Театр тающих теней. Словами гения - Елена Ивановна Афанасьева
— Без нее не пойду.
— Товарищ капитан, заслуженный мастер спорта Лаврентьев Олег Леонидович отказывается идти без гражданки Малининой.
— Гражданки Малининой? Это еще кто?
— Вот документик при ней найден.
Начальник отделения милиции услужливо подсовывает капитану КГБ временный пропуск в телецентр на имя Малининой Татьяны Александровны.
— Ведите двоих. Раз заслуженный мастер отказывается. Ромео, мать твою, нашелся!
Вдвоем сидят в кабинете перед Гэбэшником. Под столом Таня берет Олега за руку.
— Вы понимаете, что, будь на моем месте другой, ваша карьера сейчас бы и закончилась?
Гэбэшник вкрадчив. Обращается по имени. И вроде бы даже не пугает — умасливает.
— Над нами южнокорейские боинги летают, а вы на подпольных концертах скачете! Вы же понимаете, еще одно ЧП, и вам, Татьяна Александровна, никогда не видать Центрального телевидения! А Олегу Леонидовичу не видать Олимпийских игр. И всех зарубежных турниров. Станет невыездным…
Стращает-запутывает-умасливает. Все сразу.
— И скажите спасибо, что нам в Сараево за Лейк-Плэсид отыграться надо! Не то…
Олег и Таня выходят за дверь. Гэбэшник набирает номер телефона.
— Категорически приветствую! Лаврентьев твой кадр? Пока ничего. Скажем так, почти ничего. Но… Присмотри на всякий случай.
Таня и Олег выходят из ментовки уже под утро. Идут по городу. Оборванные, грязные — пока менты вязали, порвалось и запачкалось и выпускное платье с рюшечками Тани, и модные дутые штаны и свитер в широкую полоску Олега.
Автобусы не ходят. Холодно. Дождь.
— Как я домой такая пойду? — смотрит на свое грязное, немного порванное платье Таня. — Мама в ужасе будет! Она думает, я у Маринки ночую.
— Поедем, в порядок себя приведешь. Я недалеко живу.
В далеком восемьдесят третьем в таком приглашении для девушки не слышится ничего, кроме предложения привести себя в порядок. Просто привести себя в порядок. И все. Почти…
Ловят одиноко едущую по проспекту машину с надписью «Хлеб» — другие машины в этот час в этом районе не ездят. В кабине тепло и немного кисло. Высаживая их около дома Олега, водитель, узнавший «самого Лаврентьева», в качестве угощения сует им два батона свежего хлеба. Теплого еще. Вкусного. Нереально вкусного.
Теплый хлеб. Теплый дом. Теплые руки Олега.
И поцелуй. Первый в ее жизни такой поцелуй. Долгий-долгий. Поцелуй как разговор. Поцелуй как секретный код, переводящий все за грань реальности. Переброс в другое измерение. И уже нет отдельно его и отдельно ее. Ничего нет. И все есть. Будто взрыв от прикосновения губ, и они оба распадаются на мириады молекул и собираются вновь, уже не понимая больше, где он, где она, только вместе…
Сидят на диване, так и не успев снять и почистить испачканное и порванное. Еще одно пятно на ее платье и на диване — так вот о чем подруга говорит: «Я вся уже мокрая!»
Руки Олега на ее спине. На коленках. И чуть выше. От испачканной в автозаке одежды запах пыли и пота. Еще выше… Выше… Другие руки в тренерской на ее коленках… И выше. И звук как порванная струна. Неведомая сила выбрасывает ее из этого нового невероятного измерения обратно. Туда, где нет ничего. Только волна тошноты…
— Не могу. Извини.
Хлопает входная дверь. Она снова на улице.
Не могу… Не могу… не могу…
Москва. Начало 2000-х
— Почему она ему не дала?!
Режиссер Кирилл откладывает в сторону еще одну страницу заявки на сценарий.
— У нее психологическая травма. Когда ей было лет четырнадцать-пятнадцать, тренер домогался. Из-за этого и бросила фигурное катание. И нормальные отношения с мальчиками не могла завести. До четвертого курса ни разу нормально не целовалась.
— А Олег?
— Олег как ты. Понял только одно — «не дала!».
Новогодний прием во дворце Келуш
Эва
Лиссабон. 31 декабря 1973 года
— Почему вы меня выбрали?
— Не я выбрал! Оттуда приглашали! — директор Гонсальвеш делает выразительный жест пальцем вверх.
— Не на прием! Почему вы меня в ведущие выбрали? Пять лет назад.
Директор чешет ладонь. Только он стал успокаиваться, что все нормально. Почти. Эву привели в чувство. Заново причесали. Затолкали в машину. Странноватую, будто ее по голове мешком шарахнули, но все же ту самую звезду Эву Торреш, которую ждут на приеме. А его ждут только вместе с ней. Без телезвезды он там не нужен, даром что он начальник звезды. И они едут на большой правительственный прием. Опаздывают немного, но не критично, в рамках допустимого протоколом. А эти звездные капризы, похоже, заразны. Прежде Эва никогда себе такого не позволяла, и вдруг…
— Почему в кадр посадили? Я тогда на ведущую похожа не была… Да не чешите руки, так до крови можете разодрать.
Берет руку директора, отводит в сторону, не отпускает. Дольше обычного. Удерживает его руку.
— Вам приказали? Конечно, вам сверху приказали…
— Рекомендовали…
Директор руку все же выдергивает.
— Но если бы я не был уверен, что ты достойна…
Эва про ее достоинства уже не слушает.
Приказали сделать ее ведущей. Телезвездой.
Тогда, пять лет назад, ее посадили вести программы новостей, которые в строжайшей тайне записывали для единственного зрителя — парализованного диктатора Салазара. Службист вызывал на отдельный разговор, внушал, насколько все секретно. И она день за днем читала новости, что заявил премьер Салазар и какое решение он принял, в то время как в основной эфир на всю страну выходили другие новости про нового премьер-министра Каэтану.
К больному диктатору посылали съемочную группу. Со спины, чтобы следы паралича были не так заметны, снимали Салазара, принимающего Каэтану, которого он все еще считал своим заместителем. После в особой папке приносили уже написанный текст — без следов синего карандаша. Приносили те, перед кем их цензор почтительно распахивал двери. Читать подводки и закадровые тексты приходилось по листочку, который сразу после прочтения уносили. Смонтированное видео вставляли в начало обычного выпуска, убрав новости о действиях премьер-министра Каэтану. Дальше бобину увозили в известном направлении, чтобы вывести на экран единственного телевизора. А с нее брали подписку о неразглашении.
Почему читать новости для парализованного диктатора выбрали ее?
Луиш в ту пору еще мало пил и был не так уж ужасен, можно было его приструнить. И других желающих стать звездами хватало.
Почему именно ее?
Почему мать в ложе за спиной Салазара?!
Почему у нее на руке это кольцо? Кольцо с руки диктатора?!
Кольцо, сколько Эва себя помнила, мать бережно хранила, надевала только по особым случаям. Но подарила ей в день ее первого появления в кадре.
— Ты должна его носить! Оно приносит удачу!
Должна. Кольцо
