Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа
– Стефано – наш Геркулес, – сказал он. – А вы, ребята, проявили себя отважными, стойкими и преданными товарищами.
У Грегуара отвисла челюсть, и его господин заставил себя улыбнуться. Юсти опустил взгляд.
– Мы достигли цели, но впереди еще есть другие опасности, – продолжил Матиас. – Юсти, господин Паре, возможно, не испытывает желания помогать таким, как мы, и ты, как единоверец, поможешь мне его убедить. Грегуар, здесь есть конюшни, клиенты которых уже никогда не вернутся за своими лошадьми, а я устал месить ногами дерьмо. Иди и найди мне самую лучшую лошадь в округе.
Глава 8
Горящие собаки
Известие о том, что ее дом может подвергнуться нападению, вызвало у Симоны д’Обре странную реакцию: она сидела на кровати в ночной рубашке, вперив взгляд в темноту, словно вдруг лишилась разума. После рождения детей эта женщина располнела, но ее пухлое лицо не утратило красоты. Когда Карла предложила ей одеться и вместе разбудить детей, Симона, казалось, ее не слышала. Госпожа д’Обре была моложе Карлы – ей исполнилось двадцать девять лет – и всегда проявляла себя умной и предприимчивой женщиной, но страх способен парализовать даже самый сильный разум, как мужской, так и женский. Вероятно, бедняжка вспоминала своего мужа, Роже, растерзанного толпой во время предыдущих погромов меньше года назад, когда случился мятеж в Гастине. Карла не стала давить на нее.
– Пойду разбужу детей, – сказала она, положив одежду Симоны на кровать, – а потом помогу вам уложить волосы.
Когда графиня де Ла Пенотье была уже на пороге, хозяйка дома вдруг заговорила:
– Если мы не готовы страдать на кресте, значит, мы предаем свою веру и надежду на спасение души. Эти страдания посланы Богом для испытания нашей веры.
Карла поняла, что Симона повторяет слова мужа. Но в голосе женщины слышались лишь отчаяние и признание поражения. Вступать с ней в богословский спор не было никакого смысла, и итальянка молча вышла из комнаты. Сердце у нее учащенно билось, а желудок выворачивало наизнанку. Она подумала о Матиасе и о его силе, вновь пожалев, что его нет рядом. Ей с трудом удалось подняться по лестнице с подсвечником в руке: на нее навалилась усталость, а ребенок в животе казался неимоверно тяжелым. Карла разбудила экономку Денизу, бедную родственницу Симоны, и ее мужа Дидье, которые спали в комнатушке под крышей. Потом она подняла детей д’Обре. Те сидели в своих кроватях, недоуменно моргая. Младшая, шестилетняя Антуанетта, попросила воды.
– Еще темно, – сказал старший из детей, двенадцатилетний Мартин.
Карла заставила себя улыбнуться:
– Мартин, ты главный мужчина в доме. Ты должен проследить, чтобы все полностью оделись, и как можно быстрее.
– Почему? – спросила Шарите.
– Делайте, что говорит ваш старший брат, а потом спускайтесь в гостиную, – велела итальянка. – Там мы с мамой вам все объясним.
– А умываться надо? – спросил Мартин.
– Нет, – ответила Карла. – Просто оденьтесь. И обуйте крепкие башмаки.
Потом она вернулась к себе в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней, пытаясь отдышаться. Отчаяние Симоны проникло и в ее сердце: это чувство отравляло еще сильнее, чем страх. Прижав ладони к животу, графиня почувствовала под ними ребенка.
Ее тело окружало его, ее воды омывали его. Матиас предполагал – хотя всегда подчеркивал, что это лишь предположение, основанное на алхимической возможности, а не уверенность, – что все происходящее с ней передается развивающемуся внутри нее существу, потому что ребенок является частью ее самой и связан с ней неразрывными нитями. Помня об этом, Карла на протяжении всей беременности старалась делить с будущим малышом самые радостные и возвышенные чувства: любовь к Матиасу, увлечение лошадьми и наслаждение природой, радость верховых прогулок и даже самые чудесные сны. Путешествие в Париж отчасти объяснялось тем, что она хотела привить ребенку любовь к приключениям. И теперь, в эти важные для него минуты, перед самым появлением на свет, мать не собиралась потчевать своего сына или дочь страхом и отчаянием.
Осада Мальты научила графиню, что надежда и вера в Бога способны победить даже самое глубокое отчаяние, а когда и эти чувства исчерпаны, остается последнее прибежище – вызов судьбе. Она снова подумала о муже. Нужно было ей проявить больше терпения. Не следовало уезжать, поддавшись капризу. Женщина представила, как Матиас смеется и говорит, что другого от нее и не ожидал, представила его лицо и почувствовала, что у нее разрывается сердце.
С улицы донесся какой-то звук, и Карла подошла к окну. Двенадцать вооруженных людей промаршировали в сторону Гревской площади, на юг. У одного из них был барабан, у другого – флаг, однако они не умели ходить строем и были одеты не в мундиры. У каждого на рукаве белела повязка, а шляпу украшал белый крест.
Карла перегнулась через подоконник.
– Месье? – позвала она. – Будьте добры, выслушайте меня!
– Это дом гугенотов, – сказал один из этой странной группы.
– Помнишь Роже д’Обре? – откликнулся другой.
– Помню. Настоящий ублюдок.
Их командир поднял голову, но не остановился.
– Оставайтесь внутри, – бросил он.
– Нас угрожает ограбить и убить банда преступников… – начала было объяснять ему итальянка.
– Гугеноты взбунтовались. Мы, городская милиция, призваны их остановить, – отмахнулся от нее командир.
– Они пытались убить короля! – подхватил еще один из его подчиненных.
– Боже, храни его величество! – раздался нестройный хор голосов.
– Я не гугенотка. – Слова застряли в горле Карлы. – Я католичка, дворянка, и мне угрожает опасность. И здесь дети!
– Оставайтесь в доме, – повторил предводитель отряда милиции. – Это самое надежное укрытие.
– Но нам угрожает опасность!
Ребенок в животе графини повернулся. Ее охватила волна гнева, и пламя свечи в ее руке задрожало.
– Прошу вас. Неужели никто из вас, храбрецов, не останется, чтобы защитить меня?! – крикнула женщина.
Отряд милиции молча промаршировал дальше. Когда свет факелов растворился во тьме, Карла заметила какие-то фигуры, перемещавшиеся на противоположной стороне улицы. Залаяла собака. Ей ответила другая, затем третья. Итальянка могла поклясться, что слышала, как кто-то выругался. А может, ей это и показалось. Она закрыла окно. Пальцы стиснули маленькое золотое распятие, висевшее у нее на шее.
Особняк невозможно защитить от решительно настроенных захватчиков. Новые дома совсем не похожи на крепости в миниатюре, которые строили раньше. Слишком много окон, предназначенных для того, чтобы впускать внутрь свет, а не сдерживать грабителей. На улицах трех женщин, четырех детей и слугу просто разорвут на части. Эстель сказала, что они пришли за Карлой, женщиной с юга. Может, ее присутствие подвергает опасности всю семью? Может, нужно бежать из дома с Алтаном Савасом, как он и предлагал? Тампль находится всего в четверти часа ходьбы отсюда – даже в ее состоянии. Но сможет ли она бросить Симону и детей на произвол судьбы? Во время осады Мальты Карла де Ла Пенотье поняла, что такое верность. Но если для того, чтобы спасти своего ребенка, нужно бросить Симону с детьми, она это сделает. Позволит им всем умереть.
Итальянка благодарила Бога, что с ней нет Орланду, хотя и очень желала, чтобы рядом был Матиас.
На мгновение она почувствовала себя совершенно беспомощной. Внезапно ее охватило желание не сопротивляться, отказаться от борьбы, сдаться на милость неизвестному врагу. Эта мысль принесла облегчение. Но Карла вдруг вспомнила овцу, на которую набросилась одна из ее собак. Овца покорно стояла, пока пес рвал ее горло, и не делала даже попытки убежать или увернуться от острых зубов. Когда собака на секунду прервалась, подавившись шерстью, овца застыла неподвижно, дрожа всем телом и ожидая, когда возобновятся ее мучения. Эта картина парализующего ужаса оставила в душе у графини неприятный осадок. Она не испытывала жалости к овце – только отвращение. Это покорное и глупое животное заслуживало смерти. А Симона, сидевшая в своей спальне этажом ниже, пребывала в таком же состоянии, как та овца.
Собака тогда передушила еще дюжину овец, и хозяйка не смогла ее остановить.
Но теперь нужно было действовать.
Вернувшись в комнату к детям, Карла нашла их полуодетыми: малыши ссорились между собой. Она снова приказала им спускаться. Антуанетта, оставшаяся в ночной рубашке, заплакала, и Шарите взяла ее за руку.
– Немедленно в гостиную! – топнула ногой итальянка. – Плакать можешь там.
В гостиной все еще стояли музыкальные инструменты, оставшиеся после репетиции. У Карлы не было никакого плана, но инструменты подсказали, как занять детей и призвать их к порядку.
– Все садятся и настраивают инструменты. Люсьен, найди камертон.
– Но еще темно! – захныкал Люсьен. – И я есть хочу.
– Мартин, я назначаю тебя главным, – не обращая на его нытье внимания, графиня вновь обратилась к старшему из детей. – Если к моему возвращению вы не будете готовы, пеняйте на себя.
