Иван Вазов - Под игом

Оркестр перестал играть, и шум утих. Слепой вынул флейту, и зазвучала необычайно прекрасная мелодия.

— Идите-ка сюда, что вы там философствуете? — крикнули товарищи троим собеседникам, сидевшим под деревом.

Но те даже не обернулись — так горячо они спорили.

Слепой играл в торжественной тишине; как ни разгорячены были головы от выпитого вина, пирующие молча наслаждались упоительными звуками, лившимися из черной флейты Колчо. Но вот он внезапно оборвал игру и сказал:

— Знаете, что я сейчас вижу? Все улыбнулись.

— Отгадайте!

— А что ты нам дашь, Колчо, если угадаем? — послышались вопросы.

— Свой телескоп.

— Где же он сейчас?

— На луне.

— Постойте, я угадал: ты сейчас видишь красные щеки Милки Тодоркиной, — сказал пои Димчо.

— Ошибся: мне легче их ущипнуть, чем увидеть.

— Ты видишь господина Фратю, — сказал Попов, так как в эту минуту господин Фратю стоял против Колчо и махал руками перед его носом.

— Нет, разве можно увидеть ветер?

— Может быть, солнце?

— Нет, вы же знаете, что я с ним повздорил и даже клятву дал, что, пока я жив, мои глаза его не увидят.

— Ты видишь ночь? — предположил доктор.

— И не это… Я вижу стакан вина, который мне подносят. Эх вы, забыли про меня!

Несколько человек тут же налили вина в стаканы и, улыбаясь, поднесли их слепому.

— За здоровье честной компании! — провозгласил он и осушил стакан. — А что я получу за то, что вы не отгадали?

— Остальные стаканы, что уже налиты для тебя.

— Сколько их?

— Святая неделя.

— Я больше уважаю день сорока мучеников, — заметил поп Димчо.

— На здоровье!

— Будь здоров!

— Vive la Bulgarie, vive la republique des Balcans![47] — крикнул господин Фратю.

Колчо запел один тропарь[48], высмеивающий монахинь.

Веселье не угасало до вечера. Наконец вся компания собралась возвращаться в город.

— Братцы, завтра пожалуйте в школу на репетицию! — крикнул вслед уходящим Огнянов.

— Какой ставите спектакль? — спросил Огнянова студент.

— «Геновеву».

— Откуда это выкопали такое старье?

— Мы выбрали «Геновеву»[49] по двум причинам: во-первых, это не крамольная вещь, а на этом настаивали чорбаджии; во-вторых, все ее читали и хотят видеть на сцене. Приходится угождать вкусам публики. Ведь мы стремимся получить как можно больше прибыли. Деньги нужны на покупку газет и книг для читалища[50], да и на многое другое.

Шумно и весело возвращались в город молодые люди. Вскоре они затерялись среди садов, уже окутанных вечерним полумраком. Спустя четверть часа вся компания, громко распевая бунтарские песни, победоносно вступила на темные улицы города. Это мятежное шествие привлекало к воротам кучки женщин и детей.

Одного лишь Огнянова не было среди них. На лугу к нему подошла какая-то девочка, что-то шепнула, и он незаметно отделился от товарищей.

XV. Неожиданная встреча

Огнянов направился на север. Он держал путь к горному ущелью.

Вечерело.

Солнце заходило медленно и величаво… Но вот угасли его последние лучи, позолотив высокие пики Стара-планины. Только на западе несколько облачков с золотой кромкой еще улыбались солнцу с поднебесной высоты. Вся долина была окутана тенью. На западе белые обрывы тонули в вечерних сумерках, все больше сгущавшихся над монастырскими лугами, скалами, вязами и грушами, очертания которых расплывались, теряя четкость. Не слышно было ни птичьего щебета, ни стрекотанья кузнечиков. Крылатое племя, днем оглашавшее эту долину веселым шумом, теперь молча ютилось в своих гнездах, свитых на ветвях деревьев или прятавшихся под карнизами монастырских стен. Вместе с темнотой пришла удивительная меланхолическая тишина ночи, и тишину эту будил только грохот горных водопадов. Время от времени легкий ветер доносил в долину отдаленный звон колокольчиков — это запоздалые стада возвращались в город. Вскоре показалась луна и одарила этот блаженный час новым очарованием. Серебристый лунный свет залил луга, и деревья отбросили на землю причудливые тени. Обрывистый склон, теперь отчетливо видный, напоминал стену каких-то древних развалин; новый купол церкви, весь белый, возвышался над монастырской оградой и тополями, а за ними высоко вздымались вершины Стара-планины, сливаясь с темным ночным небом.

Огнянов обошел монастырь с задней стороны, спустился в темный овраг и, поблуждав несколько минут по его каменистому дну, подошел к мельнице.

Дед Стоян встретил его у дверей.

— Что случилось? — быстро спросил Огнянов.

— Пришел друг.

— Какой друг?

— Наш человек.

— Наш человек?

— Ну да, из тех, что за народ.

— Кто он такой?

— Не знаю. Нынче вечером спустился с гор и — прямо ко мне. Я сначала испугался: подумал — разбойник. Ты бы посмотрел, на что он похож… Ноги как палки… А оказалось — свой человек. Я дал ему хлеба.

— Отведи меня к своему гостю!

— Я его спрятал, иди за мной.

И дед Стоян повел Огнянова на мельницу. Внутри ее было темно.

Мельник зажег коптилку, провел Бойчо между стеной и жерновами, потом между двумя ларями и остановился перед дверцей, над которой висели клочья рваной паутины, — признак того, что эта дверь долго стояла запертой.

— Как? Он здесь заперт?

— Ну да! Береженого бог бережет… разве не так, учитель?

Дед Стоян постучал в дверь и крикнул:

— Эй, господин! Выходи!

Дверь открылась, и какой-то человек, согнувшись, вышел из чулана. Это был юноша небольшого роста, сухощавый, белобрысый, с очень мелкими чертами лица, давно уже не бритого, с живыми глазами и легкими движениями; Огнянова он поразил своей необычайной худобой. Он был одет в хорошо облегавшую его тощее тело белую хэшовскую одежду[51], распестренную традиционными кистями и обшитую на спине, груди и коленях цветной тесьмой и шнурами, но такую рваную, что сквозь лохмотья виднелось голое тело скитальца.

Гость мельника и Огнянов, взглянув друг на друга, оба враз вскрикнули:

— Муратлийский!

— Кралич!

Крепко пожав друг другу руки, они расцеловались.

— Как ты очутился здесь? Откуда ты? — спрашивал Огнянов Муратлийского, своего бывшего товарища по повстанческому отряду.

— Я?.. А ты где был и как сюда попал? Неужели это и вправду ты, Кралич?

Кралич оглянулся, растерянно окинул взглядом мельницу и деда Стояна, который застыл на месте, раскрыв рот и продолжая держать коптилку перед товарищами.

— Дедушка Стоян, погаси свет и закрой дверь… Или нет, мы выйдем на двор. Здесь такой шум, что мы друг друга и не услышим.

Дед Стоян пошел вперед с коптилкой и закрыл за ними дверь.

— Ну, беседуйте, — сказал он, — а я пойду лягу. Захочется и вам спать, входите и ложитесь, где понравится!

Дно оврага потонуло во мраке, но обрывистый его склон был хорошо освещен луной. Огнянов и Муратлийский отошли подальше — в самое темное место — и устроились на большом камне, у которого тихо журчала извилистая речка.

— Давай опять расцелуемся, брат, — с чувством проговорил Огнянов.

— Скажи, Кралич, откуда ты взялся? А я-то думал, что ты все еще в диарбекирском раю!

— Так, значит, тебя еще не повесили? — отшучивался Бойчо.