Вера Крыжановская - Фараон Мернефта
— Терпение, бедное дитя мое, — отвечал он. — Подкрепи немного свои силы, потом я все расскажу тебе.
Кермоза умыла меня свежей водой и подала мне чашу с прохладительным напитком. Жажда томила меня, я жадно осушил чашу и потом съел несколько фруктов. Но душевная тревога не давала мне покоя.
— Говорите, — сказал я, приподнявшись и облокотившись на подушки. — Где Смарагда? Я хочу знать всю правду.
— Милый сын мой, — отвечал Энох, грустно глядя на меня и положив свою руку на мою, — невеселые вести ты от меня услышишь… Но неизбежное горе должно переносить с твердостью, а время излечивает все душевные раны. Вот видишь, что мне рассказывали: ударив тебя кинжалом, Смарагда убежала и бродила по лагерю, когда случайно встретила Мезу, который в это время производил осмотр стана, и бросилась к его ногам. Что они говорили между собою, того никто не слышал, только пророк ласково поднял ее, послал человека уведомить меня о том, что с тобой случилось, затем сам провел молодую женщину до границы лагеря и дал ей мула и проводника, одного пожилого египтянина, который последовал было за нами, но потом раскаялся. Таким образом, Смарагда оставила нас и в эту минуту должна быть уже далеко. На другой день я спрашивал Мезу, почему он так поступил. «Потому, — ответил он мне, — что Пинехас полезен нашему делу своей энергией и сведениями, и я не хочу, чтобы жизнь его ежеминутно подвергалась опасности. Кроме того, такая безумная страсть, какую он питает к этой женщине, ослабляет душу и тело, но как бы ни была она сильна, а против разлуки устоять не может. Не видя предмета своей любви, человек всегда кончит тем, что забудет его. Вот поэтому-то я и отпустил молодую египтянку, которая притом — женщина замужняя и любит другого». Я не мог не согласиться с ним, — продолжал Энох, — и очень ему благодарен, потому что он два раза навестил тебя, возложил руки на твою рану и дал бальзам, который оказал чудесное действие. Теперь ты уже находишься вне всякой опасности. Будь же благоразумен, сын мой, забудь эту неблагодарную, и все пойдет хорошо.
Я не отвечал ни слова и, уничтоженный, упал на подушки.
Итак, Смарагда была на свободе и, без сомнения, подъезжала теперь к Танису, где ее возлюбленный примет ее с распростертыми объятиями. А Мезу, которому я служил верою и правдою, которому эта женщина послужила приманкою, чтобы завлечь меня, изменил мне и разлучил с нею…
Но мог ли он изгладить ее образ из моего сердца?.. Безумец я был, покинул все: отчизну, веру, любимые занятия, чтобы скитаться в пустыне и быть полезным орудием в руках ловкого политика, у которого теперь находился в полной власти, так как в еврейском стане Мезу был неограниченным владыкою.
Волнение мое было так сильно, что я лишился чувств, но когда очнулся, мною овладела единственная неотступная мысль: выздороветь как можно скорее и потом бежать, бежать во что бы то ни стало, чтобы настигнуть злодейку и заставить ее дорого поплатиться за мои мучения.
Намерение это, казалось, возвратило мне силы. Я приказал достать свои лекарства и сам начал лечить свою рану. Моя молодая и крепкая натура отлично помогала лечению, и, несмотря на утомительное путешествие в пустыне, я начал быстро поправляться. Когда качка и толчки на верблюде причиняли мне страдания или когда огорчала меня мысль, что я все более и более отдаляюсь от Смарагды, я взглядывал на превосходного сирийского коня, подарок Омифера, который шел рядом с моим верблюдом, и думал: ты, могучий и быстрый как вихрь, понесешь меня в Египет, и я наверстаю потерянное время.
Наконец однажды, после полудня, мы стали лагерем у Красного моря, или, как мы его звали, Тростникового.
Наши палатки, моя и Эноха, находились в арьергарде, в самом конце стана, и, сидя у входа их, мы могли свободно обозревать равнину, которая простиралась за нами. Я, по обыкновению, был погружен в свои планы бегства, как вдруг Энох прервал мои размышления:
— Пинехас, у тебя глаза лучше моих. Посмотри-ка, не видишь ли ты чего-либо подозрительного на горизонте.
Удивленный этим, я стал всматриваться в даль и вскоре различил облака пыли, а в них темные массы и какое-то сверкание. Через несколько минут около нас собралась группа людей из соседних шатров. Все глаза тревожно устремились на черные точки вдали, и спустя несколько минут не осталось уже никакого сомнения, что там идут в стройном порядке боевые колесницы, колонны пехоты и отряды всадников, — словом, целая армия, вооружение которой и сверкало в лучах заходящего солнца.
— Египтяне нас преследуют!
Это восклицание мгновенно начало переходить из уст в уста, возбуждая панический страх в трусливой и малодушной толпе.
В несколько минут стан наполнился криками, плачем, стенаниями и ропотом против пророка, который завлек народ в пустыню, чтобы подвергнуть его неминуемой гибели.
Немного спустя Мезу обошел стан, произнес успокоительную речь и приказал всем начальникам и членам совета собраться в его шатре. Меня также позвали, но я отказался под предлогом сильной слабости. Какое мне было дело до судьбы евреев и их вождя, которого я ненавидел! Меня занимала только та мысль, что наступила благоприятная минута выполнить мое намерение и бежать, если возможно, прежде чем начнется битва. Сидя на песчаном бугре, я жадно следил за движениями войска фараона. Египтяне, конечно, также увидели нашу стоянку и остановились на довольно дальнем расстоянии, но мои зоркие глаза рассмотрели, что они разбивают лагерь, в центре которого вскоре раскинулся громадный шатер фараона.
Вернувшись с совещания, Энох сообщил мне, что Мезу нисколько не казался встревоженным. Под страхом смертной казни он приказал всем молчать, а на передовом конце стана люди уже начали тихомолком снимать палатки, потому что, как только наступит отлив, народ со всеми своими пожитками и стадами должен перейти морской рукав в том месте, которое Иегова указал пророку.
Настала ночь, и все совершилось точно таким порядком, как приказал Мезу.
Как только отхлынули воды, народ спустился в русло узкого залива, образовавшего в этом месте удобный брод, и переправился на противоположный берег.
Я вошел в свою палатку, взял оружие, спрятал под плащ клафт и потихоньку выбрался из стана.
В эти тревожные минуты никому не пришло в голову обратить на меня внимание. За первым песчаным бугром я вскочил на коня, которого вел в поводу, и во весь дух поскакал в египетский лагерь. Заря занималась, когда я к нему приблизился. С моря поднимался густой туман и скрывал из виду стоянку евреев. В ответ на оклик первого часового я громко вскричал:
— Скорее веди меня к начальству. Чего вы ждете? Евреи бегут и перейдут залив вброд прежде, нежели вы их настигнете.
Воин дрогнул и, кликнув товарища, поручил ему проводить меня к одному из военачальников.
Пройдя немного, мы встретили нескольких офицеров, которым я также передал неожиданную весть. С яростным криком они разбежались во все стороны, и в минуту слух о бегстве евреев распространился по лагерю, возбудив повсюду лихорадочную деятельность. Трубы звучали, воины вооружались и строились в ряды, возницы выкатывали и закладывали колесницы, всадники седлали лошадей, офицеры бежали к своим отрядам. Шум и суматоха были неописуемые.
Сквозь страшную толкотню воинов, слуг и лошадей, которые становились на дыбы, я пробился до самого шатра фараона, где также происходила величайшая сумятица. В ту минуту, как я подходил к шатру, подали колесницу царя, а спустя несколько мгновений появился и сам Мернефта в короне и чешуйчатой кирасе.
Лицо его было бледно, глаза сверкали. Он быстро вскочил на колесницу, схватил вожжи и, махая боевой секирой, вскричал громовым голосом, покрывшим весь лагерный шум:
— Вперед, египтяне! Станьте на колесницы, мои верные, и пусть каждый возьмет с собою двух пехотинцев… Скорее, а то негодяи уйдут от нас.
Он ударил по лошадям, и горячие кони вихрем помчали легкий экипаж. Все ринулось за ним вослед.
Сперва понеслись колесницы с оглушительным грохотом медных колес, ржанием и топотом лошадей; затем беглым шагом пустились массы пехоты, с диким криком потрясая оружием.
Стан опустел, и вскоре все исчезло вдали.
Я сел в тени одной из палаток ожидать исхода предстоящей битвы.
Меня удивляло то обстоятельство, что Мернефта уехал без своего возничего. Куда же девался Радамес? Но скоро мне пришлось оставить этот вопрос и заняться собственным положением.
Я слишком понадеялся на свои силы: в ушах у меня звенело, голова кружилась, а рану точно жгло раскаленным железом.
Вынув из-за пояса маленький ящичек с мазью, я приложил ее к ране и вошел в один шатер, где слуга за небольшое вознаграждение дал мне напиться и уложил на постель из звериных шкур.
Печальный конец фараона и его армии будет описан в рассказе Нехо. Упомяну только, что, когда я проснулся после нескольких часов укрепляющего сна, известие о страшном бедствии было уже принесено в лагерь несколькими солдатами, успевшими спастись, вокруг которых с бледными и окаменелыми от ужаса лицами толпились остававшиеся в стане воины, слуги и рабы.
