Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

— Что? — прошептал Антипатр, внимательно глядя в лицо первосвященника, смутно белевшее в темноте.

— Утром, — ответил Гиркан и, более ничего не добавив, скрылся в своей палатке.

Антипатр проводил его недовольным взглядом, проворчал что-то невнятно и зло и, широко шагая, удалился.

В стороне, далеко за оцеплением лагеря, горели костры, и отсветы багрового пламени то высвечивали, то прятали в темноте высокий шатер Аристовула.

Укутавшись в толстое шерстяное одеяло, Ирод смотрел на шатер, и он представлялся ему лицом неведомого божества. Легкий ветерок доносил тихое и тревожное ржание: римские лошади отвечали иудейским коротко и недовольно.

Лежа в своей палатке, Помпей все никак не мог уснуть, ворочался с боку на бок, вздыхал и кряхтел. Может быть, впервые он чувствовал, что уже не молод и устал от жизни. То он видел лицо вольноотпущенника Деметрия, схожее с лицом Аполлона, и тут же гнал видение, то видел жену, Муцию, ничком лежавшую на ложе, — ее шею и завитки волос, к которым он так любил прикасаться губами. Он гнал от себя и это видение, но оно не уходило. Тогда он широко раскрывал глаза, желая изгнать его таким образом, но видение упрямо рисовалось в темноте перед глазами. Невольно вглядываясь в ничком лежащую жену, он ощущал в ней что-то чужое, враждебное, но не сразу сумел понять что. И вдруг увидел — плечи. Это были не ее плечи — тонкие, хрупкие, — это были мускулистые плечи мужчины. Овальное родимое пятно с черными волосками на правом, белая неровная полоска шрама — на левом. Голова Муции с мужскими плечами стала медленно поворачиваться, и Помпей, страшась опять увидеть чужое, ненавистное лицо, с силой зажмурившись, рывком перевернулся на другой бок.

Гиркан истово молился, стоя на коленях в глубине палатки, то ложась на землю и вытягивая перед собой руки, то распрямляясь и поднимая их вверх. Он не зажигал светильника и потому не видел своих рук в темноте. Он только чувствовал их тяжесть — ему казалось, что они стали непомерно длинными и вытягиваются еще, словно стараясь дотянуться до чего-то.

Утром, лишь только Помпей покинул палатку и вышел на площадку (по обычаю римского лагеря называемую преторской), он увидел приближавшегося к нему Аристовула. Иудейский царь шагал широко и твердо, полы его тяжелого плаща волочились по земле, взбивая краями низкие облачка пыли. Остановившись в пяти шагах от Помпея, он поклонился, произнес обычное приветствие и, распрямившись, сказал:

— Я хотел проводить тебя до Пеллы, но государственные дела призывают меня возвратиться в Иерусалим. Я сожалею, что не могу больше наслаждаться твоим обществом. Позволь мне уехать. Прощай.

Помпей не ответил. Он смотрел на иудейского царя неподвижно и строго. Не дождавшись ответа, Аристовул опять поклонился, развернулся и стал быстро удаляться. Помпей, чуть склонив голову, исподлобья смотрел ему вслед. Выйдя за ворота лагеря, Аристовул вскочил на коня, сопровождавшие его всадники окружили царя. Вскоре плотное облако пыли укрыло отряд от взора Помпея. Когда пыль рассеялась, равнина до самого горизонта показалась Помпею особенно пустынной.

Справа он услышал шорох и, обернувшись, увидел Гиркана. Тот стоял у входа в свою палатку, оттопырив нижнюю губу, свесив руки, теперь особенно далеко выступающие из рукавов его хламиды, выжидательно смотрел на римского полководца.

— Ты, — отрывисто выговорил Помпей и указал на Гиркана пальцем.

— Я, — так же отрывисто выдохнул Гиркан.

— Ты будешь, — продолжил Помпей, — ты… — и, не договорив, махнул рукой и удалился в свою палатку.

Помпей не договорил, но Гиркан понял. Его щеки, отдававшие желтизной, порозовели, а тонкие белые губы раздвинулись в болезненной улыбке.

В тот же день, отойдя от лагеря, где он ночевал, всего несколько миль, Помпей резко повернул назад и быстрым маршем вернулся в Дамаск.

Гиркан теперь все время находился рядом с Помпеем, и Антипатр не имел возможности переговорить с первосвященником и разузнать о столь стремительно изменившихся планах римского полководца. Единственное, о чем он догадался — и это было нетрудно, — о том, что Аристовул попал в немилость и пока Помпей не накажет строптивого царя, он не успокоится. Все складывалось удачно, если не считать… Если не считать того, что благоволение Помпея к Гиркану очень беспокоило Антипатра.

По возвращении в Дамаск Гиркану отвели покои в одном из флигелей дворца Помпея. Все попытки Антипатра проникнуть к нему заканчивались неудачей.

С утра Антипатр уходил из дома, где они жили с сыном, и возвращался уже с наступлением темноты. Ирод был предоставлен сам себе, бесцельно слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Иногда выезжал в город. Шумный, крикливый Дамаск утомлял его, теперь он с сожалением вспоминал о жизни в Петре. Там была пустыня, куда он удалялся, чтобы вдали от всех, в тишине предаться своим тайным и несбыточным грезам. То одиночество было заполнено грезами, теперешнее — тоской. Он чувствовал, что здесь, в гуще жизни, он никому не интересен, никто не замечает его, даже отец. Может быть, стоило принять предложение аравийского царя и служить в его войске? Там, в Петре, его узнавали даже на улицах, а приближенные к царю вельможи улыбались, ободряюще похлопывали его по плечу, цокали языками, восклицали:

— Ирод, Ирод, ты будешь великим воином!

Нет, лучше было остаться в Петре навсегда, чем мотаться здесь из города в город, видеть унижение отца, тащиться за свитой римского полководца, где каждый центурион, даже каждый солдат смотрел на Ирода, если они встречались взглядами, как на дерево или камень.

На третий день по возвращении в Дамаск, поздним вечером, Ирод постучался в дверь комнаты отца. Отец откликнулся недовольно:

— Что тебе, Ирод? Я устал.

Ирод приоткрыл дверь и произнес со всей решительностью, на которую только смог себя настроить:

— Я хочу говорить с тобой.

Лежавший на ложе Антипатр приподнялся на локте, внимательно посмотрел на сына. Язычок пламени светильника на столе, колеблясь, давал неверный свет, и морщины на лице отца показались Ироду особенно глубокими. Сев на ложе, отец кивнул сыну:

— Говори.

Ирод вошел в комнату, остановился в двух шагах от отца и, подождав, пока тот поднимет на него глаза, произнес:

— Знаю, отец, что не смею выспрашивать тебя, когда ты не хочешь говорить, но я не понимаю, что происходит, и мне трудно так жить. Я уже не мальчик, но иногда чувствую себя мальчиком. Я хочу быть тебе другом, соратником, помогать тебе во всем. Я хочу жить, отец! Ведь не для того же ты забрал меня из Петры, чтобы я просто ездил за тобой повсюду. Знай, я готов это делать, но поверь, я способен на большее!

Высказав это, Ирод почувствовал, как у него ослабели ноги, а по спине пробежал холодок. То, что он произнес только что с такой убежденностью, показалось ему слишком грубым, слишком непочтительным. Он хотел просить, но получалось, что он требовал. Никогда еще он так не говорил с отцом.

Антипатр поднялся, обошел неподвижно стоявшего сына, оперся о стол руками и, глядя на затрепетавшее от его дыхания пламя светильника, с неожиданной для Ирода грустью проговорил:

— Ты стал взрослым, а я этого не заметил. Сын для отца — всегда ребенок. Я хочу, чтобы ты понимал это.

— Но, отец!.. — в порыве необъяснимой нежности воскликнул Ирод, протянув к отцу руки.

Тот остановил его порыв:

— Погоди, выслушай меня до конца. Я оберегал тебя все это время, не желая огорчать всем происходящим. А происходит, — Антипатр тяжело вздохнул, — совсем не то, чего я желаю. Первосвященник сблизился с Помпеем, и это меня беспокоит больше, чем его былое изгнанничество.

— Но почему, отец?! Помпей вернет ему царство. Кто, кроме Помпея, может сделать это?!

— Ты прав, — помолчав, устало выговорил Антипатр, — кроме Помпея, сделать это некому. Но когда я говорю, что беспокоюсь, разве я имею в виду благо Гиркана? Нет, я беспокоюсь о вас, моих детях. Сближаясь с Помпеем, Гиркан отдаляется от меня. Представь, что будет, если он решит, что я ему не нужен? Он меня любит по-своему, но больше боится, чем любит. Вот уже несколько дней я не могу добиться свидания с ним.

— Но он не может, — горячо возразил Ирод, шагнув к отцу, — не может обойтись без тебя!

Антипатр невесело усмехнулся:

— Он может думать иначе. Если мы упустим его, нам не будет места не только вблизи власти, но и в самой Иудее. Если это случится, нам некуда станет ехать и негде будет жить. Ведь в Петру, ты знаешь, мы тоже не можем вернуться.

— Но, отец, ты сильный, ты найдешь выход, и не может быть…

— Все может быть, мой сын, — перебил Антипатр, — все в руках судьбы, — Он поднял глаза на Ирода и заставил себя улыбнуться, — Но я сделаю все, что в моих силах. Пока жив, я не сдамся, ты знаешь это! И если все-таки совершится задуманное мной, ты, Ирод, даже не представляешь, на какую высоту сможешь подняться.