Милица Матье - Кари, ученик художника
В это время Бекенмут всячески успокаивает Неши и уговаривает ее собраться с силами и не говорить о тяжелом событии Таиси, иначе лечение девочки будет нарушено таким потрясением. Мать врача уводит к себе Неши, а ученик Онахту уходит обратно в поселок. Бекенмут терпеливо ждет конца беседы Хеви и Тути.
Наконец дверь спальни открывается и художник выходит в сопровождении мальчика. Хеви уже совершенно готов для посещения верховного жреца. Он отказывается от еды, которую ему предлагает Бекенмут, и торопливо уходит, попросив разрешения у Бекенмута оставить Тути в его доме до своего возвращения. Художник глубоко потрясен и тем, что ему передал столяр со слов Паири, и рассказом Тути. Мальчик подробно сообщил Хеви обо всем, что он услыхал в доме Пауро, а также историю с маджаем Монту, которую ему рассказал Кари. Сопоставив все это вместе, Хеви смог ясно представить себе настоящее положение дела.
Гнев до такой степени переполняет художника, что порой ему становится трудно дышать и приходится останавливаться, хотя он стремится дойти как можно скорее. Через пальмовую рощу храма Амона-Ра Хеви выходит к жилищам жрецов.
Вот и дом Аменхотепа. Появление Хеви не удивляет ни привратника, ни сидящего в первой комнате писца, который обычно докладывает о приходящих верховному жрецу, – художник не раз бывал здесь по вызову Аменхотепа. Хеви просит узнать, может ли он видеть верховного жреца по очень важному и срочному делу. Писец уходит и, вернувшись, молча указывает рукой на дверь в приемную верховного жреца Аменхотепа.
Хеви входит. Он бывал уже в этой просторной комнате, посередине которой на постаменте из прекрасно отполированного темного гранита стоит тончайшей работы резной деревянный футляр, покрытый листовым золотом. В этом футляре помещается великолепная золотая статуэтка бога Амона-Ра. Сейчас дверцы футляра открыты, и статуэтка поблескивает в свете горящего перед ней золотого же светильника. Здесь всегда сравнительно прохладно – выстланный каменными плитами пол, высокий потолок, окна, выходящие на север и запад, постоянный легкий сквозняк – все это смягчает жар палящего дня. В комнате приятно пахнет благовониями, тлеющими на углях жертвенника перед статуэткой Амона-Ра, и цветами, большие букеты которых стоят возле нее. Мебели здесь немного – четыре кресла черного дерева с вставками из слоновой кости и золота, такие же скамеечки, которые ставятся под ноги, и столики, тоже из ценных пород дерева и тоже украшенные резьбой или вставками из кости, самоцветов, золота.
Аменхотеп сидит на своем обычном месте – в глубине комнаты справа. Хеви приветствует его поклоном еще с порога, а подойдя, кланяется еще раз.
– Здравствуй, Хеви! – говорит Аменхотеп. – Ты хотел меня видеть?
– Да, господин!
– Что же тебе нужно?
– Сегодня ночью в горах западного берега совершено нападение на моего ученика Кари. Его избили так, что он потерял сознание, и заключили в тюрьму в Святилище. Я пришел просить тебя распорядиться о срочном расследовании этого дела, об освобождении мальчика и строгом наказании виновных! – твердо говорит Хеви.
Верховный жрец Аменхотеп слегка приподнимает брови.
– Ты уверен, что тебе сообщили правду об этом происшествии? – спрашивает он. – Мне известно совсем другое. Этот мальчишка был схвачен с украденным им золотым браслетом царевны Меритамон.
– Этот браслет ему подбросил маджай Караи, господин, который сделал это по приказанию начальника отряда ремесленников царских кладбищ Панеба. Только он ошибся, – ему было велено поймать не Кари, а Паири, сына того каменотеса Нахтмина, который совершенно незаконно захвачен по обвинению в грабежах.
– Как это у тебя все странно получается, Хеви, – с легкой усмешкой говорит Аменхотеп. – И мальчик и каменотес – оба схвачены незаконно и оба невиновны! Откуда у тебя эти сведения? На чем они основаны? – В голосе верховного жреца звучит угроза.
Но Хеви отвечает ему прямым бесстрашным взглядом и по-прежнему твердо говорит:
– Мне известно, господин, что Караи предлагал другому маджаю проделать все это, но тот отказался.
– Где же этот «другой» маджай? И зачем надо Панебу обвинить в краже мальчишку, который, как ты утверждаешь, ни в чем не виноват?
– Об этом маджае ты скоро услышишь, господин, такие вещи, которые тебя убедят лучше моих слов. А Панебу нужно обвинить Паири для того, чтобы тем самым подтвердить виновность его отца в грабежах!
– А это ему зачем понадобилось? – Аменхотеп уже не сдерживает раздражения.
– Потому что Нахтмин и Харуди мешают ему делать те преступления, которые он безнаказанно творит в поселке и в Долине царских гробниц.
– О каких преступлениях ты говоришь, Хеви? Почему же о них никто не знает – ни Пауро, ни везир, ни я наконец? Как это может быть? – Аменхотеп сдвигает брови, но это не производит на Хеви никакого впечатления.
Он смотрит в упор на верховного жреца и отвечает:
– Пауро об этом знает и покрывает Панеба… Не может не знать хотя бы о некоторых вещах и везир… Почему он молчит – спроси его сам, господин! А ты, господин… Разве ты не помнишь, как по моей же просьбе ты в прошлом году освободил от преследований Панеба двух ремесленников? Ты еще обещал тогда вообще расследовать все дела Панеба, но, видимо, не успел…
Аменхотеп сжимает губы, в его глазах загорается недобрый огонек… Он вспоминает эту историю с ремесленниками. Да, действительно он тогда обещал Хеви заняться Панебом, а потом забыл. Но как все-таки решается этот художник напоминать ему об этом? А художник смело продолжает:
– Я прошу тебя, господин, вмешайся в эти дела хоть теперь! Нельзя больше терпеть! И лучше, если это сделаешь ты сам, чем другие…
– Кто это другие?! – гневно перебивает жрец.
– О всех действиях Панеба и Пауро уже сообщено везиру Севера, господин, а это значит, что об этом немедленно узнает и фараон…
Аменхотеп встает и выпрямляется во весь рост.
– Это ты написал везиру Севера? – грозно спрашивает он.
– Нет, господин, не я, но я теперь очень жалею, что сам не сделал этого!
Они стоят друг против друга – прославленный художник и верховный жрец, их взгляды встречаются, и ни один, ни другой не отводят глаз. Напряженное молчание нарушает Хеви:
– Освободи мальчика, господин, прошу тебя! Клянусь фараоном, он не виновен ни в чем! Это самый талантливый из моих учеников, моя надежда и гордость. Он будет замечательным художником. Освободи его!
– Я не верю в его невиновность! – резко отвечает Аменхотеп.
Его речь теперь утратила обычное величавое спокойствие, он говорит быстро, запальчиво и, пожалуй, сам не верит в то, что утверждает.
– Будет суд, суд и разберет, а до этого я не дам приказа об его освобождении!
Хеви отступает на шаг назад:
– Ты мне не веришь, господин? Ты не хочешь освободить мальчика? Но ведь он ранен, он может погибнуть в тюрьме!
– Ничего, не умрет! – жестко говорит Аменхотеп. – А если и умрет – одним щенком меньше, только и всего. Талантливый художник! Ха-ха! Кто это может знать? Чего только не придумают люди, чтобы добиться своего!
Хеви сжимает кулаки. Кажется, он готов броситься на жреца, но, сдержав свой порыв, он говорит, отчетливо выговаривая каждое слово:
– Я ухожу, господин… Я иду к себе в поселок, но имей в виду, что, пока Кари и оба каменотеса не будут освобождены, я не дотронусь до кисти!
Хеви склоняется в легком поклоне и поворачивается, чтобы уйти.
– Стой! – гневно вскрикивает Аменхотеп, теряя наконец самообладание. – Что это – ты мне смеешь угрожать?!
Хеви останавливается.
– Нет, господин, я предупреждаю! – говорит он и уходит.
Аменхотеп с минуту стоит неподвижно, пораженный смелостью художника, потом начинает быстро ходить большими шагами взад и вперед по комнате. Его брови сдвинуты, руки заложены за спину; белое широкое одеяние обвивается вокруг ног при резких поворотах.
«Мальчишка несомненно невиновен, иначе Хеви не стал бы так себя держать. Не дотронется до кисти! И ведь действительно не дотронется, хоть убей его! А работа будет стоять, росписи гробниц самого фараона, потом царицы и старшей царевны – эти росписи никому нельзя доверить. А они должны быть готовы к приезду фараона. И что это он еще говорил о каком-то письме везиру Севера насчет Панеба? И еще о маджае, которому известны проделки Панеба и даже самого Пауро? Необходимо немедленно выяснить, кто писал это письмо везиру и где этот маджай? И как он мог забыть про этого негодяя Панеба, ведь обещал же он тогда разобраться во всем, художник прав – действительно обещал! А те ремесленники, которых он в прошлом году освободил по просьбе Хеви, ведь они таки оказались невиновными. Что, если и теперь Хеви прав? Неужели уступить и освободить мальчишку? Нет, он не уступит, надо придумать что-то другое…»
В это мгновение в дверях показывается писец.
– Что тебе? – раздраженно спрашивает Аменхотеп.
