Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Терентий даже не сразу поверил — казанцы бьют своих?! Убивают татар, которых никто губить не собирался?! И это вместо того, чтобы попытаться их спасти или на худой конец выкупить?
Со стен доносились какие-то крики. В ответ один из привязанных татар гоже закричал. Русские наконец опомнились и тоже принялись стрелять в ответ, заставив казанцев отступить со стен. Пушкари, подсуетившись, дали залп из трёх пушек. На стене остался только один Гагарин, который всё равно что-то кричал своим вниз. Ему отвечали, правда, не очень уверенно и громко.
Терентий пнул привязанного к ближнему столбу пленного:
— Чего он кричит?
И сообразил, что татарин вряд ли поймёт русскую речь, но тот оказался понятливым, усмехнулся:
— Кричит, что лучше нам погибнуть от руки своих, чем от ваших нечистых рук, шакалы проклятые!
Терентий изумлённо раскрыл на него глаза:
— Это про шакалов он кричал или ты?
— Все мы! — Лицо татарина перекосила злоба, выкрикивая проклятья, он брызгал слюной. Терентий даже незаметно вытер руку, на которую слюна попала, точно та могла оказаться ядовитой.
— Во дурак...
А со стены полетели стрелы, разившие пленных.
В шатёр Ивана почти вбежал князь Курбский:
— Государь! Татары своих бьют!
— Что?! — изумился Иван.
— Как есть бьют! — подтвердил возле входа в шатёр князь Горбатый-Шуйский. Это он со своими сумел захватить почти четыре сотни пленных. — Кричат, чтоб лучше гибли от своей чистой руки, чем от нечистой христианской!
Зубы Ивана скрипнули от злости.
— Хотят гибели своих?! Пусть видят её! Всех перебить немедля у них на виду! — Царь обернулся к Курбскому: — Больше с ними не возиться, пленных не брать! И с подкопом поторопитесь!
Казанцы-перебежчики рассказали, что в городе воду берут из подземного ключа у Муралеевых ворот. Под них начали второй подкоп. Работавший с утра до вечера заступом Хотюня с трудом распрямился. Который день на четвереньках или совсем ползком. Шире долбить нельзя, подкоп может обвалиться, да и казанцы услышат, потому крючились, согнувшись в три погибели. В подкопе воздуха мало, дышать тяжело, со лба пот льёт ручьями, застилая глаза, но мужики работают, долбят и долбят, проталкивая землю назад ногами. Чем скорее доберутся до их тайника со свежей водой, тем скорее падёт Казань. Небось, как пить нечего будет, станут казанцы сговорчивей!
Орудуя заступом, Хотюня размышлял, тихо разговаривая сам с собой. Кто бы эту Казань трогал, если бы они не налезали всякий год на русские города, что ближе к Москве! Царь Иван Васильевич хотя и молод, а, говорят, разумен. Сколько раз казанцам предлагал своего Шигалея, чтоб только жили тихо и русских не убивали, не полонили. Так нет ведь, басурманы проклятые, ни единого годка покоя от них не было! У Хотюни жену с малыми детками увели, пока он сам на торг во Владимир ездил. Сгинули, видать, в полоне Зорюшка и лапушки дочки-погодки. И сыпок пропал тоже... От воспоминаний о погибшей из-за насильников семье заступ в руках русича застучал злее.
Таких, как он, много, почти у всех, пришедших к Казани, родные погибли от рук басурманов, у каждого есть свой спрос с проклятых. Оттого и злы русские, оттого и не миновать расправы казанцам. Зря они не согласились встать под руку молодого царя Ивана, решилось бы всё добром. Нет, не захотели колени преклонить, прощенья за все свои злодеяния попросить. Русские, хотя и страшный счёт к казанцам имеют, но повинную голову меч не сечёт, простили бы небось. Так нет ведь! Закрылись проклятые в своём городе за стенами, даже оттуда пакостят как могут. Вот потому и не ждать им пощады, когда русские всё же возьмут Казань! И чтобы это случилось скорее, Хотюня и такие же, как он, долбят и долбят сырую землю, задыхаясь в подкопах, мечтая только об одном: расквитаться с обидчиками.
Выбравшись на поверхность, Хотюня долго сидел, глядя на крепкие стены Казани. Рядом тяжело опустился наземь такой же, как он, копатель Михей. Тоже посидел, вглядываясь вдаль, потом вздохнул:
— Слышь, Хотюня, я чего думаю...
— А? — устало отозвался тот.
— Мы колодезь нарушим, а там ведь тоже бабы с детьми...
— Ну? — подивился Хотюня. — Чего это, Михей? Ясно, что в городе баб с детишками полно.
— Жалко их... А как на приступ пойдём, всех без разбору бить станем?
Хотюня ответил, не раздумывая:
— Я баб бить не стану. Хотя они наших не жалели!
— Так они басурманы, а мы русские!
— Ага, потому им можно моих было в полон угнать с верёвкой на шее?! Любого казанца, какого увижу, задушу своими руками! И баб бы их всех перебить, чтоб татей не рожали!
— Бабы не виноваты, — почему-то смущённо возразил Михей.
Хотюня вздохнул:
— Бабы нет. И детишки тоже. Да только старше станут, нам мстить начнут. А наши дети им...
— Будет ли конец этой мести?
— Нет. Пока род людской будет жив, не будет.
— А священник говорит, что прощать надобно уметь даже заклятому врагу...
— Вот пусть он и прощает! А я как своих детишек и жёнку вспомню, так никому простить не могу! Потому, как в город попаду, так не пощажу ни единого татя! — Кулаки Хотюни сжались так, что ногти впились в ладонь, оставив красные следы. Покосившись на пудовые кулаки товарища, Михей понял, что многим казанцам несдобровать при штурме, у многих русских кулаки вот так сжимались при мысли о мести насильникам.
Через пять суток князь Серебряный услышал в подкопе над головами голоса людей, пришедших за водой. Когда в подкопе взорвали 11 бочек пороху и вместе с тайником взлетела часть стены, особо горячие русские полки бросились в город. Царь едва удержал остальных от немедленного штурма.
— Царь Иван Васильевич, пошто не даёшь побить поганых? Многих уложили уже, чего же оставлять других?
— Подождать надобно, в малый пролом многими силами не войдёшь, только людей погубим.
Не знавшие о втором большом подкопе разводили руками: и чего ждать?
Тем временем на городские стены выходили местные колдуны и ворожеи, мерзко ругались, срамно показывали голые зады, размахивали тряпьём в сторону русских, выкрикивая какие-то заклинания. Сначала московитов такое чудачество смешило. Но единожды к князю Андрею Курбскому подошёл пушкарь и, кивнув в сторону изгалявшихся на стене казанцев, мрачно пробасил:
— Ныне кривляются, значит, к вечеру либо ветер, либо ливнем польёт...
Князь Андрей Курбский живо обернулся к пушкарю:
— Ты заметил?
Тот кивнул:
— Всякий раз так, княже. Проклятые ведьмаки они, чары поганые на нас насылают. Сколь раз уж было, сколь нас эти бесконечные дожди губили, что зимой, что вон летом.
Курбский метнулся к Ивану:
— Государь, вели молебны служить! И впрямь поганые свои чары на нас насылают!
Подумали вместе, действительно так получалось, никто из местных таких мерзких ливней не мог припомнить, какие всякий раз начинались, стоило русским подойти к Казани.
Тут же совершили первый крестный ход, неся крест с частицей Животворящего Древа, провели молебны. Помогло! С того дня, сколько ни выходили проклятые колдуны на стены, стоило вынести крест, их как ветром со стены сдувало. Дожди прекратились. Зато многим стали приходить вещие сны о победе над Казанью.
Осада Казани шла уже пятую неделю, и конца ей не было видно. Сделали подкопы под воротами города, взорвали несколько башен. Кроме того, заложены несколько больших подкопов. Оставался последний, решающий штурм города.
И всё же царь отправил к городу посланца с предложением сдаться, на что казанцы ответили:
— Не бьём челом! На стенах Русь, на башне Русь — ничего, все помрём или отсидимся за новой стеной, какую поставим!
И снова царь скрипел зубами:
— Сами свою судьбу решили! В плен никого не брать! При штурме живыми оставить только женщин и детей!
Казанцы заметили приготовления на стороне русских и тоже принялись готовиться.
Пушкарь Данила проснулся и рывком сел, ошалело оглядываясь. Но всё было спокойно, вокруг тихо сопели, с присвистом храпели, постанывали или бормотали во сне такие же, как он, воины. Радом спал, сладко разметавшись на подстеленной попоне, Семён, за светлые волосы прозванный Белашом. Ему, видно, снилась любушка, всё звал подойти поближе...
Данила усмехнулся и постарался снова уса роиться поудобней, завтра штурм, потому надо поспать. Где-то вдали перекликались между собой дозорные, вдруг всхрапнула лошадь, из осаждённого города донёсся собачий лай. Пушкарь повернулся в сторону крепостных стен, вглядываясь в темноту. Эти татары хитрые, могут напасть и среди ночи. Понятно, что не пересилят, но урон нанесут. Он заметил, что и дозорный у костра тоже прислушивается к лаю. Не выдержав, Данила поднялся и подошёл к воину. Сторожил бывалый стрелец Гордей, этот и мухи вражеской не пропустит, усмехнулся:
