — мимо, и слепец превращался в зрячего.
Дорога пролегала торная, в самое сердце Руси, в Москву-матушку. Попадалось много ратного люда. Конные, пешие стрельцы, со своими головами, сотниками, полусотниками, двигались целыми отрядами. Служилые люди гнали даточных[28] мужиков на службу ратную.
Навстречу бредущим странникам мчался отряд, с боярином во главе. Ратники заорали:
— Смерды, прочь в сторону! Коньми потопчем!
«Слепцы» отскочили на обочину дороги. Боярин ехал на грузном сером бахмате. Сам жирный, нос, как клюква, сивая борода лопатой. Взор воинственно-ошалелый. Был в мисюрке, колонтаре, поверх которого надето корзно[29] рудого сукна, кизильбашская сабля. За ним, по четыре в ряд, рысили ратники, человек двести. А за ними вразброд скакали даточные мужики в лаптях, в стеганных на пакле кафтанах — тигелеях, в свитках, в высоких валяных колпаках. Вооружены плохо: косы, топоры, вилы-тройчатки, у редкого — самопал. Сзади всех тащился на заморенной клячонке мужичок; погонял ее нещадно кнутом. Ему закричал другой мужик:
— Митюха, поспешай, поспешай… Не то от боярина батогов спробуешь за милую душу!
Мужичок со злобой бурчал:
— Бью, а ен не бегет, как надо. Дыра дело!
Ерема, усмехаясь, пробасил:
— Олешка, те задние мужики до государя ихнего, чай, мало надежны. К нам, помяни мое слово, потянут. Не по пути им с пузатым боярином.
«Слепцы» проходили мимо длинного села, вернее, мимо головешек на месте хат. Осталась целой только каменная церковь. На полуобгорелых березах вдоль большака сидело воронье, каркало, висели мертвяки, с полсотни. Поодаль от дороги несколько казненных мужиков и баб скорчились на кольях. Пожар и расправа были недавние: головешки еще дымились.
Под вечер странники забрели в деревеньку. «Смутой» не была затронута. Один из тамошних мужиков рассказывал:
— Володеет нами боярин Буйносов — князь. Может, слыхал?
— Нет, православные, не привелось.
— Ну дак вот, боярин наш у царя Василия Ивановича в почете великом состоит. А Плешаково, деревня наша, — вотчина его.
Кто-то добавил:
— Кобель он старый.
— Нишкни, непутевый! Типун те на язык за слова такие поносные! — зашипели на того.
Ночевали странники в этой деревне, в подклети у мужика. На следующий день был праздник. Люди повалили в кабак. Ерема с Олешкой подошли к кабаку, видят, вроде как нет царских прихвостней. Запели:
…Дали нам царя, князя Шуйского,Злыдня старого, плешивого…
Тут к «слепцу», откуда ни возьмись, подбежали два истца[30], схватили за руки, завопили:
— Ты пошто, вор, царя-батюшку Василия Ивановича чернишь? Пошто на гиль[31] народ честной позываешь?! Добро, узнаешь теперь с мальчонкой твоим мастера заплечного!
