Илья Бражнин - Моё поколение
Дом наполнен возней и шорохами.
«Как мыши», — думает Илюша и улыбается.
Приходит Геся. Он улыбается ей навстречу. Она смотрит на него, отряхивая снег с шапочки:
— Ты что не раздеваешься? Что это за мода сидеть в пальто?
Он не шевелится. Он хочет ответить, но ему лень. Он хочет перестать улыбаться и не может этого сделать. Она подходит к нему:
— Что с тобой? Ты пьян?
Нагнувшись, она заглядывает ему в глаза. Он смотрит на неё и всё улыбается. У неё красивое, строгое лицо. Она редко улыбается. Он старается вспомнить её улыбку и не может. От неё пахнет больницей. Это не идёт к её гордой красоте, ко всему её облику. Ему становится жаль сестру. Почему он никогда не поговорит с ней? Они живут рядом, а ведь, в сущности говоря, он очень мало знает о ней, о её жизни, о её помыслах и надеждах. Его заливает теплая волна нежности. Он порывисто обнимает сестру и неумело целует.
— Гесенька, — говорит он и не знает, что ещё сказать.
— С ума сошел, — говорит Геся, отстраняясь, но голос её мягчает.
Илюша смотрит на сестру сияющими глазами. Геся поправляет сбитую прическу:
— Просто удивительно, какой ты глупый сегодня. Хочешь чаю?
Не дожидаясь ответа, она идет на кухню ставить самовар. Илюша поднимается и плетется за нею.
— Я помогу тебе, — говорит он и садится на табурет. — Мне без тебя скучно.
— Уйди ты, ненормальный, — отмахивается Геся улыбаясь.
— Я тебя ещё раз поцелую, — говорит он, увидя её улыбку.
— Только посмей, — грозится она, выставляя вперед черные от углей руки.
Он хватает её в охапку и приплясывает:
— В оперетте ойра, ойра. В каждом доме ойра, ойра…
— Ого! — восклицает с порога Софья Моисеевна. — Да у нас тут бал.
Илюша тотчас оставляет свою даму и подлетает к новой. Он расшаркивается перед ней и снимает фуражку:
— Позвольте пригласить вас на тур вальса.
— Почему бы и нет, — откликается Софья Моисеевна. — Я ещё собираюсь поплясать на свадьбе своих внуков.
Она кладет руку Илюше на плечо и, потоптавшись на месте, кружится по кухне, напевая прерывистым от придыхания голосом старинный вальс. Она слегка покачивается с боку на бок, потому что танцует, как танцевали во времена её юности, в два па. Рыхлое её тело приобретает удивительную плавность и легкость. На лице появляется девически надменная улыбка. Может быть, в редкую эту минуту в самом деле раздвигаются для неё стены прокопченной дымом кухни и она плывет в своё прошлое по широкой, в свечах комнате с девичьей серьезностью, кинув руку на плечо, кавалеру. Сколько выпало на её долю таких минут — их нетрудно сосчитать, ведь в пятнадцать лет она была уже замужем, а в шестнадцать стала матерью. Но сколько бы ни было там, за согнутой спиной, этих минут, таких, как этой, не было, и кавалеров у неё таких не было, как этот темноглазый и оживленный, самый красивый в мире, с самым счастливым и широким в мире будущим — завоеватель, покоритель, доктор — её сын.
— Ну, будет, — говорит она наконец, махая руками, и, задыхаясь, опускается на табурет.
— Какая ты красивая у нас, мама, — говорит Геся с необычной для неё нежностью.
— Слава богу, — улыбается Софья Моисеевна, — чего мне недостает, когда я имею таких детей.
Она с гордостью оглядывает их, и глаза её сияют.
— А самовар взял и ушел, — смеется Илюша.
Софья Моисеевна кидается к самовару.
— Совсем вы мне голову закрутили.
Она поспешно снимает с самовара трубу и берется за ручки, чтобы снести его в комнату.
— Оставь, пожалуйста, — говорит Илюша, отстраняя мать, и протягивает руки к самовару.
Софья Моисеевна смотрит на его рукав. По серому сукну шинели золотым ужом вьется длинный девичий волос. Сердце её ревниво вздрагивает.
Илюша, держа самовар на весу, торопливо идет с ним в комнату. Геся открывает перед ним дверь и проходит следом. Софья Моисеевна остается одна. Лампа коптит, — она не замечает. Будущее — да, оно не такое легкое, это будущее. Она подходит к лампе и спускает огонь.
— Этого еще недоставало, — говорит она пригорюнясь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая. ЗАКОН ПРИРОДЫ
Двадцатого декабря школьников распустили на рождественские каникулы. Ударили морозы. Город отогревался в шумной предпраздничной суете. В сочельник суета удесятерилась.
Данька с утра, едва успев хлебнуть жидкого чая, выскочил на улицу. Душа его жаждала деятельности. Существовала и солидная материальная база для будущей деятельности. В кармане его курточки лежал новенький серебряный гривенник, который Данька, не вынимавший ни на минуту руки из кармана, всё время переворачивал и шевелил пальцами. Десять копеек, данные матерью ради каникул, были деньги немалые. На них много кой-чего можно было купить.
Но торопиться с покупками, конечно, не следовало. Во-первых, эти десять копеек даны на все каникулы и никаких надежд получить от матери ещё хоть копейку не было. Во-вторых, пока эти десять копеек в кармане, Данька — царь и бог и может мечтать о приобретении самых соблазнительных вещей, но, издержав их, уже ни о чём не помечтаешь. Так не лучше ли продлить удовольствие и, прежде чем издержать заветный гривенник, вдосталь насладиться мечтой.
И Данька решил не торопиться с покупками, а сперва сделать смотр всему, что продается в городе. Посмотреть нынче было что. Вообще всюду было много всяких развлечений. На улицах толпилось неисчислимое количество народу. То и дело попадались на глаза знакомые ребята. Впрочем, все они состояли сегодня при родичах, делавших спешные праздничные покупки, и у всех были свои дела. В товарищи уличных приключений они нынче не годились, и Данька один продолжал своё путешествие по городу.
Из лавок и магазинов валил столбами пар, так как они полны были покупателей и двери поминутно открывались и закрывались. На магазинных прилавках высились горы колбас, жернова и ядра сыров, шеренги поросят и множество всякой прочей снеди. В витринах сверкала и переливалась мишура елочных украшений.
У казенки на углу Поморской и Среднего препирались хриплые толпы жаждущих, осаждая укрывшегося за частую решетку винного сидельца. Запасали по полведра, по ведру водки, чтобы хватило хмеля на всю разгульную рождественскую неделю.
В парикмахерской выставлены были диковато размалёванные картонные хари для ряженых. Отдельно висели на тесемках толстые красные носы и рыжие или черные усы. В аптекарских магазинах продавали черные полумаски с приплюснутыми носами и зияющими прорезями для глаз, сквозь которые можно было заглянуть в какой-то таинственный, небудничный мир.
Дольше всего стоял Данька в булочной, перед взводом пряничных козуль. Эти козули делались на севере с необыкновенным искусством. Мотивы их традиционны, как и выполнение. Петушки, рождественские деды, олени, ёлки искусно вылиты по темно-коричневому пряничному фону из белого, розового, зеленого сахара и покрыты, где надо, тончайшими листами сусального золота. Иные козули так превосходно выполнялись, что пряник превращался в произведение искусства. Их жаль было ломать, и случалось, что они хранились несъеденными до следующего года.
Из булочной Данька отправился на базарную площадь. Там в один день разросся густой пахучий ельник. И базар и примыкающие к нему улицы присыпаны были иссиня-зеленой хвоей.
Данька соблазнился было лохматенькой приземистой елочкой и стал её приторговывать, но вовремя одумался. Одна елка должна была поглотить половину его наличности. Это было бы непростительным расточительством. Уж если делать такие крупные затраты, так лучше купить за пятак хорошую козулю. Ладно. Но тогда на всё остальное останется только пять копеек. А всего остального так много на свете. Сегодня это стало особенно очевидным. Нет, лучше купить всего понемножку — и сладостей и игрушек. Ну, например, так — одно яблоко, одну хлопушку, один красный или зеленый шарик, какие вешают на елку, — очень красивые и блестящие, потом на две копейки конфет — это обязательно, и пряников тоже на две копейки — это вместо козули, от которой пришлось отказаться. Сколько же все это стоит и сколько после этого останется денег? Тут нельзя действовать наобум, нужен строгий расчет. Значит, так: яблоко — копейка, пряники — две, конфеты — тоже две, всего выходит пять копеек. Хорошо. Дальше: хлопушка — тоже две да шарик — целых три, они дорогие, из стекла. Всего получается: пять да две — семь, да еще три — десять… Выходит, все десять копеек издержаны? Нет, это невозможно. А где же большой карандаш — синий и красный, который он собирался приобрести в первую голову? А где же любимая палочка косхалвы? А изюм, а мятные лепешки — белые и розовые? Положим, изюм можно будет, наверно, и у мамы достать, а пряников можно купить и меньше. Как же тогда выйдет? Да. Не так-то легко быть богачом. И сколько ни имей денег, их всегда не хватает.
