Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Несомненно, хотя в этом году положение лучше, чем в прошлом, а в прошлом году было лучше, чем в позапрошлом. В любом случае, слава Богу…
Период начиная с 1930 года и несколько лет вслед за тем торговцы называли между собой «годами ужаса», когда Исмаил Сидки[71] всецело взял в свои руки политическую жизнь страны, а экономической жизнью завладели дефицит и голод. Воздевая руки к небесам, люди спрашивали, что новый день готовит им. Ахмад Абд Аль-Джавад, несомненно, был одним из счастливчиков, ведь тяжёлое положение не довело до банкротства, что угрожало ему из года в год.
— Да, в любом случае, слава Богу…
Он обнаружил, что Джамиль Аль-Хамзави как-то странно смотрит на него: во взгляде его было некоторое колебание и неловкость. Интересно, что это с ним? Тот встал и подвинул свой стул поближе к его столу, затем сел и смущённо улыбнулся. Несмотря на то, что солнце сияло ослепительно ярко, стоял ужасный холод. Дул сильный ветер, так что сотрясались двери и окна и слышалось завывание.
Господин Ахмад, выравнивая спину, сказал:
— Ну, говори что там у тебя. Я убеждён, что у тебя какое-то важное дело ко мне.
Аль-Хамзави прикрыл глаза и ответил:
— У меня незавидное положение, даже не знаю, как и сказать об этом…
Ахмад подбодрил его:
— Я провёл с тобой больше времени, чем с собственной семьёй, и ты можешь выложить мне всё, что у тебя на душе…
— Наша близость как раз и затрудняет это, господин…
Близость?!.. Ему почему-то это даже и в голову никогда не приходило..
— Так что ты действительно… хочешь?
Аль-Хамзави грустно произнёс:
— Да, мне пришла пора уйти. Аллах не налагает ни на одну душу того, что ей не под силу вынести…
Сердце Ахмада сжалось. Выход Аль-Хамзави на пенсию был только лишь предвестником его собственного ухода. Как ему нести бремя обслуживания лавки на собственных плечах, когда он уже стар и болен?
Он изумлённо поглядел на Аль-Хамзави, и тот встревоженно продолжал:
— Я очень сожалею, но я больше не могу работать. Прошло то время. Хотя я всё устроил и не оставляю вас в лавке одного. Моё место займёт более способный…
Его уверенность в честности Аль-Хамзави сбросила с его плеч половину всех забот. Но как теперь мог шестидесятитрёхлетний человек заниматься лавкой с восхода до заката? Он сказал:
— Но выход на пенсию и домоседство лишь ускоряют падение любого человека. Разве ты это не замечаешь среди государственных служащих, что уходят на пенсию?
Аль-Хамзави с улыбкой ответил:
— Упадок случается ещё до выхода на пенсию.
Ахмад внезапно рассмеялся, словно чтобы скрыть свою неловкость, которую почувствовал ещё раньше, прежде чем сказал ему:
— Старый хитрец. Ты покидаешь меня, отозвавшись на настоятельные просьбы своего сына Фуада.
Аль-Хамзави расстроенно воскликнул:
— Упаси Боже! Состояние моего здоровье ни для кого не секрет. Это и есть основная причина…
Кто знает?.. Фуад был адвокатом в прокуратуре, и таким, как он, неприятно, если их отец был простым работником в магазине, даже если сам владелец такого магазина подготовил ему путь для получения должности в прокуратуре. Он чувствовал, однако, что откровенность огорчила его доброго помощника, и он отступился, ласково спросив его:
— Когда Фуад переедет в Каир?
— Летом этого года или самое позднее, летом будущего года…
Наступила молчаливая пауза, полная неловкости, а затем, пытаясь не отстать от своего господина в любезности, Аль-Хамзави сказал:
— И если он будет жить со мной в Каире, следует подумать о том, чтобы подобрать ему невесту, не так ли, господин? Он мой единственный сын при семи дочках. Его необходимо женить. Всякий раз, как я об этом думал, мне на ум приходит ваша внучка, эта воспитанная барышня…
Он пытливо посмотрел в лицо хозяина и пробормотал:
— Конечно, мы вам не чета…
Ахмад только и мог, что вымолвить:
— Да простит меня Аллах, дядюшка Джамиль. Мы с тобой с давних пор как братья…
«Интересно, это Фуад послал его, чтобы прощупать обстановку?… Адвокат в прокуратуре, конечно, великое дело, а самое главное, что происхождение у них хорошее. Но вот только разве сейчас подходящее время говорить о браке?»
— Скажи-ка мне сначала, ты ли принял решение о выходе на пенсию?
Тут со стороны двери в лавку послышался чей-то голос:
— Тысяча раз вам доброе утро…
— Добро пожаловать…, - затем Ахмад указал на стул, который освободил Аль-Хамзави. — Садись, пожалуйста…
Зубайда — это была именно она — уселась на стул. Тело её стало одутловатым, а лицо было покрыто слоем косметики, словно маска, зато ни на шее, ни в ушах, ни на руках не было и следа украшений, как и былой красоты. Ахмад поприветствовал её по своему обыкновению так же, как и любого другого посетителя, не более того. Но в душе он не был рад такому визиту. Она уже не раз приходила к нему, и каждый раз обременяла его своими просьбами. Он поинтересовался её здоровьем, и она ответила, что ничем таким не страдает, слава Богу. После недолгой паузы он сказал: «Добро пожаловать… добро пожаловать».
Она улыбнулась в знак благодарности, но казалось, почувствовала апатию, таящуюся в его любезности, и сделав вид, что не заметила, какая атмосфера окружает её в лавке, рассмеялась. Время научило её хладнокровию. Она произнесла:
— Не хочу напрасно отнимать у тебя время, когда ты и так занят. Но ты самый благородный человек из всех, кого я знала в жизни. Либо предоставь мне ещё одну ссуду, либо найди покупателя на мой дом. Но хорошо было бы, если бы покупателем был ты сам!
Ахмад Абд Аль-Джавад, глубоко вздохнув, ответил:
— Я?!.. О, если бы я только мог! Время уже не то, султанша. Я давно уже тебе откровенно заявляю, как на самом деле обстоят дела, но ты, кажется, не веришь, султанша…
Она засмеялась, чтобы скрыть своё разочарование, и сказала:
— Султанша обанкротилась. Что же делать?
— В прошлый раз я дал тебе столько, сколько смог, но положение не позволяет мне сделать это ещё раз…
Она с тревогой спросила:
— А нельзя ли найти покупателя на мой дом?
— Я поищу покупателя, обещаю тебе.
Она сказала в знак признательности:
— Этого я и ждала от тебя, ведь ты господин всех щедрых людей. — Затем, уже грустным тоном добавила. — Но не один только мир изменился. Сами люди изменились ещё больше того. Да простит Аллах людей. Во времена моей славы они торопились поцеловать мои туфли, а сейчас, если они заметят меня на улице, то переходят на другую сторону.
«Неизбежно, что что-то становится неприятным для человека, разочаровывает его, и много чего: здоровье или молодость, или другие люди. Но только где те дни славы, песен, любви, где они?!»
— Но с другой стороны, султанша, ты не ведала счёт дням…
Она с сожалением вздохнула и сказала:
— Да, я не такая, как сестричка Джалила, которая торгует честью и приобретает себе дома и богатство. И к тому же Господь окружил меня нечестными людьми, пока однажды утром не послал мне Хасана Анбара, который продал мне щепотку кокаина, что редко бывает на рынке, за целый фунт!
— Да проклянёт его Аллах.
— Хасана Анбара?.. Да, тысячу раз проклянёт!
— Нет, кокаин.
— Ей-Богу, кокаин более милосердный, чем люди.
— Нет… Нет. К сожалению, ты и правда поддалась его дурному влиянию.
Она в отчаянии признала:
— Он разрушил мои силы и унёс богатство. Но что поделаешь? Когда ты найдёшь мне покупателя?
— Иншалла, при первой же возможности.
Поднимаясь, она с упрёком сказала:
— Слушай, если я в следующий раз навещу тебя, улыбнись мне от всего сердца. Любое оскорбление — пустяк, кроме того, что исходит от тебя. Знаю, что надоела тебе своими просьбами, но я в такой передряге, о чём знает только Господь. А ты, по-моему, самый благородный из всех людей.
Он в оправдание заметил:
— Не придумывай обо мне того, чего нет. Я просто был занят одним важным делом, когда ты пришла. И насколько тебе известно, хлопоты у торговцев не знают конца и края!
