Николай Амосов - ППГ-2266 или Записки полевого хирурга
— Николай Михайлович! Привезли... Страшное дело!
Слышу мощный гул машин, как будто идет эскадра самолетов, и в окне мелькают отблески фар. Одеваюсь, как по тревоге. Бегу... Вся огромная площадь перед школой заполнена медленно ворочающимися и ворчащими «студебеккерами» со вспыхивающими и гаснущими фарами, сильными, как прожекторы. В их свете падает снег.
У сортировки ругань. Шоферы обступили Любовь Владимировну, кричат, матерятся...
— Сгружай немедленно, старая карга!
— Ты видишь, что с ними? Замерзли! Слышишь, стонут?!
— Вот он — критический момент. Вот сейчас их нужно матом, как я умел раньше, когда был сменным механиком... Но тут эта Любочка. Нельзя.
— А ну, тише! Старшего сюда!
Старшим был капитан, но он молчал. У него был приказ, и он знал порядок, но ехать по грязи в Городню совсем не хотелось. А тут еще дождь со снегом...
— Сколько машин?
— Сорок три.
— Сколько раненых?
— А кто их знает... Мы же их не по счету... Человек пятьсот, наверное...
— Не сметь сгружать! Здесь снимаем только лежачих и тяжелых. Знаете приказ?!
— Знаю, знаю... Давайте скорее... Разве вы не видите, что они замерзли?!
— Сейчас отсортируем. Санитары! Снимать только лежачих и с бирками! Кто слезет самовольно, обратно в машину! Пошли, Любовь Владимировна, Аня!
В кузове, на соломе или прямо на железном полу, лежали раненые — без одеял, только в шинелях. Между лежачими — согнутые фигуры с завязанными головами и шеями, с разрезанными рукавами, штанинами, запорошенные тающим снегом, мокрые... Куда тут их еще везти! Но если мы примем всех, значит, сразу заполнимся до отказа. А завтра? Нет, солдат должен терпеть. Это его первая обязанность.
Санитары с носилками следуют за мной и Быковой. Залезаю в машину. Кричат:
— Давай снимай, чего смотреть.
— Не видишь, раненые!
Объяснять некогда, нужно приказывать.
— Снимут только тяжелых и лежачих. Кто полегче, поедет в Городню за пять километров. И не шуметь!
Лежачих быстро стаскивают санитары. Тех, кто сидит, проверяют. В других машинах командуют Быкова и Аня Сучкова. Разгрузка идет быстро: в сортировке много мест. Укладывают подряд, потеснее. Там раненые сразу замолкают, потому что бочка уже шумит от пламени, дрова сухие заготовлены.
В иных машинах шоферы командуют ходячим:
— Слезай, чего ждешь? Не выгонят!
Но мы неумолимы и отправляем из приемной снова на машину. Майор тут же, помогает объясняться с шоферами и капитаном. Это очень важно, потому что у меня плохо получается...
По мере разгрузки машины ворчат моторами, зажигают фары и начинают маневрировать к выезду с площади. Она постепенно пустеет. Разгрузка заняла всего полчаса. Лоб мокрый от пота, хотя на мне одна гимнастерка. А может, от снега?
В сортировке уже идет работа. Прежде всего согреть, напоить. Бочка пылает, бак с кипятком и даже чайник с заваркой стоят на бочке. Настроение уже совсем другое. Слышатся даже благодарности.
— Спасибо, сестрица... Так замерзли, так замерзли, что и сказать нельзя.
— А кормить будут?
Только потом спрашивают о перевязках.
Приняли 152 человека. Все три палатки загрузили до отказа, некоторым даже лечь негде. В палатках сделаны очень низкие нары, застланы соломой и хорошо покрыты брезентом. Низкие — это важно: чтобы санитар мог с ногами забираться, перекладывать на носилки. Оставлять на носилках мы не можем — они неудобные и много места занимают.
Теперь нужно их пересмотреть — выбрать срочных и назначить очередности перевязок на завтра. С начальником решили, что ночью плановых перевязок не будет. Без сна долго не вытянем, а работа на ГБА — это месяцы. Станции снабжения меняются не часто...
* * *Каждый вечер приходила теперь автоколонна и привозила нам по несколько сот раненых. В первые дни управлялись за сутки разгрузить сортировочную, вымыть и перевязать всех поступивших. Каждое утро делали внутригоспитальную пересортировку — выводили в эвакоотделения — в палатки, клуб и сельсовет тех, кто не вызывал тревоги. Но все было заполнено за три дня. Начали выводить в ближайшие хаты...
На пятый день, когда число раненых достигло тысячи, нас захлестнуло. Сортировка забита, вынести некуда, перевязывать всех не успеваем. С трудом освободили два десятка мест в приемной палатке, чтобы иметь возможность снять самых тяжелых.
Ночью пришла колонна, и мы не смогли ее разгрузить. Сняли только самых тяжелых, остальных начальник с санитарами лично повез разгружать прямо в хаты. Планировали занимать подряд все дома целыми улицами. Дома, разумеется, все были заняты, но мы уже не церемонились. Машина подъезжала, начальник стучал в дверь — если нужно, то и рукояткой пистолета.
Санитары заносили раненых в хату и складывали на пол, на кровати, на лавки, на печку. Квартиранта не выселяли — живи вместе с ранеными.
Цифра перевалила за тысячу, поползла за полторы...
И все-таки мы не потонули! Угольная не повторилась. Первое дело — уход и питание. Быстро создали большую команду выздоравливающих — человек до ста, а потом и больше. Но, конечно, они не могли обслужить всех раненых, ведь 90 процентов — лежачих, они лишь могли с помощью передвигаться по комнате. Обслуживание строилось так: на каждую улицу или две выделялась сестра и в помощь ей — ответственный санитар, «старшина». Кроме того, улица прикреплялась к врачу, который, разумеется, вел еще основных больных в госпитальном отделении. Врачей ведь всего пять. За ранеными ухаживали хозяйки домов. Кухня могла прокормить только полторы тысячи. Женщины приходили со своей посудой и по талончикам, выданным «старшиной», получали обеды. Для остальных выдавали продукты на дом — по таким же бумажкам с печатью. Хозяйки варили сами. Говорят, что они кормили даже лучше, ведь Чеплюку было не до разносолов. Мы никогда не размещали в одной хате «чистых» и «нечистых», мыли всех обязательно. Конечно, в наших госпитальных и эвакоотделениях все были мытые, и о вшах не было даже речи...
Чтобы возить раненых внутри госпиталя, мобилизовали колхозников с лошадьми. Свои подводы едва успевали снабжать нас продуктами. Бывали дни, когда одного хлеба уходило до двух тонн! Пекарни не было, пекли хлеб сами. Для этого пригласили нескольких колхозниц, которые славились умением и имели печки. Женщины работали очень хорошо, и мы им благодарны несказанно. А мужики работали плохо. Только не догляди — уже исчезла подвода вместе со своим хозяином. Ох, попортили они крови... Раненого нужно везти с перевязки, а подвода исчезла! Прости меня, господи, но не раз пришлось матюкнуться, а однажды даже потрясти такого «куркуля».
Хорошо работали наши хозяйственники, ничего не скажешь. Медицину обеспечить было труднее. Мы оперировали только срочных и осложненных раненых. К счастью, первичная обработка ран проводилась прилично. Фронт двигался медленно, да и медсанбаты подучились. Но перевязки необходимы. Нужно было перевязать по первому разу, чтобы не пропустить осложнений. Через четыре-шесть дней нужно перевязать повторно: почти все раны гноятся, повязки сползают. За сутки мы перевязываем двести сорок человек, но, кроме того, пришлось направлять «летучки». Часть раненых в домиках перевязывали «палатные» сестры. Общая цифра перевязок достигла четырехсот. Работали с семи утра до двенадцати ночи. Разумеется, врачи не могли каждый день смотреть всех раненых в хатах. Только раз в три дня. Но сестры обходили свои «улицы» каждый день по два раза и даже измеряли температуру.
К 23 ноября число раненых достигло 2350. Из них полтораста — в команде выздоравливающих, но это единственные «ходячие». У нас было семьсот человек на дальних улицах, за два километра от центра. Они не прошли санобработку, но многих перевязали на месте. Остальные прошли через баню и главную перевязочную. Вшей у них не было. Это важно, потому что в некоторых деревнях встречались заболевшие сыпным тифом.
Нет, мы не «потонули» в смысле хирургии. Только благодаря отличным сестрам и правильной сортировке. Не зря восемь колхозных подвод целый день перевозили раненых с места на место. Нам удавалось вылавливать всех «отяжелевших» и собирать их в основных помещениях, где был постоянный врачебный надзор. За все время в домах умерло двое, и был один просмотренный случай газовой флегмоны: раненого доставили в перевязочную уже без пульса.
* * *Главная медицинская забота — не пропустить кровотечения. У многих через две недели после ранения развивается инфекция, самое время для так называемых «вторичных» кровотечений от разрушения стенки артерий. Как выловить такого раненого за один-два километра, в страшную грязь и темень? Помощь нужна немедленная. Первое — нужно зажать кровоточащее место и держать. Потом жгут, и только тогда — операция. Самое трудное — зажать. И мы проводим обучение хозяек: пока они стоят в очереди за питанием, им рассказывают, как нужно прижать рану ладонью через повязку, если из нее потекла кровь. Это же сестры рассказывают самим раненым при обходах. Жгутами мы не можем снабдить каждую хату, да и не так легко его наложить. Зато около перевязочной круглосуточно дежурит наша повозка, а в предперевязочной — наши отличные санитары.
