Аркадий Макаров - На той стороне
Напарник, отпустив пленного, с интересом стал разглядывать перекатывающуюся на ладони диковинную кругляшку.
– Щас мы это дело раскусим! – солдат положил на дощатый стол трофей, отстегнул с пояса гранату и, как раскалывают грецкий орехи, ударил тяжёлой штуковиной по хрупкому, особой выделки фарфору. Находка тут же рассыпалась в белый-белый порошок.
– Ой, ничего нету! Где же ты, сволочь, аппарат прячешь, а? Скидывай штаны, мы из тебя шашлык делать будем!
Отца, уже в который раз спас его ангел-хранитель…
Тут в проёме блиндажа показалась крепкая, осадистая фигура, судя по тому, как мучители сразу вытянули руки по швам, их боевого командира.
Небрежно отмахнув рукой команду «вольно», вошедший устало сел на серебристый, не успевший ещё потемнеть берёзовый комель возле стола.
– Что за чудо света в расположении батареи? Кто распорядился гражданскому лицу находиться на фронтовой позиции? А? – спросил он грозно, глядя куда-то мимо растерянного и ничего не соображающего человека в нелепой для окружающей обстановки одежде.
Было трудно понять – к кому обращается издёрганный войной и неудачами командир: то ли к своим солдатам, а то ли к этому растерзанному субъекту с залитым кровью лицом.
– Товарищ капитан, – выскочил первым с радостным сообщением тот, который постарше и самый пытливый солдат, вообразивший себя героем в захвате вражеского «языка»– вот, немецкого гада остановили у самого бруствера. Высматривал что-то, сволочь одноглазая! Притворяется, что по-русски шпрехать не умеет. Молчит, змей! – и замахнулся прикладом на несчастного.
– А где его документы? Вещи?
– Так пустой он! – незаметно смахнув со стола осколки фарфорового глаза, возмущённо ответил всё тот же, пытливый, в то время как его товарищ, чувствуя что-то неладное, отвернувшись, вытаскивал из глины остывший и ненужный теперь шомпол.
– Рядовой Никишин, – обратился к нему командир, – отведи этого субчика в штаб, там разберутся, чей он шпион! – И, не проявляя больше интереса к задержанному, командир позвал пальцем к себе того пытливого, и стал что-то показывать ему на широкой, как скатерть, развёрнутой тут же на столе командирской карте.
Штабисты – народ интеллигентный, серьёзный, к делу подходят осторожно, с кондачка работать, особенно, если что касается бумаг, не будут, а постараются затянуть решение, или передать не терпящий отлагательства вопрос другой службе.
Вот и теперь, не вникая в суть дела, сразу же передали странного субъекта, мычащего что-то нечленораздельное, прямиком в СМЕРШ, а там уж, как известно, не промахнутся, там каждая пуля имеет свою цель.
И, действительно, лейтенант-смершевец в новенькой отглаженной форме, брезгливо передёрнув фатоватыми бровками усиков, пододвинул к себе коричневый ящик полевой связи и стал докладывать куда-то о неизвестном, задержанном на боевых позициях человеке, на шпиона явно не тянущем, но подозрительном.
Чёрная эбеновая трубка, глухо кашлянув, выбросила распространённое русское ругательство – расстрелять к такой-то матери!
Молодой смершевец снова шевельнул чёрными стрелочками под тонким хрящеватым носом вырождающегося аристократа, картинно расстегнул кобуру на поясе и вытащил со второй попытки плоский с продолговатым стволом пистолет ещё со следами заводской смазки, и, ткнув нежданного волонтёра в плечо смертоносной железякой, показал глазами на дверь.
Смершевец, вчерашний студент, приспособил под себя дощатый домик бывшей грибоварни с неперебиваемым характерным запахом, какой бывает в лесу после затяжных сентябрьских дождей – запах сырого погреба и лежалой хвои.
После того, как отец впереди капота солдатского грузовика вдруг увидел грязно-огненный куст, язык его перестал слушаться, как будто кто забил рот мокрой глиной. Хотя в ушах и гудели телеграфные провода, но сквозь их ровный, уходящий внутрь черепной коробки, звук слышал он почти нормально, а вот сказать ничего не мог – контузия задела речевой центр.
Услышав слова лейтенанта «Есть пустить в расход!» и, поняв, что перед ним вот так, сразу могут захлопнуть дверь, всё существо обречённого взбунтовалось, ища выход, и из горла с клёкотом и хрипом вырвался трёхэтажный русский спасительный мат: «Тра-та-та! Мать-перемать! Мужика тамбовского за шпиона приняли! Тра-та-та! Вот я весь!» И отец рванул на себе косоворотку, показывая на груди большой татуированный крест на голубом полусводе – артельная метка юности.
Но православный крест не так удивил молодого смершика, как эта грубая, по-настоящему национальная метафора, которая развязала неудачному волонтёру язык.
Молодой смершик, отец его вспоминал всегда с благодарностью, нарушив указание начальства, спрятал пистолет в кобуру и снова присел к столу.
– Так-так-так… Рассказывай, как сюда попал? Да не дыши мне в лицо! Тянет, как из русской бани.
– Да что они с нами, гады, делают?! Я на машине сюда за фашистской смертью приехал, – заспешил отец, с пятого на десятое, пересказывая свои злоключения.
Вчерашний студентик, а ныне грозный представитель СМЕРШа, надо ему отдать должное, оказался, действительно, не набившим руку карателем.
Он внимательно выслушал отца: «Машина? Какая машина? Шофёра, говоришь, Матрёнычем звали? А документы где? В пиджаке оставил? Плохо! Матрёнычу череп осколком срезало? Да… А его весь дивизион ждёт. Да и мне он кое-какие бумаги довезти должен. Да… Где машина? Не сгорела? Хорошо! Айда за мной!»
Мальчишка, что с него спросить?
Отец, обрадовавшись, что к нему снова вернулась речь, понёс всё подряд: что он знаменитый по Тамбову киномеханик, что переходящее знамя в переднем углу держит…
Но смершик, явно его не слушая, показал кивком головы на стоящий под окном мотоцикл с коляской.
– Залезай в люльку!
Рванув с места, мотоцикл ловко заюлил меж берёзовых стволов и выскочил на изрытую, перетёртую гусеницами и солдатскими обутками дорогу, закручивая за собой чернозёмную пыль.
Закреплённый на мотоциклетной коляске пулемёт зашарил из стороны в сторону длинным стволом, словно вынюхивая след. Увесистый, окованный железом деревянный приклад его, широкий, как лопата, саданул пассажира в челюсть, выбив за один раз из ровного строя два передних крепких, как окатыши, зуба.
Дорога, вынырнув из берёзового леска, сразу выпрямилась и ровным серым полотном разматывалась по зелёному, так и не увидевшему в это лето весёлых размашистых косцов, лугу.
– Держи пулемёт, мужик, челюсть потом менять будешь! – заорал своему подконвойному в ухо лейтенант, ловко выруливая на открытое пространство и крутанув до упора ручку газа.
Подконвойный, хватаясь обеими руками за увёртливое ложе боевого оружия, случайно нажал на спусковой крючок, и длинный, с раструбом на конце, ствол рыгнул в сторону леска оранжевую веерообразную струю, сразу заколотившись в неимоверном припадке.
От неожиданности лейтенант чуть не выпрыгнул из седла, выпустив на мгновение руль.
– Хватай приклад, а не скобу, мать твою перемать! Своих покосим! – чуть не порвав ушную перепонку незадачливому пассажиру, гаркнул сразу по-командирски особист, вспомнив своё лейтенантское звание.
От березняка, из молодого зелёного подлеска сыпануло горохом по барабану, и над головами вдогонку мотоциклу заныли зубной болью пули.
Какой-то солдат, вспугнутый шальной очередью, пустил по следу из рамочного ствола ППШа своих расторопных гонцов.
Лейтенант, хоть был и молод, но догадлив, почувствовав нелепую смертельную опасность, вжался в руль и зарыскал по дороге на предельной скорости, уходя из-под обстрела.
Огонь был хоть и беспорядочный, но пуля-дура всегда может найти свою цель, поэтому, вильнув за поворот, заросший по кювету кустарником, лейтенант нажал на тормоз и, выпрыгнув из седла, защёлкнул на пулемёте предохранитель.
– Да, пристрелить тебя давеча надо бы – мороки меньше! А я, дурак, пожалел. Тут, мужик, война идёт, а не свадьба!
Особист оказался добрым молодцем, деревенским, судя по всему, парнем, несмотря на пижонистый вид, который сперва вызвал у отца особое подозрение. Этот парень, вероятно, недавно и по недоразумению попал в СМЕРШ и пока не задубел ни сердцем, ни рассудком.
Он картинно вытащил из кармана узких галифе гражданский ещё портсигар с дарственным вензелем – подарок провожавшей его на войну девушки – и достал оттуда две папиросины, одну протянул подконвойному.
Несмотря на браваду, руки у добра молодца, лейтенанта, заметно дрожали.
– На, покури, убивец!
– Прости, командир, нечаянно я эту штуку нажал. Под монастырь тебя подвёл, – держась за щёку, прошепелявил «убивец».
– Под монастырь – не знаю, а вот под трибунал с тобой точно попадёшь. Если твои документы в машине сгорели, то, извини, придётся тебе пулю глотать – закон военного времени. Кто с тобой разбираться будет? – вчерашний студентик прихлопнул зудящего перед носом надоедливого комара. – Оп-па! – он показал ещё по-детски узкую ладонь с маленькой красной точечкой посередине.
