Николай Бахрошин - Викинги. Скальд
Только брат, похоже, никак не хотел принимать мысли старшего. Отговаривался, что не хочет пока становиться самостоятельным владетелем, надо, мол, окончательно поставить на ноги хозяйство Ранг-фиорда, а уж тогда…
«Обабился на берегу брат, привык сладко есть, крепко спать, – хмурился морской конунг Рорик. Вот до чего дошло – дружинники смеются ему в глаза, и он не знает, что им ответить».
Вмешаться? Вызвать кого-нибудь на поединок? Убить? А что это изменит? Все равно ведь будут ухмыляться, уже за спиной. Поймут, почему старший брат гневается вместо младшего…
Предстоящий поход радовал конунга, но уж слишком привычно радовал, чувствовал Рорик. Не будоражил. Как-то незаметно миновали те времена, когда он стремился в викинг словно юноша на свидание к возлюбленной. Когда казалось, что именно там, за линией горизонта, у других берегов ждет его нечто особенное и небывалое.
Да, редкую весну его дружина не отправлялась морской дорогой… Сейчас – еще один, очередной поход, новые схватки, новая добыча. Но что нового добавит все это к его славе? Ничего, наверное…
Тогда зачем все? – приходила в голову странная мысль.
Раньше, будучи совсем молодым, ярл Рорик Неистовый не слишком задумывался над этими двумя вечными человеческими вопросами – «Зачем?» и «Почему?». Зачем живет человек и почему случается с ним то, что случается? У него даже вопросов подобных не возникало – человек живет, потому что живет, потому что так устроили мир боги-ассы. Что тут еще придумать?
Юный ярл жил взахлеб – сражался, пировал, торил водные пути, любил женщин, возвращался из викингов с богатой добычей и ратным почетом. Жадно, неистово пил пиво жизни, то горькое, то сладкое, то кисло-соленое – всякое. Много странствовал, много видел, замерзал на севере, где ледяные горы сами плывут по морской воде, жарился под солнцем юга, где железо оружия само раскаляется так, что к нему нельзя прикоснуться без рукавиц. Знал, Мидгард широк именно для того, чтобы дети Одина всегда находили для себя новые дороги.
С годами Рорик начал задумываться. «Поумнел!» – усмехался про себя морской конунг. Или – наоборот?
Он помнил, как когда-то, в далекой лесной Гардарике, сидел у костра тихой ночью и говорил себе, что ничего не хочет от жизни, кроме ратной славы, долгих дорог и всяческих удовольствий. На тот момент сам себе верил – да, не хочет.
А сейчас? Вот он, Рорик Неистовый, прожил на свете почти тридцать зим, есть у него и слава, и богатство, и любовь женщин, и признание остальных ярлов. Почему же все чаще нападает тоска, словно чего-то все-таки не хватает в его удачливой жизни? Почему простые радости битв, пиров и женского тела уже не так радуют, словно прискучили?
Нет ответа? Или, все-таки, есть? Последнее время Рорик все чаще вспоминал отца Рагнара с его грандиозными замыслами покорения новых земель и объединения вольных ярлов под одной рукой. По-новому вспоминал. Думал – может, отцу, в конце концов, тоже стало скучно просто жить, вот Победитель Великана и нашел себя в величии этих планов? Власть, успех, свершения невозможного, достижение невыполнимого – не в этом ли настоящее счастье?
Впрочем, об этом еще будет время подумать, успокаивал сам себя Неистовый. Об этом и о многом другом. Потом, после возвращения из похода…
* * *Когда все пять кораблей морского конунга Рорика вышли на веслах из тесноты фиорда, море тут же подхватило их и начало ощутимо заваливать на левый борт. Волны обрадовались возникшей забаве, как малые дети радуются новой игрушке, крепко застучали в дощатые, смоленые днища, раскачивая морских драконов тряской боковой качкой.
Впрочем, со стороны великана Эгира, Морского Владыки, это была лишь игра, шалость, своеобразное приветствие мореходам, мужественное и добродушное, как похлопывание по плечу. Тем, кто снова презрел теплоту и уют очагов ради служения богам войны, ради будущей славы и богатой добычи дальнего викинга, – радуется даже море. Все понимали это – и воины-гребцы, и волны, перекатывающие на своих спинах три тяжелых драккара и два более легких скайда, что шли впереди, как разведчики перед сомкнутым строем. Сам Подводный Хозяин наверняка любовался из глубины на вольный разбег морских драконов, еще гордящихся подновленной резьбой и свежесмолеными бортами.
Дружинники не обращали внимания на качку. Гребцы с удовольствием смахивали соленые брызги с побледневших за зиму лиц, опухших после трехдневного прощального пира. Весело, по-мальчишески пересмеивались, улыбались яркому, весеннему солнцу, сверкающим переливам моря, а главное – начинающемуся викингу. Отойдя подальше от берега, начали складывать вдоль бортов новые весла, еще не потрепанные бурями и переходами. Ставить мачты в гнезда, закрепляли их натянутыми канатами, расправляли тяжелую парусину, уже заранее рвущуюся из рук от нетерпения. Другие устанавливали на носу и корме съемные клыкастые головы на длинных, лебединых шеях – знак, что корабли вышли в боевой поход и готовы загрызть любого, кто осмелится заступить дорогу.
Наконец, полосатые, бело-красные паруса развернулись, гулко захлопали, наполняясь ветром жадно и нетерпеливо, как бражник за столом наливается крепким пойлом. Южный порывистый ветер Судри, быстро потянул деревянных коней по морскому полю, и волны наперебой подставляли им спины и плечи.
Сьевнар сначала греб вместе со всеми, потом хлопотал над парусом. И только потом нашел время оглянуться назад.
Теперь, отойдя от фиорда, многие воины оглядывались назад. Лишь три девы-норны, обрезающие нити судеб золотыми ножницами, знают, кто вернется из викинга, а кого унесут в блестящий Асгард прекрасные валькирии. Эта мысль, которую никто не говорил слух, но многие думали, заставляла воинов поворачивать головы к родной земле.
Корабли отошли уже далеко, берег начал сливаться в одну дымчатую линию, и только утес Дозорная Башня все так же зримо возвышался, выдаваясь в море. Все знали, именно там сейчас стоят провожающие, выглядывая среди сверкающей воды темные стрелы морских драконов, убегающих к горизонту.
Там, среди остальных, стоит и Сангриль, знал Сьевнар. Тоже вглядывается в море из-под руки, беззвучно шевелит пунцовыми губами, посылая уходящим воинам заклятие на удачу и попутный ветер…
* * *Корабли, не упуская из вида туманную линию берегов, уходили все дальше и дальше.
Сьевнар все еще оглядывался назад, хотя даже Дозорная Башня уже скрылась вдали. Взгляд и улыбка Сангриль до сих пор стояли перед глазами. Да и как иначе, если синева неба напоминала ему ее глаза, а лучи солнца – ее струящиеся волосы.
Посмеиваясь про себя, воин все еще вспоминал скользкие шуточки Медвежьей Лапы и мрачнел, когда думал про Альва Ловкого. Дело, конечно, не в том, что тот пытался его задеть, младший ярл часто пытался это сделать, удачно ли, неудачно или просто злобно. Сьевнару совсем не понравилось, какими цепкими, внимательными глазами Ловкий смотрел на разрумянившуюся Сангриль. Мужской взгляд, оценивающий. Кто бы этого не заметил?
Конечно, красоту девушки ни от кого не скроешь, размышлял он, даже странно, что не все обращают на нее внимание. Но ведь она – его, она сама это говорила! И даже ему она не позволила ничего, хотя и называла любимым! Умеет себя беречь, ему ли не знать. Кроме того – Гулли прав, младший ярл не отмечен избытком доблести, предпочитает крутить не железный меч, а деревянную мерку. Чем он может привлечь внимание девушки? Да и толстый он, как старик, что годами сходит с лежанки только до ветра. Что в нем может быть привлекательного для его красивой и умной Сангриль?
Девушка должна сама позаботиться о себе! – вдруг вспомнил Сьевнар с умилением к этой полудетской нахмуренной рассудительности. «Нет, не так, любимая!» – сказал про себя. Это он, мужчина и воин, должен позаботиться о двоих! Пусть только боги не оставят его вниманием, подарят богатую добычу и громкую славу в предстоящем набеге…
4
Ночью Сельга спала беспокойно. Можно сказать, почти не спала, только задремывала время от времени, даже во сне продолжая тянуть бесконечные думы.
Впрочем, это даже думами не назовешь, что-то другое. Сумятица вместо мыслей. Словно какое-то быстрое, мутное, безостановочное течение подхватило ее и несет, показывая видения из прошлого и настоящего, из того, что было и чего не было никогда.
Странные видения, порой – непонятные, словно она вдруг начинала смотреть не своими глазами и слушать не своими ушами. Знакомые и незнакомые лица, обрывки фраз, чужие, невнятные разговоры. Кто-то сражался, кто-то горевал, смеялся, ел, пил, любил…
Но кто? Зачем? Почему она все это видит? Свои родичи, знакомые лица из других родов, выхватываемые из непрекращающегося кружения мысленным взором, хотя бы объяснимы. А остальные? Остальное? – удивлялась она сквозь зыбкую дрему. Почему она видит картины далеких земель, которых никогда в жизни не видела?
