Александр Чаковский - Неоконченный портрет. Книга 1
— Вот мы и на седьмом небе, — поворачиваясь к Люси, с улыбкой произнес президент.
Вид отсюда открывался в самом деле замечательный. Белые домики Уорм-Спрингз казались игрушечными. По другую сторону горы была видна железная дорога в Атланту. По ней, похожий на длинную гусеницу, медленно двигался поезд.
— Как здесь хорошо и спокойно, — сказала Люси, кладя свою ладонь на руку Рузвельта, все еще лежавшую на руле.
— Да, — тихо ответил он. — Трудно себе представить, что где-то еще умирают люди. Тысячи людей. Сотни тысяч...
— Но война идет к концу. Мы побеждаем! Я читала сообщения в утренних газетах. Наши войска недалеко от Берлина.
— Отцу или матери все равно, погиб их сын за тысячи миль от Берлина или на подступах к нему, — задумчиво проговорил Рузвельт. — Послушай, Люси, — неожиданно сказал он, — ты веришь в переселение душ?
— Переселение душ? — переспросила Люси. Она хорошо знала Рузвельта: иногда он любил поболтать с близкими ему людьми на «потусторонние» темы.
— Если души и впрямь переселяются, — продолжал Рузвельт, — кем бы ты хотела быть в очередном воплощении?
— Собой. И чтоб ты тоже родился собой. И чтобы мы снова любили друг друга и были счастливы.
— Разве ты была счастлива, Люси? — с грустью спросил Рузвельт. — Ты никогда не спрашивала, почему я люблю тебя. И я никогда не задавал тебе такого вопроса. Где-то я прочитал страшную фразу: если человек знает, почему он любит, значит, он не любит. Но я не об этом. Нашему счастью мешали причины, которые были сильнее нас.
— Да, да! — воскликнула Люси. — И никто не виноват, что наша жизнь сложилась так, а не иначе.
— Я тоже, как и ты, хотел бы снова родиться собой, — задумчиво сказал Рузвельт.
— И чтобы мы всегда были вместе!
— Да, конечно. Но сейчас я подумал о другом. Мне хотелось бы еще кое-что сделать в этой жизни, но боюсь, что времени может не хватить.
Люси показалось, что на мгновение Рузвельт отдалился от нее. Чтобы вернуть его, она положила другую свою руку поверх руки президента.
— Почему так крепко? — с грустной улыбкой спросил Рузвельт. — Разве мы прощаемся?
— Нет, нет! — поспешно ответила Люся. — Просто мне кажется, что так я берегу наше счастье. Чтобы оно никогда не вырвалось из наших рук,
— Счастье без будущего...
— Если счастье существует, оно и есть будущее, Фрэнк. Ты чем-то расстроен? — после паузы с тревогой спросила Люси. — Нам с тобой что-нибудь угрожает?
— О нет!
— Тогда хоть на несколько минут забудь о своих заботах. Мне кажется, ты сейчас где-то далеко от меня.
Рука президента чуть дрогнула. Он поднял ее и положил на плечо Люси.
— Послушай, — неожиданно спросил он, — ты не знаешь, сколько миль пробегает луч света в секунду?
— Сколько миль? — озадаченно переспросила Люси. — А почему ты об этом вспомнил?
— Мне пришла в голову фантастическая идея: а что если можно было бы оседлать этот луч? Вернее, не луч, а мысль! Этот способ передвижения во времени наверняка был бы быстрее света. Раз — и я еще учусь в Гротонской школе. Два — и я вновь в Тегеране... Огромные отрезки времени и гигантские пространства можно было бы преодолеть в течение одной лишь вспышки мысли.
— Куда же ты полетел бы? — включаясь в эту игру, спросила Люси. — В другие миры?
— Нет, зачем так далеко? Оставим эту фантастику астрономам. С меня хватило бы промчаться лет на двадцать вперед.
— Зачем?
— Хотя бы затем, чтобы посмотреть, как будут жить люди. Поумнеют или поглупеют?.. Но и путешествие на несколько десятилетий назад тоже имело бы смысл. Проверить, не наделал ли я в прошлом каких-нибудь глупостей. Путешествие в прошлое, пожалуй, еще рискованнее, чем полет в будущее.
— Почему?
— Когда-то я прочитал фантастический рассказ. Человека послали в прошлое, чтобы расследовать историю только что совершенного преступления. Но с одним условием: там, в прошлом, он не имел права вмешиваться в ход событий.
— Это ужасно, — тихо сказала Люси. — Это несовместимо с человеческой совестью.
— Поэтому я и пытаюсь вмешиваться и в прошлое и в будущее.
— И тебе это удается? — робко спросила Люси.
— О нет, милая, нет, — с чувством воскликнул Рузвельт, не снимая руки с плеча Люси и лишь крепче прижимая ее к себе. — Мы с тобой никогда не делали глупостей. Все, что мы делали, было правильно.
Некоторое время они сидели молча.
— Хочешь, я открою тебе тайну? — снова заговорил Рузвельт. — Все, кто меня окружает, — Макинтайр, Брюнн, Хоссетт, даже Рилли, — уверены, что я засыпаю в ту же минуту, когда кладу голову на подушки и закрываю глаза.
— Я тоже всегда так считала, — сказала Люси. — Врачи находят, что эта способность — залог твоего прекрасного здоровья.
— Я не сплю, Люси — тихо сказал Рузвельт. — Я всех обманываю. Просто я тихо лежу, задаю себе вопросы и тут же отвечаю на них. Путешествие мысли!
— Фрэнк, — тихо сказала Люси, — я тоже хочу задать тебе один вопрос.
— Любой.
— Когда я ехала сюда, мне говорили, что ты очень утомлен. Но я много раз видела тебя и усталым и раздраженным. Но сейчас... Конечно, я вижу, сейчас ты переутомлен. Но дело не только в этом. Я вижу, что ты чем-то обеспокоен.
Она пристально смотрела на Рузвельта своими, казалось, всевидящими глазами.
— Можешь не отвечать мне, Фрэнк. Ты же не просто человек. Ты глава великого государства. Кое-кто не раз намекал, что ты, забывая свой долг, доверяешь мне государственные тайны. Мы с тобой знаем, что это неправда. Люди не хотят понять, что мы просто любим друг друга. Так вот, во имя нашей любви: что мучает тебя?..
— Да, ты права, Люси, — после паузы сказал Рузвельт. — Дело моей жизни поставлено под угрозу. Сталин хочет свести на нет мой план Организации Объединенных Наций.
— Сталин? — переспросила Люси. — Ты о нем так дружелюбно отзывался...
— Недавно Сталин сделал шаг, из-за которого Конференция в Сан-Франциско может во многом потерять свое значение.
— У него были для этого основания?
— Не знаю… Может быть, и были.
— Фрэнк, я не хочу ничего выпытывать у тебя. Только один вопрос. Ты был безупречен по отношению к этому человеку?
— Не знаю, — после раздумья ответил Рузвельт. — Может быть, у него и были основания...
— Тогда позволь напомнить тебе фразу Эмерсона, которую ты так любишь повторять: «Если хочешь иметь друзей, будь другом сам».
Снова наступило молчание.
— Можно... я поцелую тебя? — тихо спросила Люси.
Вместо ответа Рузвельт лишь прижал щеку Люси к своей. Она положила ладонь на его редеющие волосы. Ее широкополая шляпа упала на колени президенту.
— Надо ехать, Люси, — уже другим, деловым, будничным тоном сказал Рузвельт. — Нас ждут с обедом.
— Да, да, конечно, — поспешно согласилась Люси. Она пожертвовала бы всем на свете, лишь бы не расставаться с ним, сидеть рядом, разговаривать. А может быть, и молчать. Они умели разговаривать молча...
Но Рузвельт уже включил зажигание.
Глава седьмая
ПЕРВЫЙ ШАГ В ПРОШЛОЕ
Итак, сегодняшний день после полудня принадлежал Шуматовой. Она собиралась начать рисование после двенадцати — ей нужно было, чтобы солнечный свет в окно падал непременно с запада.
Когда она вошла с гостиную — кабинет президента, Рузвельт уже сидел в своем большом коричневом кожаном кресле слева от камина.
Две кузины президента расположились на широком диване, Люси Разерферд несколько поодаль, в кресле.
Перед президентом стоял небольшой, похожий на ломберный, столик, и Шуматова увидела спину склонившегося над ним Хассетта, который вынимал из папки какие-то бумаги и подавал президенту.
Рузвельт просматривал документы мгновенно. Некоторые подписывал инициалами, другие возвращал без подписи. Погруженный в работу, он не сразу обратил внимание на художницу.
Шуматова отметила, что президент одет именно так, как она просила, — в темно-синей военно-морской накидке, темно-сером костюме и красном гарвардском галстуке.
Потом она стала устанавливать свой мольберт — это тотчас привлекло внимание президента. Демонстративно отстранив Хассетта, он протянул руку Шуматовой с таким выражением, словно хотел встать и пойти ей навстречу. Художница почти подбежала к креслу и пожала руку президенту. Ей показалось, что ладонь его стала более мягкой, вялой, не такой, как при рукопожатии в Белом доме два года назад.
Хассетт поспешно собрал со столика оставшиеся бумаги и ушел.
— Рад снова видеть вас, миссис Шуматова, — с улыбкой произнес Рузвельт.
Это дружеское приветствие стоило президенту больших усилий. Мысли его по-прежнему были заняты ответом Сталину и «джефферсоновской» речью, которую он так и не успел закончить.
Но президент справился с собой.
Сейчас ему вообще не хотелось ни о чем думать — пусть этот сеанс рисования станет для него отдыхом. Впрочем, если он будет молчать, это покажется художнице невежливым. Разговаривать с ней придется, но только на самые отвлеченные темы. В конце концов это ведь тоже отдых.
