Белая ворона - Владимир Лазарис
Домет не выдержал и побежал к газетному киоску. Стал поодаль и приготовился считать, сколько людей купит «Палестайн уикли» с такой замечательной статьей о нем. Никто не покупал. Тогда он спросил продавца, сколько газет сегодня купили. Продавец ответил: «Три». Разочарованный, Домет уже отошел от киоска, когда у него за спиной кто-то спросил по-английски:
— Не остался ли у вас номер «Палестайн уикли»? Там должна быть статья о замечательном драматурге Домете.
Домет резко обернулся и увидел респектабельного мужчину средних лет. Тот купил газету, развернул и прямо у киоска начал читать.
Домет не выдержал, подошел к незнакомцу и приподнял шляпу.
— Позвольте представиться, я — Азиз Домет.
На лице незнакомца отразилось удивление, смешанное с восхищением. Он тоже приподнял шляпу и представился:
— Оливер Томпсон. Исследователь арабского Востока. Разрешите пригласить вас на чашечку кофе.
За кофе выяснилось, что любезнейший мистер Томпсон не знает ни слова по-немецки и не может познакомиться с творчеством мэтра. При слове «мэтр» Домет почувствовал, что у него вырастают крылья. Заказанный к кофе коньяк быстро изменил направление беседы, которая перешла от пьесы к настроениям арабской интеллигенции. Милейший мистер Томпсон всякий раз вставлял что-нибудь вроде «с вашим великим талантом».
Домет понял, что в лице мистера Томпсона он нашел ту публику, которой так не хватало его пьесам. Они начали часто встречаться.
Мистера Томпсона все больше и больше интересовали настроения в арабской среде. Приятным сюрпризом для Домета стало сделанное ему мистером Томпсоном предложение ежемесячно составлять для его исследований небольшие обзоры, написанные талантливым пером господина Домета.
— Разумеется, не безвозмездно, — добавил Томпсон.
— Помилуйте, — смутился Домет, — какие могут быть счеты между друзьями.
— Труд, особенно писательский, должен быть оплачен, — назидательно заметил мистер Томпсон. — Давайте договоримся о символической цене. Скажем, пять фунтов за обзор. Вы окажете мне неоценимую помощь.
Домет с восторгом согласился: это было в два с половиной раза больше, чем его жалованье.
В арабском отделе контрразведки эти «обзоры» проходили под грифом «донесения агента Шекспира».
x x x
Работа Домета в школе оказалась под угрозой, когда в арабской прессе начались нападки на «покровителя евреев — чистокровного араба, который продает свой талант еврейским колонизаторам Палестины».
Комитет палестинских арабов направлял к Домету посланцев. Они его уговаривали плюнуть на евреев и работать на благо своего народа. Домет объяснял им, что как раз на благо своего народа он и работает, и на этом переговоры кончались.
Очень скоро агент Шекспир сообщил, что «в Хайфе, незадолго до отбытия арабской делегации в Англию, католические и православные священники, богатые арабские землевладельцы и мусульманское духовенство обратились к делегации с наказом добиться в Лондоне: а) запрета еврейской иммиграции и б) отмены иврита как третьего официального языка Палестины после арабского и английского».
За это краткое донесение агента Шекспира Брэдшоу получил благодарность от начальства, закрывшего глаза на то, что Шекспир получает уже не пять, а двадцать пять фунтов.
Миссия арабской делегации в Лондоне провалилась, а в очередном донесении Шекспира было сказано: «Среди арабов царит подавленное настроение, и они все больше склоняются к мысли, что, если не удастся с помощью англичан справиться с евреями дипломатическим путем, арабы сами разберутся с евреями с помощью силы».
Домету пришло в голову создать свою оппозиционную газету на арабском языке, и он поделился ею с мистером Томпсоном, но услышал в ответ, что у него, скромного исследователя, не то что на издание газеты — на бумагу для нее нет денег.
Азиза Домета уволили из мусульманской школы, и в Хайфе никто не хотел брать его на работу. Среди арабов Домет стал изгоем. Узнав об этом, лейтенант Брэдшоу понял, что ему надо искать нового агента.
12
Получив от Домета доверенность на постановку «Йосефа Трумпельдора», Штейн написал Вейцману, что следовало бы позаботиться о постановке пьесы Домета. На это Вейцман ответил Штейну, что в еврейском театре Вены идут переговоры о ее постановке и уже предприняты шаги по изысканию средств для поездки Домета в Европу. Поэтому Штейн написал Домету, что уже достигнута договоренность о постановке «Йосефа Трумпельдора» в венском театре и Сионистская организация хочет организовать для него лекционное турне в Вену, в Прагу и в Берлин.
Сам Домет рассчитывал сразу после турне поехать в Америку, надеясь, что и на Америку найдутся деньги. Ведь он занимается общим делом.
Услышав про Берлин, Адель запрыгала от восторга.
— Боже, наконец-то я увижусь с родителями. И Гизеллу им покажу. Ребенку уже два года, а они ее еще не видели. Как же мы успеем собраться? Нужно купить Гизелле зимнее пальтишко, нужно купить подарки. А мне? Мы с тобой будем ходить на приемы, в чем же я на них пойду? Да что приемы, когда мы едем в Берлин. В Берлин!
Адель бросилась целовать мужа и начала собирать вещи и игрушки Гизеллы.
«Если турне будет успешным, я смогу расплатиться с долгами. После увольнения из школы стыдно показаться на улице: всем задолжал. Если мне дадут на поездку приличные деньги, как-нибудь выкрутимся. Жить будем у тестя, лишнего себе не будем позволять. Глядишь, еще и на Америку сэкономим».
С этими мыслями Домет начал укладывать в чемодан рукописи новых пьес.
На следующий день он написал Штейну, что на дорожные расходы ему хватило бы фунтов восемьдесят. Вейцман велел выдать сорок.
В Праге Домету оказали теплый прием. На его лекции об арабо-еврейских взаимоотношениях пришло много евреев.
В Вене прием был несколько холоднее. Как было сказано в отчете, посланном доктору Вейцману венским филиалом Сионистской организации, «Мы намеревались организовать три лекции г-на Домета: в Вене, Линце и Зальцбурге, но дело приняло иной оборот после того, как на собрании нашего филиала г-н Домет произнес расплывчатую и неубедительную речь. Но, учитывая рекомендации проф. Вейцмана, мы все же решили оплатить ему дорожные расходы на поездку в Берлин в надежде, что эта сумма будет нам компенсирована».
У вагона стояли родители Адели. Фрау
