Эдвард Резерфорд - Лондон
– Все это потому, что я не позволил тебе идти в университет, – заключил отец.
– Нет, папа. – (Почему он никогда не принимал ее всерьез?) – Разве правильно, чтобы женщина могла быть мэром, медсестрой, врачом, учителем, да хоть бы и просто хорошей матерью, и не имела права голосовать? Пожалуй, даже в Средневековье было лучше! Тебе известно, что в те времена женщины состояли в лондонских гильдиях?
– Не глупи, Вайолет. – Эдвард знал Сити: сама идея о допуске слабого пола в ливрейные компании была абсурдной. Он удивился бы, узнав, что его собственная пивоварня досталась ему от дамы Барникель. Булл вздохнул. – В любом случае это пустая трата времени. Вас не поддержит ни одна политическая партия.
Увы, это было так. Голоса за и против звучали во всех партиях, но ни один лидер не знал, добавит ли ему политического веса женское избирательное право. Даже самые радикальные гораздо больше интересовались расширением прав рабочих, нежели женщин.
– Тогда мы будем продолжать, пока нас не поддержат, – ответила Вайолет.
– Что меня особенно бесит в вашей кампании, так это прескверный пример, – признался Булл. – Неужели тебе не понятно, что если люди вроде нас возьмутся за агитацию, то это лишь подстегнет другие классы заняться тем же? Бог свидетель, и без того пахнет жареным.
И с последними словами отца Вайолет могла согласиться. Старый век канул в прошлое вместе с королевой Викторией, и новый король Эдуард VII столкнулся с миром все более ненадежным. Война с бурами в Южной Африке была выиграна с трудом, а ее моральная оправданность вызывала сомнения. В Индии зрело недовольство британским правлением. Германская империя, хотя кайзер приходился королю Эдуарду племянником, довольно быстро и грозно наращивала колониальную и военную мощь. В жестокую конкурентную борьбу вступила и британская торговля, из-за чего даже такие убежденные сторонники свободной торговли, как Булл, уже подумывали о защите огромной Британской империи посредством тарифов. Проблема ирландского гомруля[78] расколола либеральную партию, что тоже повергло в политическую неопределенность людей вроде Булла. Но самое тревожное в новой, Эдвардианской эпохе уже подступило к порогу и стучалось в дверь.
Вопиющие неравенство и проблемы промышленной эры никуда не исчезли. Пока король Эдуард развлекал своих подданных – уж всяко не таких пуритан – колоритным двором и собственным блеском, тем все сильнее досаждало вышеуказанное. Хотя предсказанная Марксом великая социалистическая революция так и не грянула, тред-юнионы, возникшие в восьмидесятых годах, уже на рубеже веков собрали два миллиона членов, а вскоре ожидалось еще четыре. На недавних выборах они выставили собственную партию, которая превращалась в третью силу. Сейчас парламентские лейбористы, среди которых подлинными социалистами являлись лишь немногие, были готовы сомкнуться с либеральным кабинетом, где радикальное крыло под руководством блистательного валлийца Ллойда Джорджа обязалось ввести пособие для бедных.
– Но многого им не добиться, а консерваторы-лорды не пропустят и этого, – предсказал Булл. – И что тогда?
Именно этот смутный, но укреплявшийся страх общественных беспорядков настраивал его против демаршей суфражеток.
– Беда порождает беду. А ты подливаешь масла в огонь, – посетовал он. – О детях подумала? По-твоему, им это на пользу? Хороший пример?
Вайолет рассвирепела. Детей-то к чему приплетать?
– Дети мною гордятся! – вспылила она. – Они знают, что я занимаюсь добрым и праведным делом! Я учу их отстаивать правду. И уверена, они все понимают.
– Точно уверена? – откликнулся Булл.
Перси Флеминг считал, что его брат Герберт бывает изрядным болваном со своей клоунадой. Но что с него взять? Герберт застыл посреди Тауэрского моста, где уже собралась небольшая толпа.
– Решайся, Перси! – призвал он. – Пока не решишься, так и буду стоять, даже если мост разведут!
В толпе находилась молодая женщина, постарше Перси, может быть, на год или два, очень приличная. Интересно, что она думает?
– Ну? – крикнул Герберт, приняв мелодраматическую позу, как в мюзик-холле. – О Перси, ты меня убьешь?
– Убью, если так и дальше пойдет, – отозвался Перси. Сострил, как ему показалось. Он глянул на девушку – оценила?
Перси Флемингу везло. Четвертое поколение потомков Джереми Флеминга, служившего клерком в Банке Англии, насчитывало тридцать душ. Как во всякой семье, одни преуспели, другие – нет. Многие покинули Лондон. Отец Перси и Герберта держал табачную лавку в Сохо, восточнее Риджент-стрит. Теперь там было оживленное место. Когда Перси был маленьким, Комитет по социальным службам построил в Сохо две большие дороги: Чаринг-Кросс-роуд, протянувшуюся на север от Трафальгарской площади, и Шафтсбери-авеню, которая шла до Пикадилли-серкус, и вскоре место уже изобиловало театрами. Но если Герберту всегда нравился эпатажный, театральный Сохо, то Перси тянуло на более тихую сторону Риджент-стрит, на западе впадавшую в сонный Мейфэр. Там и по сей день попадались солидные старые фирмы гугенотских часовщиков и ремесленников, но главным занятием стал пошив одежды, которым занимались ателье, рассыпанные вокруг улицы Сэвил-Роу за старым Берлингтон-Хаусом.
Отец Перси, хотя и торговал табаком, знал многих оттуда. «Это место называют золотой милей, – говаривал он Перси. – Мне стоит только глянуть на покупателя, и если он в костюме из Уэст-Энда, я сразу узнаю». Когда же речь заходила о появившемся в продаже новомодном готовом платье, на вогнутом лице Флеминга появлялось тихое презрение и он вещал: «Господь не создавал людей одинакового размера. У каждого свои формы и стати. Знатно пошитый костюм сидит так, что человек его вовсе не замечает. А типовой не будет стильным, даже если перекроить». Перси видел, что отец даже прятал свои лучшие сигары от покупателей в готовых костюмах.
Золотая миля казалась Перси волшебным местом. Ребенком он наблюдал за подмастерьями и курьерами, разносившими образцы и служившими на побегушках. Благодаря отцу он познакомился с закройщиками, важнейшими птицами во всех кругах, чертившими на плотной коричневой бумаге индивидуальные выкройки, которые после сохраняли и вешали на веревочке на случай нового заказа. Никто не удивился тому, что Герберт натешился с театром и пошел в клерки. Зато Перси охотно отправился на пять-шесть лет в ученичество к портным. А когда, все сделав самостоятельно, уговорил мастера взять его и пришел сообщить отцу, старший Флеминг был искренне потрясен.
– Том Браун! – восхитился он. – Вот это, Перси, настоящий портной для джентльменов!
Перси провел у Тома Брауна шесть счастливейших лет, постигая портняжное искусство и обнаруживая столь славные способности, что на исходе срока мистер Браун предложил ему хорошее место. Но Перси решил иначе. Такие, как он, умелые портные нередко открывали собственное дело. Молодой человек был уверен, что Том Браун и впредь не откажется от его услуг, а он, работая на себя, сможет брать заказы и у других мастеров. С хорошими руками и при готовности трудиться долгие часы можно было сохранить независимость и выручить больше, чем под началом. Но главную роль сыграл Герберт.
– Мы редко видимся, Перси, – сказал тот, – а кроме тебя, родных уже и нет. – (Их родители умерли в конце минувшего века.) – Переезжай поближе к нам с Мейзи! В Кристалл-Паласе воздух намного чище. Тебе с твоим кашлем полегчает.
После Великой выставки громоздкий Кристалл-Палас демонтировали, группа предпринимателей купила его в разобранном виде и воссоздала в отличном месте на длинной гряде милях в шести на юг от реки, которая образовала южную губу Лондонского геологического бассейна. До недавних пор там были в основном леса и поля. Соседний Джипси-Хилл полностью соответствовал своему названию.[79] На южных склонах гряды дома и поныне быстро сменялись открытым пространством, которое, сколько хватало глаз, простиралось до лесистых хребтов Сассекса и Кента. Но верх, откуда открывался великолепный вид на Лондонский бассейн до дальних холмов Хэмпстеда и Хайгейта, теперь был занят улицами с особняками среди просторных садов повыше, скромными домами и загородными виллами пониже. Вдали от лондонского смога дышалось превосходно. Кристалл-Палас, как теперь назывался этот район, был лакомым местом, и Герберт с его женой Мейзи жили там с самой свадьбы.
– Станция рядом. Я каждое утро езжу поездом в Сити, – расписывал брат. – Но есть и другой, до вокзала Виктория. Точнехонько Уэст-Энд. Ты доберешься от двери дома до Сэвил-Роу за час.
Герберт был прав насчет кашля. Лондонские туманы в последнее время сказывались на Перси. А если он собирался уйти от Тома Брауна и работать на дому, ему не понадобится ежедневно ездить в Лондон. Но все-таки переезд предстоял нешуточный, и Перси колебался.
