Жан-Луи Фетжен - Слезы Брунхильды
— Вместо того чтобы ворчать, скажи мне — что ты об этом думаешь? — бросил он через плечо, обращаясь к Каригизелю.
— Я не ворчу, ваше величество, — отвечал тот. — Разве я осмелился бы в вашем присутствии?..
— Но ты предпочел бы, чтобы сейчас была весна, я знаю.
Каригизель спрятал улыбку и, повинуясь королю, подошел к столу и тоже склонился над картой, начерченной на пергаменте. План укреплений Турнэ был довольно приблизительным, но они вряд ли заслуживали подробного отображения. Сторожевая башня охраняла мост через Эскот, а остальной город был защищен лишь земляным валом с деревянным частоколом поверху.
— Нужно найти брод, вверх или вниз по течению, чтобы провести конницу, — проговорил Зигебер.
— Уже нашли, ваше величество, — отозвался гот Зигила, указывая на карте точку, отмеченную крестом — Мои лазутчики перешли реку, замочив ноги лишь по колено.
— Тогда возьми одну-две сотни всадников, чтобы окружить город со всех сторон. И следите, чтобы никто не ускользнул.
— Будет исполнено, ваше величество. Зигебер кивнул, затем выпрямился и слегка улыбнулся.
— Значит, решено. Начнем атаку сразу, как только закончится дождь. Ступайте к своим людям, пусть они будут наготове.
Военачальники, окружавшие Зигебера, вышли, перед этим поклонившись и ударив себя в грудь, как требовал обычай, — все, кроме Зигилы, продолжавшего изучать карту, и казначея, который ожидал, пока внимание короля обратится на него.
— Ладно, давай покончим с этим, — наконец вздохнул Зигебер, садясь на стол — Что там у нас сегодня?
— Обычные дела, сир. Два отряда устроили поножовщину из-за украденного быка. Однако, есть один убитый… Зачинщики ждут снаружи.
— Пусть подождут — дождь остудит их пыл. Что еще?
— Прибыли местные сеньоры, чтобы присягнуть вам в верности. И еще несколько торговцев. Вроде бы сирийских. Привезли шелка.
— Этих я приму попозже. Зови, сначала, местных. Старый Каригизель поклонился и сделал знак стражнику, которому поручено было впускать прибывших. На этот раз их оказалось пятеро: старик с женой, оба дрожащие от холода или от страха; нечесаный крестьянин, у которого было абсолютно тупое выражение лица, — должно быть, правитель какой-то деревушки, затерянной на равнинах Артуа; и двое молодых мужчин благородного вида, в плащах римского покроя, державшиеся со свойственной мелким дворянам надменностью.
— Друзья мои, вы промокли! — воскликнул Зигебер и направился им навстречу, разведя руки. — Как случилось, что вас заставили ждать под открытым небом в такую скверную погоду? Каригизель, пусть принесут нашим гостям вина!
Казначей поклонился, перехватив слегка удивленный взгляд Зигилы, и хлопнул в ладоши. Одним глазом он наблюдал, как вошедшие служанки расставляют на столе тарелки и кубки, другим — как Зигебер играет роль щедрого суверена. Король был на голову выше остальных, включая и деревенского простака, и дружески обнимал всех за плечи, словно старых знакомых.
Одна из служанок приблизилась к Каригизелю, неся на подносе кубки, наполненные вином. Казначей взглянул на кубки, чтобы убедиться, что они расставлены, как подобает, — и вдруг душераздирающий крик заставил его и служанку вздрогнуть. Каригизель резко обернулся, опрокинув поднос. Сутолока вокруг короля помешала казначею увидеть, что происходит, но потом старуху сбили с ног, и он увидел, как Зигебер упал на одно колено, а один из молодых дворян, стоящий рядом с ним, уже готовится нанести новый удар. Казначей завопил и бросился к нему, но споткнулся о тело старухи и потерял равновесие — в тот самый момент, когда второй убийца опустил клинок. Лезвие вонзилось в горло Каригизеля, и от этой раны его тело мгновенно охватил пылающий жар. Казначей хотел закричать, но кровь, хлынувшая горлом, задушила его. Он успел лишь схватить убийцу за плащ и опрокинуть его на себя — и тут же последние силы его оставили. Перед тем как навсегда закрыть глаза, Каригизель увидел, как остальные устремились к выходу — среди них и второй, более молодой дворянин, бросивший свой клинок на пол.
Снаружи вновь возникла толчея: пока недавние визитеры пытались выйти из палатки, стражники устремились внутрь. В этой суматохе Ландерик, не поднимавший глаз, спрятал под плащом руку, обагренную кровью Зигебера. Среди всеобщего возбуждения и шума никто не обратил на молодого мужчину внимания, и ему удалось незаметно отойти на некоторое расстояние. Ландерик встретил отряд солдат, и некоторое время шел вместе с ним, а потом отстал и двинулся в противоположном направлении. Не ускоряя шага, он дошел до границы лагеря, без всяких затруднений миновал аванпосты и только тогда перешел на бег. Добравшись до небольшой рощицы, он нашел лужу, где смыл с руки и рукава кровь короля, и, наконец, упал на землю и разрыдался.
Тем временем в королевской палатке шум сменился пугающей тишиной. Военачальники окружили безжизненное тело Зигебера. На земле лежали еще три трупа: убогого крестьянина, которого один из стражников заколол, не разобравшись, казначея Каригизеля и молодого Леудегари, погибшего от меча Зигилы. Гот, стоя на коленях рядом с королем, сотрясался от мучительного озноба. Под разорванной туникой виднелся длинный порез, нанесенный клинком противника. Зигила хотел подняться, заговорить, начать отдавать приказы, действовать — но даже малейшее движение давалось ему с огромным усилием, словно все тело налилось свинцом. Рана была неглубокой, но яд, которым был покрыт клинок, уже начал действовать.
# # #Как я могу злиться на своих врагов? Я ненавидела их, я их презирала, но когда злишься на кого-то, это подразумевает некое разочарование, некое сожаление. Злятся только на тех, кого любят, если они предали вашу любовь или ваше доверие.
Дни, последовавшие за смертью Зигебера, были настолько полны ужасом, и в это время произошло столько трагических событий, что у меня не было времени даже полностью осознать, что произошло. Я была уверена, что доживаю на этом свете последние дни, и думала только о том, как бы спасти своих детей, уберечь их от мести наших врагов. Пусть хотя бы Хильдебер окажется в недосягаемости для них и будет коронован…. Лишь надежда на это придавала мне сил в те абсурдные недели, воспоминание о которых наполняет меня, стыдом. И еще, сознаюсь в этом, я боялась умереть.
Я была к этому готова, но не могла с этим смириться. Последние крохи мужества я потратила на то, чтобы спасти Хильдебера, и для себя самой у меня не осталось ничего. Я боялась, я утратила всю свою гордость, я бы все сделала, чтобы остаться в живых.
Сейчас уже не то, хотя не сегодня-завтра мои враги покончат со мной…. У меня все же сохранилась крупица отваги для себя.
Почти сорок лет прошло с тех пор, и по какой-то странной иронии судьбы я провожу последние дни в том же убожестве, так же преданная теми, кто клялся мне в верности. Это они, а не вражеские армии привели меня к поражению и тогда, и сейчас — слабые, склонившиеся перед угрозой, а порой лишь перед иллюзией угрозы. Они, эти трусы, вчерашние прихлебатели, храбрые лишь на словах, ударяющие себя кулаками в грудь, а потом разбегающиеся, как стая побитых собак, от малейшей тени…. Сколько искренних друзей осталось у меня в те ужасные времена? Готико, Лу, Гондовальд…. Сегодня не осталось никого — ни друзей, ни семьи, ни юного принца, которого нужно спасать.
Осталась лишь я, старая женщина, обладающая последней крупицей отваги или упрямства. Пусть Бог, который так разгневался на меня, не отнимет у меня хотя бы ее.
9. «Пусть бог умрет»
— Мадам… король Зигебер мертв.
Брунхильда снова покачала головой и продолжала медленно отступать, пока не наткнулась на стол. Дама-компаньонка по-прежнему стояла на пороге комнаты, растерянная и дрожащая. Ее стиснутые кулаки были прижаты к груди, лицо залито слезами. Она буквально застыла под взглядом королевы. Но Брунхильда не видела ее, так же, как не слышала криков и рыданий, разносившихся по всему дворцу, отрывистых приказов и топота тяжелых шагов, сотрясающих каменные плиты коридоров. Зигебер мертв. Странно, однако, она ни на миг не усомнилась в этом. Его смерть была совершенно очевидной, Брунхильда чувствовала это всем своим существом. Ее смятенный дух, лишенный всякой воли, всякой энергии, мог лишь раз за разом возвращаться к этой ужасающей, мучительной реальности. Новость настолько потрясла ее, что она не ощущала ни побуждения к действию, ни скорби и даже не пыталась спрашивать: когда? как? где? кто? — все эти вопросы должны были прийти позже, а сейчас не имели никакого значения. Зигебер мертв. Не это ли она предчувствовала, въезжая в Париж? Не эта ли надвигающаяся беда постоянно угнетала ее, в то время как она тщетно пыталась понять причину своей тревоги?
