Борис Тумасов - Земля незнаемая. Зори лютые
Никому не было известно, один червенский посадник знал, что идут им на подмогу полки князя Владимира. Ещё до появления рыцарей прискакал в Червень от Александра Поповича гонец. Передал; воевода изустно, чтоб посадник город ляшским рыцарям не сдавал, а держался до его, Поповича, подхода.
Сойдя со стен, Ратибор остановился возле мастеровых, навешивавших на всяк случай вторые ворота.
- Запоры крепче цепляйте! - сказал он и зашагал дальше.
В чанах булькала смола, кипятилась вода. От костров жарко. Мальчишки и бабы подносят дрова, камни. В кузницах не умолкает перезвон, куют стрелы, копья.
Весенний день близился к концу. Смеркалось медленно. Позвав сотника, Ратибор сказал;
- На ночь дозоры на стенах удвой, дабы с недруга глаз не спускали, да у костров баб оставь, чтоб огонь не перегорел, остатный люд пусть отдыхает, завтра день многотрудный предстоит.
Ночью посаднику не спалось, бодрствовал, обходил дозоры. Иногда пробросит под стрельницей плащ, вздремнёт чутко и снова на ногах. На заре ополоснулся у колодца, отёрся рукавом. Голосисто, на все лады перекликались утренние петухи в Червене. Ратибор прислушался, Распознав среди других крик своего кочета, усмехнулся, потом, спокойно взойдя на стену, принялся всматриваться в ляшский стан. Небо светлело. В лагере недруга послышались голоса, ярко запылали костры, запахло варевом. Посадник глянул в сторону леса. Там, в двух полётах стрелы от крепости, разбил свой шатёр воевода Казимир.
Сколько ни всматривался Ратибор, не мог разглядеть шатра.
«Спит ещё воевода», - подумал Ратибор.
Позади раздались шаги. Посадник оглянулся, кивнул отроку. Тот развернул узелок, поставил перёд Ратибором хлеб и молоко в кринке. Не присаживаясь, посадник поел, отёр бороду.
- Скажи боярыне, обедать домой не приду, пусть сюда передаст. Да пускай лапши изварит с утиным потрохом, погуще.
Отрок удалился, а Ратибор подумал:
«Видать, ещё не знает Казимир, что Попович на подходе, потому и не торопится».
На стену один за другим поднимались воины в доспехах, горожане, вооружённые кто чем, становились к бойницам; К самому рву подошёл рыцарь, плащ внакидку, лицо нахальное, задрал голову, крикнул:
- Эгей, кмети, добром сказываем, отворяй ворота! Але силой возьмём и кожи ваши на сапоги выдубим! - и, захохотав довольно, погрозил кулаком.
Стоявший рядом с посадником дружинник мигом поднял лук, натянул тетиву. Стрела запела смертоносную песнь, впилась в горло рыцарю. Закачался он, поднял руку, видно хотел выдернуть стрелу, и рухнул наземь. Дружинник промолвил вполголоса:
- Не бахвалься, не храбрись попусту.
Ляшский лагерь пришёл в движение. У Казимирова шатра заиграла труба, и рыцари устремились к крепости. Раз за разом застучал таран. Со стен в осаждающих полетели стрелы, камни. Рыцари ставили лестницы, лезли на стены. На головы им лили кипяток, смолу.
- Держись, молодцы! - подбадривал червенцев Ратибор, но его голос тонул в звоне мечей, треске копий, людских криках.
Кое-где уже рубились на стенах. Туда побежали на подмогу, сталкивали рыцарей вниз. Перед посадником выросло усатое лицо ляшского воина. Ратибор не спеша поднял меч, ударил наотмашь. Рыцарь не успел отпрянуть, сорвался со стены, а на его место уже новые лезли. Всё трудней и трудней приходилось червенцам. С треском рухнули протараненные первые ворота. Победно заорали ляшские воины. Мельком успел взглянуть Ратибор по сторонам: всё больше и больше на стенах рыцарских шлемов. И чуял посадник - не выстоять его малочисленной дружине и горожанам против такого напора. Но тут; совсем нежданно, в польском стане прерывисто, тревожно заиграла труба отхода. Попятились рыцари, полезли со стен. Постепенно стихла сеча. Недомённо глянул Ратибор им вслед и тут только понял, почему отступили ляшские воины. Вдали замаячили передовые дозоры воеводы Александра Поповича. В горячке боя совсем забыл посадник об обещанной помощи. А рыцари, не дожидаясь, пока русские полки развернутся в боевой порядок, поспешно, сняв осаду, уходили от города. Но Александр Попович не стал преследовать Казимира, да и бесполезно было. Королевское воинство бежало так поспешно, что притомившиеся кони русской дружины не смогли бы догнать их.
В детстве слышал хан Боняк притчу. Далеко, так далеко, где конец земли, небо подпирают высокие горы. В тех горах жил могучий и свирепый хан ханов Ветер. Когда он злился, то сбрасывал камни под кручу, в лесах вырывал с корнями деревья, загонял зверей в берлоги, а птиц прогонял с неба.
Однажды Ветер выл и метался в горах, пока наконец не вырвался из этого каменного мешка. Ветер мчался высоко в поднебесье и неожиданно увидел красавицу Степь. В шелковистые ковыльные косы вплетён из алых маков венок, голубые глаза-васильки что вода в горном озере, а речь лилась величавой и плавной рекой.
Покорённый её красотой, угомонился Ветер, тихо опустился на зелёное ложе.
От красавицы Степи и хана ханов Ветра ведёт начало печенежский род…
Когда тонконогий гривастый скакун размашисто нёс Боняка, а позади пластались в стремительном беге кони его воинов, хан мнил себя Ветром. Он гикал, срывал с головы малахай, ловил открытым ртом воздух. Топот многих копыт и свист сабли услаждали его слух, а пролитая кровь врага горячила. Но лучшая песнь для хана Боняка - это плач невольниц, бредущих следом за ордой.
Удачлив набег, давно такого не было у печенегов. Не уследили русские дозоры, прокараулили.
В то лето, когда рыцари короля Болеслава осадили Червень и воевода князя Владимира Александр Попович торопился на подмогу к червенцам, из степи вырвалась орда Боняка, пограбила и пожгла села и деревни до самого Переяславля, а теперь, отягощённая богатой добычей, безнаказанно уходила к своим вежам.
- Э-эй, Чудин! - всполошно закричал верховой, осадив коня у самой кромки вод. И, сорвав с головы шапку, замотал ею, продолжая звать плывущего к нему паромщика. - Переправу-у, печенеги объявились!
Норовистый конёк закрутился, потянулся к воде, но верховой натянул поводья. «Верно, гонит издалека, разгорячил коня, остерегается запалить», - решил Чудин.
Старый паромщик налёг на весло, выгребал большими взмахами.
- Откуда и кто будешь? - спросил он, пристав к берегу. Рукавом рубахи отёр пот со лба.
- Из Переяславля я, челядин боярина Дробоскулы.
Парень был худой, в портах, на босу ногу и рубахе навыпуск, но на голове неизвестно почему, может впопыхах, нахлобучена зимняя шапка. Всю дорогу гнал он без седла, охлюпком, не делая долгих привалов, и устал не меньше, чем конь. Дождавшись парома, челядин соскочил наземь, завёл на переправу коня.
- Степняков-то где видели? - снова спросил Чудин.
- К Переяславлю дошли, когда Дробоскула меня к князю Владимиру послал. Орда Боняка из степи вышла.
- Боняк, - нахмурился Чудин. - Сколько он русской крови пролил! Редкое лето мирно проходит, а то, того и знай, либо сам, либо брат его иль тысячник какой озорует. Пора б князю самому в дикую степь пойти, удачи поискать, гляди, порушил бы Боняковы вежи…
Паром плавно пересекал реку, скользил незаметно по чуть приметным волнам. На той стороне Днепра по склону холма лепились избы ремесленного люда, за высокими заборами торчали крыши боярских теремов, высились на горке княжьи хоромы, звонницы церквей, золотом отливали обитые медью крепостные ворота.
Парень из-под козырька ладони рассматривал Киев.
- Любуешься? - заметил Чудин. - Я вот жизнь здесь прожил, пора привыкнуть ко всему этому, и то нет- нет да заглядишься и о переправе забудешь.
Не успел паром ткнуться в берег, как парень уже вскочил на коня, поскакал к городу…
Князю Владимиру не ко времени весть. Сесть бы самому на коня да повести дружину на Боняка, но годы не те, ко всему недужится. Опираясь на плечо отрока, он вышел на высокое крыльцо, прищурился от яркого солнца, вздохнул: «К чему есть старость? Зверю лютому, птахе небесной, всякой твари неразумной она в тягость.
Человеку же вдвойне тяжко. Тяжко собственного бессилия, нет крепости ни в руках, ни в ногах, а цепкая память напоминает о молодецких годах, будоража душу». Владимир чуть слышно шепчет:
- Было ли это?
Потом опирается о столбец, поддерживающий навес, велит отроку:
- Сыщи-ка княжича Бориса.
Отрок побежал разыскивать, а князь смотрел, глаз не спускал с двух гридней из молодшей дружины. На потеху товарищам они затеяли борьбу. Ухватили друг друга в обхват, возятся по двору, никто никого не осилит. И снова князю своя молодость припомнилась. Чего только не проделывал в те молодые годы, а нынче от горницы до порожек и то с чужой помощью добрался.
