Поле мечей. Боги войны - Конн Иггульден
Юлий невольно прикоснулся к макушке, а Брут бросил ему монету.
– Удивительно, – сказал Юлий, – этот ауреус пройдет тысячи миль и руки неведомых людей. Может быть, когда меня давным-давно не будет в живых, кто-то отдаст мое изображение в обмен на седло или плуг.
Брут поднял бровь:
– Вся ценность, конечно, в твоем изображении, а не в золоте.
Юлий улыбнулся:
– Я понимаю, но мне забавно думать, что мужчины и женщины, которых я никогда не узнаю – и которые в жизни не видели Рима, – носят в кошельках мое лицо. Надеюсь, они хотя бы на него посмотрят, прежде чем купить что-то на эти монеты.
– Слишком многого ты хочешь от людей. Да и всегда хотел, – серьезно заявил Брут. – Они примут от тебя и деньги, и земли, а через год непременно потребуют еще.
Юлий прикрыл рукой уставшие глаза.
– Ты опять о колониях? Я уже слышал от Светония такие речи. Послушать его, мы развращаем римскую бедноту, раздавая людям клочки земли и понемногу денег, чтобы они продержались до первого урожая. Интересно, каким же образом? Восемьдесят тысяч человек получили возможность начать новую жизнь – я использовал свои собственные денежные запасы. И никто не протестовал, кроме моих капризных сенаторов. – Юлий возмущенно фыркнул. – Прошел целый год, Брут, – разве переселенцы вернулись? Ходят и попрошайничают на Форуме? Что-то я не видел.
Юлий сурово нахмурился, словно ждал возражений.
Брут пожал плечами и бросил за спину куриную косточку, угодив прямо в фонтан.
– Лично меня, – заявил он, – никогда не заботили какие-то там крестьяне – пусть хоть перемрут. Кто-то будет голодать, кто-то проиграет все деньги. Других ограбят. Ну, пусть тысяча человек кое-как протянет, занимаясь непривычным им трудом. Так или иначе, в Риме стало меньше нищих, и то хорошо. Тут я с тобой спорить не стану.
– Светоний заявил, что решение «смелое, но безрассудное», – можно подумать, речь шла о ребяческой затее.
– Останавливать тебя никто не стал, – заметил Брут.
– Еще бы они посмели! – бросил Юлий. – В нашем сенате умные головы можно счесть по пальцам на руке. Остальные – лишь угодливые недоумки; их тщеславие заслоняет им все остальное.
Брут пристально рассматривал человека, которого знал так много лет.
– А чего ты ждал? Ведь именно такой сенат тебе и нужен. Они понаставили по городу твоих статуй и все время выдумывают для тебя новые почести, лишь бы удостоиться твоего благодарного кивка. Ты ждешь от этих людей бурных дебатов, а меж тем достаточно сенатору сказать одно неверное слово, и твои стражники выставят его за дверь. Ты сам сделал их такими, Юлий.
Брут опять протянул руку, взял монету и прочел надпись на ней:
– «Пожизненный диктатор» – вот кем они тебя выбрали, а теперь придумывают новые слова, всячески прославляя твое имя. Тебе это не надоело?
Юлий вздохнул и на миг опустил веки.
– Но я заслужил все, что они делают и говорят, – просто сказал он.
Когда Юлий открыл глаза, Брут не смог вынести его холодного взгляда.
– А разве нет? – настойчиво продолжал Юлий. – Скажи мне, в чем я просчитался с тех пор, как вернулся? Разве я не выполнил свои обещания? Спроси у легионеров Десятого или Четвертого, которым раньше командовал, – солдаты в моих поступках не видят ничего дурного.
Брут почувствовал поднимающийся в собеседнике гнев и погасил собственный. Юлий хоть и позволяет ему больше, чем кому бы то ни было, даже Марку Антонию, но ровней себе не считает.
– Обещания ты выполнил, – примирительно отозвался Брут.
Юлий прищурился, как будто искал в словах собеседника скрытый смысл; затем его лицо прояснилось, и Брут от облегчения весь покрылся потом.
– Удачный был год, – сказал Юлий, кивая самому себе, – мой сын подрастает, а со временем, думаю, народ примет и Клеопатру.
Брут заставил себя промолчать, понимая, что это деликатная тема. Горожанам понравился новый храм Венеры. В день открытия они стекались огромными толпами, восхищались постройкой и приносили пожертвования. Внутри храма перед ними представала статуя Венеры с лицом египетской царицы. К негодованию Цезаря, кто-то осквернил статую, подрисовав ей золотой краской соски. Пришлось выставить в храме постоянную стражу и объявить награду за сведения о виновнике. Однако донести никто не спешил.
Брут не смотрел Юлию в глаза, боясь рассмеяться над его суровым видом. Терпению Цезаря есть предел, и Брут, даже если начинал поддразнивать друга, этот предел отлично знал. Посмеиваться над тщеславием Юлия – удовольствие опасное, диктатор сносит насмешки только в те дни, когда ему приедаются празднества и триумфы.
Потихоньку от Юлия Брут сжал руку в кулак и просунул большой палец между средним и указательным. Неужели горожане не соскучились по плавному течению повседневной жизни? Рим не знает покоя – диктатор то объявит новые большие игры, то вдруг решит, что очередной триумф состоится на следующей неделе. Горожане постоянно навеселе – им выдают вино, – но Бруту, с его постоянной досадой, их веселость уже казалась неестественной.
Он получил немалое удовольствие, наблюдая за Галльским триумфом, когда грязного и обросшего Верцингеторикса волокли в цепях на казнь. На представлении с волками и кабанами Бруту досталось одно из лучших мест. На Тибре сделали запруду, чтобы устроить морское сражение, и вода там покраснела от крови. Чудеса следовали одно за другим; сенаторы пришли в экстаз и называли Цезаря не иначе как «император» и «диктатор». Надпись на его очередной статуе была простая: «Непобедимый бог». Увидев ее, Брут два дня беспробудно пил.
Часто ему хотелось просто сесть на коня и уехать из города. Юлий отсыпал ему достаточно денег, хватит на покупку дома и на безбедную жизнь. Когда становилось совсем уж невыносимо, Брут мечтал взять корабль и уплыть подальше, куда-нибудь, где нет Юлия и где можно обрести покой. Хотя кто знает – есть ли вообще такие места на свете? Как неразумный ребенок расчесывает подсохшую ранку, так и Брут неизменно возвращался к Юлию, словно зачарованный, и все больше и больше погружался в пучину своей тоски.
– Ты собираешься в сенат? – спросил он, чтобы нарушить молчание.
Юлий фыркнул:
– В это сборище торговцев речами, где можно за бронзовую монетку купить тысячу слов? Нет уж, мне нужно написать письмо парфянскому царю. Я не забыл, по чьей милости погибли Красс и его сын. Долг старый, но я должен рассчитаться за тех, кого нет в живых.
– Я уж решил, что тебя окончательно опьянили наслаждения Рима, – мягко произнес Брут. – Значит, ты почувствовал запах весны?
Юлий улыбнулся этому замечанию:
– Может быть. Я – старый боевой конь, дружище, а империю не построишь, сидя
