Золото Дункеля - Рафаэль Миргалиевич Тимошев
Круглов опустил стопку и, сглотнув слюну, выдавил:
– Знакомьтесь, красные бойцы, – соседка моя, Таисия Остапова, дочь убитого Федора!
С этих слов все завертелось вокруг гостьи. От внимания, впервые столь откровенно проявляемого со стороны мужчин, Тоська окончательно смутилась, потупила взор и до конца застолья не смела взглянуть на присутствующих, в особенности на тетку Марфу. Лишь по редким, украдкой брошенным взглядам, счастливым искоркам, вспыхивающих в ее глазах при этом, да застывшей на лице улыбке, не спадавшей в течение всего вечера, было видно, что от новых ощущений ей было и стыдно, и любопытно, и неожиданно приятно…
Больше всех расточался любезностями вдруг ставший разговорчивым и не по обыкновению веселым Прокопенко, чем вызвал поначалу недоумение, а затем снисходительную улыбку Круглова. Калюжный же, чем больше расходился комвзвода, становился все мрачней и неразговорчивей. Это тоже не осталось без внимания комэска, который несколько раз многозначительно переглянулся с матерью, кивая то на молоденькую соседку – мол, какова стала! – то на возбужденных ее присутствием мужчин. Закончилось все тем, что расхрабрившийся усач предложил Тоське проводить ее, как только та засобиралась уйти. Неожиданно для всех Тоська возражать не стала – лишь залилась краской и, пряча глаза, отвернулась.
– Ну, Прокопенко, твоя взяла, однако, матросы-папиросы! – рассмеялся Григорий. – Смотри, не потеряй головушку! Но если обидишь – сам тебе башку оторву! Да не забудь людей проверить!
Тоська выскочила за дверь.
Глава 10
В эту ночь, казалось, никто не мог заснуть. Из левой крайней палатки доносился то учащенный, то затихающий шепот Савелия и Семена; в палатке, стоявшей рядом, кряхтел дед Прохор, изредка отзываясь на вопросы неугомонной внучки; в крайней правой – то и дело ворочался и поминутно вздыхал Трофим.
Не спали и в палатке слева от него: Павел вновь и вновь возбужденно пересказывал шепотом увиденное ими на вершине горы, и Даша, прильнув к его груди, слушала и с милой грустью разглядывала в темноте лицо мужа.
Она вдруг стала думать о странных переменах в Павле… Он то становился рассеянным и задумчивым, говорившим невпопад и загадками, то вдруг возбужденно-радостным, как сейчас, видящим все в каком-то исключительно превосходном свете… «Неужели так подействовала история с золотом?» – мысленно спрашивала она себя и чувствовала, как страстность, с которой Павел нашептывал ей об увиденной таинственной горе, начинает вызывать в ней неясное беспокойство… То, что поначалу представлялось безобидным любопытством, вдруг стало казаться чем-то чрезмерным и таящим непредсказуемые поступки… Как сегодня, когда он упрямо, несмотря ни на что, поднялся на гору… И, когда Павел в очередной раз упомянул о высветившейся из мрака вершине, она, сама того не ожидая, тихо возразила:
– А если… это совпадение?
Павел от неожиданности смолк. Он вдруг с сожалением понял, что, кажется, уморил ее. А, может, она действительно сомневается? Но как можно? Какой другой «пояс и меч» можно найти на пустынной вершине? А Дункель видел… Однако то ли видел, что и они? Неужели это действительно случайное совпадение? Обманулись, потому что желали что-то увидеть?
На душе стало муторно. Дашка, кажется, права… Выдали желаемое за действительное… Он осторожно приподнялся, поцеловал ее в губы и, как можно нежнее, прошептал:
– Кажется, я тебя заговорил… Спи, Даш, спокойной ночи!
Но сам уснуть не смог. Он смотрел в брезентовый потолок, которого не видел, но ощущал совсем рядом, почти у лица, и думал о том, о чем неожиданно спросила Даша…
Конечно, не исключено, что это было случайное совпадение – пояс, меч, зарница… Но, черт возьми! Тот офицер наверняка разглядел того же самого Ориона, что видели и они, – других «поясов» и «мечей» придумать невозможно! И под «мечом» так же ничего, кроме этой высветившейся вершины найти он не мог – ничего другого в этой тайге не было, и нет сейчас! Даже если она ему и не блеснула зарницей, и он не видел ее, а лишь вычислил по карте – все равно он должен был выбрать только эту гору! Иначе, зачем было говорить о поясе и мече как ориентирах? А это значит… Это значит, что именно там и покоится золото Дункеля! Там, а не здесь, на Собачьей горе, как все до сих пор думали!
Павел в возбуждении заворочался. Итак – Николина гора, как сказал дед… «Но гора большая… Найти без подсказки невозможно! – пронеслось в голове. – Но можно попытаться… – тут же возразил он себе. – Должны же быть какие-нибудь наиболее вероятные места! Надо только добраться до горы! До горы… Завтра – на Николину гору…»
Он незаметно заснул. Ему снился тот же самый сон, который привиделся ему на поляне: странная пожилая женщина в черном широком платье; она ведет его к мысу, протягивает руку… На этот раз он подходит к ней – все ближе, ближе, пытается разглядеть лицо, которого не видит из-за черной вуали, спадающей с широкой шляпы; она начинает поднимать ее и…
Когда Павел выполз из палатки, дед Прохор уже сидел у костра. Охотник недвижно смотрел на закипающий чайник. У его ног, в углях, дымился черный от сажи котелок; из-под крышки, как из волшебной лампы, разносился густой аромат тушенки, незримо обволакивающий сонный берег.
Павел поздоровался; старик что-то буркнул в ответ, но не обернулся. Павел взглянул на небо: ясной погоды – как не бывало… Над тайгой неслись тяжелые облака, казалось, готовые пролиться затяжным дождем, было свежо и пасмурно. Павел поежился, быстро оголил торс и, подергивая мышцами, затрусил к реке.
В это время из левой палатки высунулась голова Савелия: она бессмысленно повертелась – в сторону деда, затем – реки, где плескался оголенный Павел – и исчезла… Через минуту пола палатки распахнулась; Савелий выполз по грудь наружу и не спеша встал на ноги.
– Прохор Николаевич, не спали, что ли? – окликнул он.
– Уже не спится, – глухо отозвался старик.
Савелий подошел ближе. У палатки напротив появился Трофим.
– Утро доброе… – сонным голосом произнес он.
– Уже видались… – буркнул Прохор.
– Это точно! – Трофим усмехнулся, закрыл глаза, потянувшись, задрал голову. – Никак к дождю сегодня!
Трофим выпрямился.
– Поднимай остальных, – холодно сказал Прохор. – Каша стынет.
Завтракали молча, редко
