Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— Я-то не успею уйти? — спросил Белов, он должен был ждать, когда разделают белух.
— К Илье-пророку зайди, — капитан кивнул на отдельный домик, — он скажет.
Мужики вспарывали прочную кожу и отворачивали толстый, в ладонь толщиной слой сала. Укладывали пластами, что получше в ящики, остальное в бочки. Пересыпали солью. Ветер усиливался, продувал одежду, Сан Саныч пошел на берег, поглядывая, как ведет себя «Полярный». За островом качало не сильно. Вся команда осталась на борту, он приплыл на шлюпке с одним кочегаром-немцем, у которого здесь были земляки.
Это была обычная бревенчатая избушка, с единственным окном на залив. Пожилой мужчина сидел в полутьме за столом и курил папиросу. Печка была открыта, трещала, подванивала дымом и освещала жилище красноватыми отблесками.
— Здравствуйте! — Сан Саныч вошел, снимая шапку.
— Здравствуйте! — ответил хозяин негромко и хрипловато.
Стол, умывальник, топчан, карабин на стене — все обычное, только радиоприемник большой и иностранной марки. Передавали музыку. Чайник на печке ожил и начинал подбрасывать крышку. Хозяин встал, неторопливо всыпал в заварник изрядную горсть и залил кипятком. Он делал все сосредоточенно, будто думал о чем-то и не хотел прерывать этих дум.
— Капитан «Полярного» Белов, — представился Сан Саныч.
— Григорий. Раздевайтесь, если хотите.
На удаленных, затерянных в море точках люди всегда бывали рады гостям, разговаривали, расспрашивали... Этот вел себя, словно вчера виделись.
— Я ненадолго. Прогноз не передавали? — Белов расстегнул фуфайку.
— Два дня будет север до двадцати метров, потом юг зайдет, — Григорий разлил в две кружки крепчайший чай и тут же, обжигаясь, с явным удовольствием потянул из своей.
— Новых ссыльных давно сюда не завозили? — Сан Саныч спросил и почувствовал, как заволновалось сердце.
— Кого ищете?
— Женщину... темненькую, с ребенком, она беременная, но могла уже родить.
— Не было.
На лбу, под глазами, на щеках пожилого дядьки застыли глубокие морщины. Это было уверенное и невозмутимое лицо много видевшего человека. Музыка кончилась, он внимательнее посмотрел на Белова. Ветер за стенами выл и дребезжал стеклом. Снаружи темнело, огонь в печке становился ярче.
— Сначала меня арестовали, потом ее с дочкой увезли... — Сан Саныч достал папиросы.
— Недолго они вас... — Григорий прищурился, словно изучал следы лагеря на лице Белова, но думал о чем-то своем. Взгляд был все такой же спокойный, этот Григорий чем-то сильно напоминал Горчакова.
— Восемь месяцев... — Сан Саныч задумался, долго это или недолго.
Григорий молчал, потягивал из кружки, папиросу подкурил. По стенам зашуршало, а выть стало тише. Над ледяным морем полетел снег. Белов вышел на улицу, разглядел «Полярный» на рейде, его слегка развернуло, но якоря держали. Несколько лаек забились от ветра под дом и с любопытством посматривали на незнакомца. Сан Саныч вернулся в тепло. Григорий сидел в той же позе и смотрел на волны, едва уже различимые в темноте.
— Вы начальник... пристани? — с сомнением спросил Сан Саныч.
— Я — начальник местных небес... — поднял бровь хозяин домика, — слушаю, как дышит океан, и брешу людям о ветре, дожде и снеге. Я не виноват, что они верят...
— Так это вы Илья-пророк?! — оживился Сан Саныч.
Григорий не реагировал, крутил ручку приемника, снова зазвучала классическая музыка. Он прислушался, как будто знал того, кто играет, и закурил новую папиросу.
Сан Саныч слышал об этом чудаке, проводящем долгие зимы в полном одиночестве. Знакомые метеорологи на Диксоне говорили, что он великий предсказатель и у них постоянно запрашивают его прогнозы из Москвы. Температуру воздуха и силу ветра он определял без приборов, не выходя на улицу. Уверяли, что Илья-пророк точно определял погоду в Лондоне или Париже на неделю вперед.
И вот Белов сидел с этим почти стариком, и он его завораживал своим умным и спокойным до безразличия лицом, загадочными фразами, а еще больше молчанием. Казалось, этот человек что-то ему скажет. Злой ветер тундры привычно выл за окном.
— Не одиноко вам здесь? Зима длинная...
— Одиноко бывает, когда предают. Когда ты один, это невозможно. — Григорий замолчал, закрыл глаза, потом повернулся, вглядываясь в Сан Саныча. — Вы недавно остро чувствовали предательство людей, поэтому вам одиноко...
Белов молча курил. Григорий говорил о том, что очень его волновало, но было так глубоко, что Сан Санычу было странно слышать это от постороннего человека.
— У вас глаза наполнены тоской, вы кое-что поняли в этом мире, но не берите на себя лишнего. В жизни нет ничего обязательного. Даже то, что мы околеем, и то весьма приблизительно. Уйдем, и все! Он прекратит наши муки, мы отряхнемся от пыли земной и станем наконец свободными. И нам это совсем ничего не будет стоить.
Григорий говорил негромко, глядя в окно, за которым уже ничего не было, кроме воющей тьмы. Попыхивал дымом крепкого табака и словно сам с собой разговаривал.
— Сможем слышать совершенную музыку, легко перемещаться в сокровенных, скрытых от нас пространствах, о которых только подозреваем. И радоваться Его присутствию, то есть свершившемуся, наконец, нашему совершенству... Он будет везде! — Григорий помолчал, покуривая. — Вы это знаете, вам это могло сниться в лагере, когда сильно голодали.
Сан Саныч помнил такие сны. Он просыпался среди них и не чувствовал ни голода, ни усталости, ни страха. Хотелось уснуть и не проснуться, и в этом не было трусости или предательства.
— А наши близкие?
— Близкие будут рядом! — Григорий впервые улыбнулся. — Будет все, чего захочет наше легкое, чистое сердце! Не будет одежды и жратвы... мне лично жаль только чая и папирос! На море, тундру, на ледяное золото полярных закатов можно будет смотреть сколько душа пожелает, но это будет не самым интересным. И нам совсем не будет стыдно за нашу земную слепоту. За то, что не отличали настоящего, даром данного нам счастья от того, что несет беду.
— Любовь — это счастье?
— Только к Нему!
Григорий отхлебнул чай. Сан Саныч тоже молчал, он не все понимал, но казалось, что понимает все, очень хорошо понимает.
— А женщина? Любимая?
— Не знаю. Вы думаете, вы с ней составляете одно общее... — Григорий внимательно изучил лицо Сан Саныча. — Опасаюсь, что это не так. Только Он наше общее, в Нем наше неистребимое начало. Мы сами, отдельно от Него, не существуем.
— Вы говорите «он»... вы кого имеете в виду?
