Морис Монтегю - Король без трона
Рассуждая таким образом, он не терял из виду молодых людей и видел, как принц пожал руку графа и сел в изящную закрытую карету без всяких гербов.
— Это еще что такое? — удивленно воскликнул Кантекор, — куда это отправляется мой принц?
Его взгляд упал на двух огородников, шедших перед ним и также внимательно следивших за отъезжающим экипажем. Кантекор остановился и почесал нос, ворча:
— Я знаю этих милейших субъектов! Верно! Как бог свят!..
Он обогнал их и заглянул им в лицо. Оба огородника нахмурились, надвинули свои соломенные шляпы на лоб и повернули налево.
— Ургуль — агент герцога Прованского, Тронкой — графа д’Артуа! — пробормотал, видимо, смущенный Кантекор. — Два шпиона-роялиста по следам моего принца! Это не нравится мне… Лучше бы они проваливали, а то мы поговорим иначе… Я не позволю тронуть моего «мальчика».
Видя, что за ними идут, «огородники» разошлись в разные стороны.
«Так-так, сбивайте след, раздваивайте его — меня это не удивит… Видали мы таких», — думал Кантекор, следуя за Ургулем, которого считал опаснее.
XII
Между тем карета, уносившая принца, катилась вдоль берега Сены по направлению к Отейлю. Скоро она остановилась у белого домика, скрытого в густой зелени тополей и вязов, кустов душистых роз и сирени. Это местечко называлось Фоли-Бегоньер.
Около середины XVIII века некто де Бегоньер, советник парламента в Париже, увлекшись в шестьдесят лет от роду семнадцатилетней танцовщицей по имени Розалинда, выстроил этот домик здесь, где было тогда чистое поле, и сделал его укромным уголком своей тайной любви. Домик стоял посреди миниатюрного парка, на берегу искусственного озера, отражавшего его позолоченные балконы.
До сих пор, несмотря на то, что прошло пятьдесят лет со времени его основания, этот домик представлял собой самый удобный и самый надежный приют для нежных свиданий, требовавших тайны и тишины. Сюда не мог проникнуть ничей нескромный взгляд сквозь решетки, окутанные густой зеленью.
Со времени первых владельцев домик был необитаем и заброшен. Полине Боргезе пришла фантазия купить и отремонтировать его. Ни император, ни Жозефина, ни принц Камилл не подозревали о существовании этого прелестного местечка, которое Полина приготовила себе на всякий случай, без особого намерения.
Как только карета остановилась, в решетке открылась калитка. Гранлис выскочил из экипажа, и тот немедленно отъехал. В саду принца встретила итальянка-прислужница, красивая брюнетка с глазами, казалось, отражавшими в себе солнце Тосканы, с приветливой улыбкой, открывавшей белоснежные зубы.
— Это ты, Мария?.. Где принцесса? — спросил Гранлис.
Та указала на дом, скрывавшийся в густой зелени деревьев. Принц бросился туда. Свежий женский голос приветствовал его:
— Здравствуйте, господин де Гранлис!
Молодой человек остановился на пороге, ослепленный неожиданным переходом от солнечного света к полутьме комнаты.
Раздался громкий смех, и он рассмотрел белую фигуру, лежавшую на низкой кушетке.
— Полина! Полина! — воскликнул принц и тотчас же очутился на коленях около кушетки.
— Мне надо было бы выбранить тебя за твою вчерашнюю смелость… Ты подвергал себя страшной опасности, — проговорила принцесса.
— Что ж такое? Я хотел как можно скорее увидеть тебя!..
— Ты мог погубить и меня вместе с собой…
— А ты могла не узнавать меня, вот и все.
— Негодный! — воскликнула Полина и закрыла ему рот своей мягкой, нежной и теплой рукой.
Людовик сначала поцеловал душистую ладонь, потом стал осыпать поцелуями всю обнаженную до плеча руку. Полина не сопротивлялась ласке, откинувшись на подушки и закрыв глаза…
Хлынувший потоком дождь не помешал им. Время мчалось незаметно.
Часа два спустя они медленно появились из внутренних комнат и тихо, под руку, вышли в сад. Дождь перестал; легкий ветерок разогнал последние облака. Алмазные капли дождя на мокрых листьях деревьев горели разноцветными искорками. Птицы громко щебетали, приветствуя выглянувшее снова солнце, по дорожкам ползали красноватые улитки.
Встряхивая своими белокурыми волосами, прелестная, как Диана, Полина увлекала принца за собой по молчаливым аллеям сада. Они бродили по дорожкам, глядя в глаза друг другу, обмениваясь иногда новыми поцелуями.
В стоявшем посреди сада «храме любви» они произнесли клятвы в вечной верности. В ту минуту было забыто все прошлое, история, все на свете. Здесь больше не было ни государя, ни принцессы, ни этикета; были просто двое влюбленных, повторявших вечно юную песнь любви.
Оба они были искренни в эту минуту: Полина любила своего короля, насколько она была способна любить, он обожал ее до самозабвения. Да и как могло быть иначе? Кто мог бы остаться равнодушен к ее обаятельной красоте? Она знала свою силу и пользовалась ею, не думая о том, что, играя другими, она может быть ранена собственным оружием, погибнув вместе с ним.
Вообще то было время сильных ощущений и невероятных приключений, время преобладания сердца над разумом. Полина и Гранлис были вполне детьми своего века. Тогда дорожили только настоящим, не помышляя о будущем. «Все и сейчас же!» — было общим девизом. Он взял свое начало в страшные времена гильотины и продолжался теперь, под гром пушек, напоминавший, что жизнь коротка. Философия фатализма была распространена повсюду.
В это время казалось, что судьбой управляет император, но он мог быть убит в первом сражении, и что тогда?..
Ни о чем подобном не заботились влюбленные. Они щебетали о своей любви и были полны в ту минуту лишь друг другом.
Принцесса Боргезе забыла своего царственного супруга, своего брата-императора, свой род Бонапартов и свободно отдавалась последнему из Бурбонов. Это было вполне просто: посылая его искать славы на поле битвы, она не могла отказать ему в этом доказательстве любви, так как он легко мог погибнуть вдали, не получив ничего взамен. Гранлис потребовал задаток, Полина великодушно согласилась на это требование.
Она поздравляла его с поступлением в армию, но нашла звание поручика довольно жалким.
— Жозефина могла бы сделать что-нибудь лучшее, — сказала она и стала издеваться над императрицей. — Не знаю, что будет дальше, но эта женщина окружает себя худшими врагами своего мужа, сама помогает их честолюбию…
— Ну а ты сама? — поддразнил ее Людовик.
— Я? Я? — разгорячилась Полина, сверкая глазами и делаясь еще красивее. — Разве я изменяю? Знай, что я не изменю Наполеону никогда, что бы ни случилось. Я люблю брата, я всем обязана ему и до конца ногтей чистокровная Бонапарт! Я люблю тебя, это правда, но это мое личное дело. Ты — король, и с этим я ничего не могу поделать. Но если бы ты был парикмахером — было бы то же самое. Я заметила тебя, еще не зная, кто ты, и ты отлично знаешь это, дрянной фат, и хочешь, чтобы тебе повторяли это. Я помогу тебе выйти из мрака твоего настоящего положения, это я обещала, это решено, но никогда не сделаю этого в ущерб своему брату, это также решено! И если ты будешь действовать против него, я сумею наказать тебя за это…
— Каким образом?
— Очень простым: перестану любить тебя…
— Это будет моим смертным приговором! — церемонно раскланялся принц.
Оба рассмеялись и сели на скамью. Людовик рассказал ей про роковую ночь в «тайнике» у Борана. При имени Фуше Полина побледнела и произнесла:
— Я не труслива, но этого человека боюсь. Со своим бледным лицом, красными глазами, со своим постоянным ледяным молчанием он напоминает мне вампира…
Узнав, что Фуше упоминал про Италию, про Рим, про нее, Полина еще более перепугалась. Как мог он узнать это?
— Он знает все, — проговорил Гранлис.
— И ты думаешь, что он искренен, что он не выдаст, не продаст тебя тому или другому?
— Нет, — пояснил принц, оказавшийся проницательным на этот раз, — сейчас едва ли… Он приберегает меня… более выгодному…
Чувствуя непрочность почвы под своими ногами, грозящее впереди крушение, они еще более дорожили друг другом, своей любовью и теснее сжимали в объятиях один другого в ожидании будущих бед.
Полина расспрашивала о его товарищах по назначению в полке, советовала ему остерегаться их, не выдавать себя перед ними. Людовик мельком заметил, что Иммармон, Прюнже, де Тэ вполне надежды, а остальные — добрые ребята, которых он понемногу привлечет на свою сторону. Она советовала быть осторожным с ними, но он улыбался, будучи уверен в своей силе, в умении понравиться.
Услышав подробности истории в гостинице «Золотой колокол», она проклинала Бруслара и смеялась, предполагая, что приключение с ним немало помогло добыть назначение от Наполеона. При имени Изабеллы Иммармон и Дианы д’Этиоль, которыми наивно восхищался принц, она нахмурилась и погрозила ему пальцем:
