Олег Ждан - Государыня и епископ
Похожие тревоги терзали и Андрея Егоровича Родионова. Что Ждану-Пушкину да и всей Мстиславской шляхте? Они свободны. Но он, начальник города и уезда, может показаться и императрице, и губернатору Энгельгарду случайным человеком. И дело, конечно, не в пятистах рублях, которые ему положил Энгельгард, и опасности их потерять, а в офицерской чести.
Наверно, от волнений, стала опять ныть раненая нога, но это мелочь, он офицер, то есть солдат, и перетерпеть может любую боль.
Андрей Егорович Родионов чувствовал, что при всей его любви к императрице он не хочет, чтобы она приезжала в Мстиславль. Не нужна ни ему, ни городу эта слава. Ехала бы через. Да мало ли дорог в великой России! Только не через Мстиславль. Кто разработал ее путь в Крым и предложил остановку в Мстиславле? Академик Габлиц? Смоленский губернатор? Еще какой-нибудь страстный любитель и знаток географии?
Все надо держать под рукой. Несколько дней тому он приказал капитан-исправнику проверить порох и пушки для салюта. Порох оказался сырым. Какова могла случиться конфузия? Да и пушки, хранившиеся в городе со времени Унии, давно, а может, и никогда не стреляли. Насушили пороха, выкатили пушки ко рву вокруг Замковой горы и — для пробы — бабахнули по разу из каждой. Ахнуло как следует, эхо понеслось, заметалось по рвам и оврагам. Все тотчас повеселели: выстрелы были, конечно, холостыми зарядами, но показалось — боевыми, и не в белый свет, а по врагам России.
Проехал по всем улицам города, даже по таким, куда никак не могла попасть государыня. Приостановился у реки, глядя, как мужики вырезают из льда Крещенский крест. Зима выдалась морозная, лед был в аршин толщиной, но дело подвигалось успешно. Сперва пробили неширокую полынью, к одному концу двуручной пилы привязали пудовую гирю, а за другой конец крепкий молодой хлопец таскал ее вверх, опускал вниз. Потом крест возьмут на веревки, вытащат и поставят рядом, а после Крещения распилят на большие куски и развезут в ледники самых уважаемых людей города.
Очень многие гости приедут на собственных тройках, а кое-кто и цугом, потому следует подумать о запасе хорошего сена. Опять же, нужна площадка для гостевых лошадей, необходимо добавить несколько коновязей.
Вчерашним днем он поехал поглядеть на приготовленных для императрицы лошадей и ахнул. Нет, в большинстве кони были хорошие, укормленные, гладкие, но были и одры, со сбитыми копытами, торчащими от старости ребрами, тощими хвостами, которые не то что до Новгород-Северского, до Кричева не дойдут, даже мужицкие кони бодрее и чище. И это для кортежа императрицы. Он тогда впервые за эти дни по-настоящему рассердился, взорвался и, кажется, к стыду своему закричал и затопал ногами:
— Чьи? Чьи кони?
Оказалось, шляхтича Кондрусевича, известного скупердяя, занимавшегося извозом, — самых изношенных, сработавшихся коней и привел на двор.
— Как это понять, господин Кондрусевич? — возмущался Родионов.
Но медлительный, словно сонный Кондрусевич всегда был спокоен.
— Хорошие кони, — отвечал он. — Не выездные, а настоящие рабочие кони. Сильные и послушные. Доходят до Могилева в один день.
Родионов приказал забрать их, увести со двора, чего, собственно, и хотел Кондрусевич. Этот шляхтич был из тех, кто никаким образом не зависел от обер-коменданта, и потому мог позволить себе такую явную дерзость. Недоимок за его мужиками не было, тягловую повинность выполняли — ни с какой стороны его не возьмешь. Он подружился с купцами, занимавшимися извозом, и сам теперь выглядел и вел себя как купец.
Число лошадей было по ордеру — пятьсот пятьдесят, это, понятно, с лихвой, так что десяток Кондрусевича не имел значения. Тем не менее приказал сейчас же недостающих десять пригнать. Конюхи и возничие прибежали поглядеть и послушать, как ругается главный начальник города, и, по-видимому, получили полное удовольствие. Улыбались, переглядывались, разводили недоуменно руками, дескать, хитер пан Кондрусевич, а на самом деле посмеиваясь и над Родионовым.
Пан Чубарь тоже привел своих рабочих коней, а породистых пожалел.
Единственное, что приносило настоящее удовлетворение, — дворец императрицы и мосты через Вихру. Молодцы немец Юрген Фонберг и еврей Моше Гурвич, молодцы и мужики-плотники. Дворец на солнце среди пышных снегов сиял, как в сказке. Императрица будет довольна — теплый, уютный. Его понемногу протапливали с начала зимы, а недавно Родионов послал переночевать во дворце свою супругу — проверить, достаточно ли удобно ложе, и она подтвердила — царская постель.
Прикинув, когда императрица должна приехать в Смоленск, Родионов отправил туда двух скороходов на легких санях, с тем чтобы вовремя сообщили, когда ее ждать в Мстиславле. Скороходов выбрал из молодых крепостных мужиков, принудил тщательно расчесать-распушить мягкие бороды, дал каждому новый, хорошо выделанный овчинный полушубок и шапку. Дал и деньгу на пропитание. Наказал в заведения «под метлой», то есть в корчмы смоленские, не ходить, кормиться хлебом и салом, которые, опять же, вручил на дорогу и возвращение. В противном случае — каждому на конюшне тридцать розог.
По расчетам Родионова, императрица должна была прибыть 9–10 января. Однако не появилась и 11-го. Весь ужас состоял в том, что 12 января выпало на воскресенье, на престольный праздник Богоявленского храма и, как водится, уездную ярмарку. Купцы-продавцы, перекупщики, местичи и крестьяне со всего Мстиславского уезда явились в город купить-продать, поглазеть, выпить хлебного вина, а потом пойти в церковь. И что если бы императрица прибыла именно в этот день? И что если несколько тысяч любопытных ринутся к почивальному дворцу государыни? Ярмарка — это шум, гам, визг, вой. Поросята, телята, коровы, лошади, а следовательно, загаженная базарная площадь, что совсем недалеко от почивального дворца. Однако убираться в праздничный день грешно. Грязи, мусора после ярмарок бывало столько, что дворники едва справлялись убраться и за следующий день.
Слава Богу, императрица задерживалась. Но к вечеру Волк-Левановичу и Радкевичу донесли, что слух о ее скором приезде разнесся по ярмарке, как огонь по соломе, и очень многие решили заночевать в городе, а поскольку в номерах мест нет, ходят по городу в поисках приюта. Прокормить людей тоже нет возможности, Семен Барух не справляется обслуживать людей, не помогает и временная корчма в старом сарае, потому некоторые жгут костры просто на базарной площади, греются и варят кое-какую еду.
С наступлением темноты, однако, площадь опустела. А на следующий день, к обеду, гости стали разъезжаться. Теперь прошел другой слух: неправда, что государыня едет в Мстиславль, что ей здесь делать, это Семен Барух придумал, чтобы заработать на дураках.
А скороходы исчезли в Смоленске на всю неделю. Оказалось, что захворал кто-то из свиты императрицы, и пока лейб-медик Роджерсон лечил его, в губернаторском дворце на втором этаже гремела музыка и ездили по городу туда-сюда богатые экипажи. А еще говорили люди, что у всех, даже у матушки-царицы, текут слезы от сияющего снега и солнца, и доктор Роджерсон капает ей в глаза какие-то капли. Обо всем этом им рассказали в корчме Авербуха, что на базарной площади, и Авербух клялся, что сам видел и матушку-царицу, и ее доктора. Вернулись мужики в Мстиславль в одном полушубке на двоих, сильно холодно все же, если в рубашке. Дело в том, что захотели они увидеть если не матушку-царицу, то хотя бы карету, в которой едет, перелезли ночью через забор губернаторского двора, подобрались к карете, Семен даже голову сунул в дверцу, и тут получил такой удар плетью по спине, что полушубок лопнул. Матвей тоже получил, но по ногам, ну а лапти и обмотки плети не боятся. Эту лопнувшую шубу и занесли Авербуху. А что касается матушки-царицы, так едет она уже в Мстиславль, мчится и будет у нас завтра, не позже. Все это они сообщили обер-коменданту и сразу же пошли на конюшню — возвратить лошадку и получить расчет плетьми за полушубок. Знали: чем скорее рассчитаешься, тем скорее заживет.
Платье с воланами и другие наряды
Корчма Семена Баруха — вымытая, вылизанная в каждом углу — шумела. В помощники он взял несколько половых, блюда они подавали быстро, но гости торопиться не желали, посему у входа образовалась сердитая очередь. Впрочем, утолив голод, все снова приходили в замечательное расположение духа. Повышенному настроению способствовало также решение ночного отдыха гостей: чиновники пригласили чиновников, шляхта шляхту. Для местных людей это была дополнительная приятность. Одни получили возможность заработать немного денег, другие — поговорить с новыми людьми, гостей же радовали и скромная цена услуг, и общее внимание к каждой персоне. Радовало гостей и то, что храмы в городе имелись любого исповедания, причем все богатые, даже синагога оказалась просторнее и выше, чем в Могилеве. О синагоге Моше Гурвичу рассказал могилевский раввин Ицхак Леви, который приехал в Мстиславль не только поглядеть на императрицу Екатерину, но и по особенной просьбе Гурвича: сосватать его дочку Ривку и столяра-краснодеревщика Давида.
