Явдат Ильясов - Стрела и солнце
По тому, как понурился незнакомый человек, можно предположить — на душе у него не очень-то весело. Странно! Еще одно сердце томится в эту невозможную ночь. И как раз там, где любила посидеть и помолчать она, Гикия.
Дочь Ламаха замерла у куста и принялась разглядывать мужчину. Одежда его отличалась от коротких, с широкими рукавами до локтей и большим круглым вырезом вокруг шеи дорийских туник, которые носят жители Херсонеса. Платье скифского покроя. Боспорянин. А! Гикия догадалась. Должно быть, тот самый, который носит на лице черный платок. Телохранитель. Она видела его вечером из окна. Верно, он так безобразен, что закрывается от людей. Но почему он здесь? Надо уйти.
Услышав шорох, боспорянин вскинул голову и заметил Гикию. Она растерялась.
Боспорянин недовольно заворчал, подобрал плащ и нехотя поднялся. Видно, он принял Гикию за служанку, прибежавшую на тайное свидание.
— Я, к-кажется, помешал? — пробормотал он насмешливо, слегка заикаясь. — Сейчас уберусь. Ты оставайся.
Волоча плащ по земле, боспорянин двинулся прямо через кусты.
Уходит?
Гикия, не понимая сама, что делает, вдруг загородила ему дорогу и, пугаясь собственной храбрости, срывающимся голосом сказала:
— Постой.
— Зачем? — Он горько засмеялся. — Я не хочу сегодня ц-целоваться.
Гикия рассердилась.
— А я и не прошу твоих поцелуев! Очень они мне нужны. Расскажи про Пантикапей. Ты ведь боспорянин, да?
Лишь теперь осознала Гикия свой неожиданный поступок: ну да, ей хотелось расспросить телохранителя о сыне боспорского царя. Хотелось узнать, вправду ли Орест такое чудовище, как ей казалось.
Днем она с крутой, даже запальчивой решительностью заявила отцу:
— Нет!
Эта твердость была внушена скорей внезапностью предложения, чем действительным отвращением, хотя отношение молодой женщины к предполагаемому жениху и вылилось сразу же в такое чувство.
Теперь, после долгих раздумий, Гикия пришла к выводу — она поторопилась с отказом, напрасно огорчила отца.
Следовало прежде как можно больше узнать об Оресте, удостовериться, что она была права в своей заранней неприязни к сыну Асандра, или убедиться, что ошиблась.
Да, больше узнать об Оресте.
Конечно, она ведет себя не слишком-то скромно. Но разве Гикия не дома? Все же она решила не открываться телохранителю — лучше прикинуться легкомысленной служанкой, тогда будет легче вызвать пантикапейца на откровенность.
— Садись! — С чисто женской, пугливой смелостью, с какой она стреляла зайцев, Гикия шутливо толкнула его плечом, как делала Клеариста со своим возлюбленным. — Куда ты удираешь? Уж так ли я плоха? А ну, погляди-ка на меня.
Боспорянин скользнул по ее лицу скучающим взглядом и лениво проговорил:
— Ничего. Вполне съедобно. Ладно, если ты т-так хочешь, я не уйду.
Он небрежно кинул плащ под ноги и уселся на скамью. Вот когда Гикия хорошо разглядела чужеземца. Уродлив? Боже! Должно быть, он потому и закрывает лицо, что ему надоели приставанья женщин.
Херсонеситке показалось, будто она видела этого человека раньше. И много раз.
Черные волосы, пасмурный взгляд, прямой нос, бледные губы — близкий, родной облик, напоминающий помятую розу, снился ей с детства.
Она давно ждала его и узнала сейчас же, при первой встрече. Гикию сразу потянуло к нему — неудержимо, прямо-таки мучительно; влечение было таким ясным, определенным и настойчивым, что жгло ей грудь, как огонь.
В ней пробудилось что-то вроде материнской нежности к ребенку.
Хотелось развернуть плащ боспорянина, набросить ему на плечи. Но она не смела шелохнуться. Только прошептала пересохшими губами:
— Тебе… не холодно? Простудишься.
— Что за б-беда? — отозвался он негромко.
Ей почему-то захотелось плакать.
Но тут Гикия вспомнила — смутно, как в лихорадке: ведь она собиралась расспросить о сыне боспорского царя… Сознавая, что теперь, когда она встретила этого человека, уже нет надобности о ком-то расспрашивать, сказала все же тихо и робко:
— Говорят, ваш царевич хотел жениться на моей хозяйке?
Он поднял глаза, пробормотал с некоторой долей любопытства:
— А… Твоя госпожа — Гикия? — И добавил равнодушно: — Говорят.
— Согласилась?
— Нет, кажется. — Он подавил зевок. — Отказалась.
— Почему?
Боспорец вяло пожал плечами:
— Откуда мне знать?
— А я знаю, — подзадорила она телохранителя, задетая его насмешливой холодностью. И так как он промолчал, Гикия пояснила: — Ведь ваш Орест безобразен, словно кентавр[13].
— Да? — Ей показалось, он удивился. — Кто тебе сказал?
Гикия широко раскрыла глаза.
Неужели она ошиблась? Ведь ей никто не говорил: «Орест уродлив». Она сама решила, что Орест отвратителен, раз он бродяга, пьяница, изгой и к тому же еще сын ненавистного Асандра. Может быть, он вовсе не противен. Даже хорош, может быть.
Она ответила неуверенно:
— И до нас доходят слухи…
— Ха! — Боспорянин расхохотался. — А мне думалось — Орест не так уж безобразен.
Женщину все сильней тянуло к странному телохранителю. Она даже придвинулась ближе, чтобы еще раз уло вить необыкновенный взгляд.
Донесся слабый запах вина.
«Слуга подражает господину», — подумала она с горечью.
— Говорят, Орест — страшный пьяница. Это правда?
— Пьяница? — Боспорянин с усилием потер виски. — Да, пьяница он законченный.
— Не понимаю, почему некоторые мужчины так много пьют, — вздохнула Гикия. — Кубок, другой — пусть. Но зачем напиваться до помрачения разума? Есть люди, которым ничего не надо, кроме вина. Днем и ночью — вино. Что за жизнь?
— А почему б не пить? — Боспорянин приложился к фляге.
— На свете немало других радостей, — заметила она и отодвинулась.
Гикию неприятно задело то, что он вот так просто, без всякого стеснения, выпил при ней. И все же ей не хотелось уходить. Наоборот. Женщина сама не ведала, что с ней творилось.
— Радости! — повторил он с едкостью. — Они слишком б-быстротечны, неуловимы. Понимаешь, служанка? Промелькнут перед носом, исчезнут, а мир как был наполнен дрянью, так и остался. Простая философия. Ты знаешь, что такое философия?
— Наука, — ответила Гикия. — О природе, о жизни людей. И все такое.
Боспорянин искоса взглянул на Гикию и спросил с неприязнью:
— Где ты нахваталась таких у-умных слов?
Он опять приложился к фляге.
— От молодой хозяйки слышала, — смутилась Гикия. Она забыла, что разыгрывает роль служанки. — Хозяйка у нас ученая.
— Так вот, можешь передать ей, что она глупа, как горшок. («Благодарю», — мысленно ответила уязвленная Гикия.) Философия, — ядовито рассмеялся боспорянин, — наука о том, как н-натянуть шаровары через голову. Сколько б мудрецы не с-старались, никогда этого не добиться. Ясно? Мир никому, никогда, ни за что не переделать. Им правило, правит и вечно будет править зло.
И опять — его пасмурный взгляд… Дева! Как больно и сладостно сердцу. Неужели — боже мой! — неужели она… Этого безродного человека, простого солдата? Хотя он не так прост, кажется.
— Ты неправ, — мягко сказала Гикия. — В мире, конечно, много плохого. Но ведь есть и хорошее. Я думаю, рано или поздно добро победит. Но это не дастся, конечно, без борьбы. Надо бороться против зла.
— Бороться? — Боспорянин безнадежно махнул рукой. — Ты, я вижу, недалеко ушла от госпожи. («Итак, я дважды глупа — как хозяйка, и как служанка», — с горькой усмешкой подумала Гикия.) Бороться! — повторил боспорянин. — Бесполезно. Я это знаю. Все равно, что биться головой о камень.
Пойми, зло — в самой основе существования человека. Человек— тот же зверь, только бегает он, в отличие от тигра, не на четырех, а на двух ногах. Больше никакой разницы. Чем он не зверь? Ест животных? Ест. Грызет себе подобных, то есть людей? Грызет, только в переносном смысле. А кое-где на юге и востоке — и в прямом. Уплетает соседскую ногу и радуется. Видишь?
И не грызть нельзя — умрет с голоду. А терзать себе подобных, хоть в прямом, хоть в переносном смысле — не такое уж доброе дело, как ты думаешь?
Значит, чтоб уничтожить зло, надо уничтожить самих людей. Истребить человечество. Но кто его осилит? Никто. Остается — заливать тоску. Пить вино. Пить. Выпить, чтоб не думать о таких вещах, что я и сделаю сейчас.
Он расхохотался и опять приложился к фляге.
Женщина подавленно молчала.
Гикию смутила, испугала грубая, всеотрицающая суть его речей.
В какой беспросветной, холодной мгле, в потемках, подобных глухому сумраку загробного мира, должна заблудиться душа человека, чтоб дойти до такого дикого неверия!
Кто изломал несчастного солдата, надорвал его сердце?
Она давно забыла об Оресте, сыне Асандра. Гикию неудержимо влекло к этому вот непонятному существу.
