Эфраим Баух - Иск Истории
Стыд перед мертвыми не дает покоя оставшимся в живых. Архитектура превратилась в прах, стала туманом из песка и измельченного стекла, который еще долго будет стоять над этим местом, обернувшимся в Ничто – гигантский ноль – Grand Zero. Люди ковыряются то тут, то там, пытаясь делать что-то осознанное, и нет ничего более бестолкового, и чувство абсолютной потерянности витает над этим хаосом, подобным тому, над которым до Сотворения витал дух Божий, над хаосом, из которого возникло мироздание.
Здесь же оно рухнуло в считанные часы.
И по сей день не удалось сосчитать точное число погибших.
Три тысячи – подозрительно округленная цифра.
Что уж говорить о «бездне Шоа-ГУЛага».
Бездна не по зубам никакой статистике. На то она и бездна.
Адвокаты знают, что описание этой бездны в словах и образах заставляет обывателя закрыть глаза, заткнуть уши, забыть. Анестезия сознания – великая сила, только каким после этого выходит больной: духовным и душевным инвалидом? Разве это не ощутимо в поведении тех, кто стоял у обочины бездны, тех, кому даже дозволялось подойти к самому краю рва, видеть агонию и муки недострелянных? Всем своим поведением перед камерой, подергиванием век, усиленным глотанием, заикающейся речью, эти свидетели выражают обретенную обреченность духа на всю их оставшуюся жизнь.
Удивительно, гуляя по современной Европе, ощущать, как новый виток «ненависти к евреям» обострен мыслью, что их уже нельзя безнаказанно убивать. У этих изгоев появилось свое государство. Шестидневная война повергла Европу, да и весь мир, в шок. Попробуй по старой памяти поднять на них оружие, не поднимут они крик и плач, как те, стоявшие перед дулом смерти у края рва, а тебя самого в два счета пустят в расход. Невыносимо это для массового обывателя Европы.
Надо смотреть на это открытыми глазами и быть всегда готовыми дать отпор. И перестать сетовать на несправедливость в связи с тем, сколько бисера мы, евреи, внесли в общемировой жемчужный фонд. Не стоит его метать с такой неистовостью.
Да, конечно, нормальное сознание, при всех вывихах человеческой мысли, кристаллизующейся в идеологию, не в силах было себе представить, что некая, казалось бы, бредовая идея из анекдота о решении еврейского вопроса в Гане, где было три еврея и их съели, может стать основой государственной политики. Внутри своей исторической судьбы, столько раз учившей их, что гибель стоит за порогом и не раз врывалась в дом, сжигая его дотла, евреи не в силах были представить собственное тотальное уничтожение руками немцев, чей язык через идиш был родственным европейским евреям более, чем все остальные языки. Такая всеохватность и педантичность в уничтожении евреев была впервые в Истории, захватила врасплох. В глубине души европейских народов все это теплилось неким «метафизическим» пониманием.
Фрейдистский комплекс Эдипа – убийство отца (иудаизм – отец христианства и ислама) – заманчив, красочен, притягателен изначальной трагичностью человеческой души, схваченной греками. Но он вовсе не универсален, как и любая навязанная, а значит, насильственная «великая концепция», и абсолютно недостаточен для объяснения того чудовищного, что произошло.
В трагическом спектакле середины XX века подают реплики из-за сцены Ницше, Хайдеггер, Маркс и Фрейд и при этом как бы и не несут ответственности за происходящее на сцене. Однако по сей день человечество, тщательно и тщетно пытаясь разобраться в том, что произошло, не может обойтись без упомянутых выше имен.
Мы забежали далеко вперед.
Фуга смерти
А пока над Европой 43-го года стынет безвременье.
Вершится нацистское Vernichtung – «изведение в Ничто».
Небо безоблачно и безветренно. Только и стоят дымы из труб крематориев: народ Израиля уходит в небо.
И все же в каких-то щелях гибельной тотальности затаились до времени, сами еще того не зная, одиночки, которым предстоит сказать истину об этой бездне.
На самом востоке-владивостоке бездны бродит тень неизвестно где похороненного человеческого существа в слабом колебании уже растворяющегося в беспамятстве имени – Осип Мандельштам. Но именно благодаря ему История, очнувшись от глубокого обморока, придет к пониманию, что она, История, не просто отчаянная попытка мира не потерять свою память, а, главным образом, исповедь, предупреждение и воздаяние.
На западе бездны глубокий старик, великий французский философ еврей Анри Бергсон погибает в преддверье концлагеря.
Мой отец, в 30-е годы учившийся на юридическом факультете в университете в Гренобле, ибо как еврей был изгнан из университета в Румынии, возвращается в это позорно антисемитское государство, в сороковом с восторгом встречает Красную армию, пришедшую в Бессарабию, через три года погибает в хаосе бойни под Сталинградом.
В 20-30-е годы многие молодые евреи покидали Восточную Европу, чтобы учиться в университетах Франции, Германии, Бельгии.
Сверстник отца, покинувший Каунас, чтобы учиться на философском факультете Страсбургского университета, Эммануэль Левинас в 30-м остается во Франции, принимает французское гражданство. После капитуляции Франции, как военнопленный, сидит в лагере.
Где-то посреди этой бездны, в концлагере у села Табарешты, на юге Молдавии, молодой, двадцатидвухлетний еврей из Черновиц Пауль Лео Анчел копает землю и копает, и землистый цвет депрессии не сходит с его лица. Чудом выжив среди этого кошмара, уцелев благодаря случайности, он еще не знает, что родители его находятся в концлагере у села Михайловка на реке Буг, что матери его пустили пулю в затылок.
Он из Буковины, страны буков – Buchenland, которая тянется на запад, переходя в буковый лес – Buchenwald.
Тут рукой подать до Тодтнауберга (Мертвой горы). А там, среди этого пространства тотальной гибели, в пасторальной тишине леса, гуляет по столь торжественно им воспетой «лесной просеке» Мартин Хайдеггер. Гуляет и размышляет, как ни в чем не бывало, о классической немецкой философии и поэзии.
Он, общающийся лишь с великими – Гете и Гельдерлином, соизволит встретиться с Паулем Анчелом через два десятилетия после того, как Анчел в начале 1945-го пересечет советскую границу. В тот год через Черновицы какое-то время выпускали евреев. Не задерживаясь в традиционно антисемитской Румынии, Анчел переберется в Вену, где в 1948 году выпустит на немецком языке, который, наряду с румынским, был его родным языком, свою первую книгу стихов «Песок из урн».
Опубликованная в этой книге «Фуга смерти», воистину великий реквием погибшему в «бездне Шоа» народу Израиля, мгновенно переведенная на многие языки и по сей день потрясающая мир, вознесет Пауля Анчела на едва приходящий в себя европейский Парнас. Расколов свою фамилию надвое и переставив слоги, Ан-чел на Че-лан, по-немецки – Zelan, по-французски – Сеlаn, он и станет Паулем Целаном.
Это он, поэт Пауль Целан, вместе с философом Эммануэлем Левинасом, удостоятся судьбой сказать истинное слово о «бездне Шоа-ГУЛаг», найти идею существования и его язык «после Аушвица».
Именно им будет дано подступиться к чудовищной логике этой бездны, ступить в ее оголенное пространство по лезвию безумия, сохраняя душевное равновесие, в случае с Левинасом, или отступить в забытье, в безмолвие, до пресечения собственной жизни, в случае с Целаном.
Философ ощущает ответственность перед Историей.
Поэт несет ответ лишь перед собственной душой.
Для души, прошедшей ад, не существуют знаки препинания, препоны точек.
Запятые идут на попятную.
Все распалось. Сплошной безмолвный крик. Вариации как повторение смерти.
Контрапункт гибели вместо пунктуации.
«Die Todesfuge»(перевожу с оригинала)Фуга смертиЧерный напиток вне пытокмы пьем его на ночь мы пьем его в полдень и утром мы пьемего ночьюмы пьем его пьемкопаем могилу в разлете ветров там не тесно лежатьв доме живет человек забавляется змеями пишет письмов сумерках пишет он в Дойчланд волос твоих золотоГретхенспускается вниз при мерцании звезд спускает собаксвистком созывает жидов копайте могилу в землеиграйте и пойтеЧерный напиток вне пыток мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя утром и в полдень мы пьем тебя на ночьмы пьем тебя пьемв доме живет человекзабавляется змеями пишет письмо в сумерках пишет онв Дойчландволос твоих золото Гретхенпепел волос твоих Шуламитмы копаем могилу в разлете ветров там не тесно лежатьон рявкает глубже копайте лентяи пляшите и пойтеон пальцем голубит металл пистолета глаза у него голубыепоглубже копайте живее играйте веселый мотивЧерный напиток вне пыток мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя в полдень и утром мы пьем тебя на ночьмы пьем тебя пьемв доме живет человек волос твоих золото Гретхензмеящийся пепел волос твоих Шуламит он змей приручаеткричит понежнее играйте про смертьсмерть это старый немецкий Гросс Мейстеркричит он касайтесь сумрачнейскрипок взмывайте смелее ввыськ могилам в разлете ветровтам не тесно лежатьЧерный напиток вне пыток мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя в полденьмы пьем тебя утром и на ночь мы пьем тебя пьемсмерть это старый немецкий Гросс Мейстер и глаз у негоголубойпулей настигнет тебя он стрелок преотличныйв доме живет человек волос твоих золото Гретхенон свору спускает нам дарит могилу в разлете ветровмечтательно змеями кружит он смерть это старый немецкийГросс Мейстерволос твоих золото Гретхенпепел волос твоих Шуламит
У Пауля Целана после всего пережитого – устойчивая неприязнь к тоталитаризму. В Австрии еще находятся советские войска, и Целан перебирается во Францию, благо в кающейся Европе в те годы еще царит особое расположение к оставшимся в живых евреям.
