Александр Лавров - Варяги и Русь
Аскольд, как старший, предложил присутствующим начать пир.
«Заходили чарочки по столикам». Сначала все молчали, принявшись за яства и запивая их крепким медом. Руар, Ингелот, Ингвар и Стемид, отставив блюда, переглядывались между собой. Потом все трое взглянули на своих князей.
А Аскольд и Дир сидели хмурые. Печать грусти явно лежала на их лицах. Видно, не заглушал их тоски шум пиршества.
— Конунги, скучно вам! — вдруг громко воскликнул Руар. — А вместе с вами скучно и нам. Далеко мы от нашей родины, так хотя бы в память ее не будем изменять ее обычаям.
— Разве вы не довольны пиром? — спросил Аскольд.
— Нет, на столах всего в изобилии, а разве забыл ты, что для норманна пир не в пир, если он не слышит вдохновенной песни скальда про дела и битвы былые?
— Да, пусть-ка споет Зигфрид, прошу тебя, Аскольд, — сказал Дир. — В самом деле, скучаем мы, а это немного напомнит нам покинутую нами далекую родину.
Аскольд, соглашаясь, кивнул головой.
— Зигфрид, Зигфрид! Спой нам, вдохновленный Ассами скальд! — закричали со всех сторон.
Аскольд в последнее время не очень охотно слушал скальда Зигфрида, отдавая предпочтение славянскому певцу.
По знаку обрадованного Дира в гридницу к пирующим введен был седой Зигфрид, скандинавский скальд, любимец светлого Бальдера.
Зигфрид вошел, высоко подняв голову. Его выцветшие от лет глаза на этот раз светились огоньком вдохновения. Таким Зигфрида давно уже не видели. Все при его появлении мгновенно затихли.
— Привет вам, витязи, привет вам, мужи Днепра и Скандинавии! — произнес Зигфрид, останавливаясь напротив князей. — Чего желаете вы от старого певца?
— Спой нам, Зигфрид, — сказал ему Дир.
Скальд тихо засмеялся.
— Спеть вы просите, а о чем? — заговорил он, повышая с каждым словом голос. — Где я почерпну вдохновение для моей песни? Разве слышу я шум битв, звон мечей? Разве вижу я теперь героев, жаждущих пройти через все пять сотен и сорок дверей Асгарда в светлую Валгаллу? Нет. Вместо героев — трусливые бабы, да и то не норманнские, а такие, каких наши воины видели разве только в одной Исландии…
— Молчи, старик! — гневно воскликнул Аскольд. — Тебе позвали петь и пой!
— Ты прав, конунг или князь, — уж не знаю, как теперь и называть тебя, — усмехнулся Зигфрид, — хорошо, я спою, но спою я только тебе да названому твоему брату…
Он с минуту помолчал и потом запел сначала тихо, но затем его старческий голос начал крепнуть и наконец стал таким же звонким, как голос юноши.
О родных скалах родимой Скандинавии пел он; о фиордах, откуда по всем морям, известным и еще неведомым, расходились легкие драхи смелых викингов. Пел он о славе берсекеров, об их отважных походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олофе Тригвасоне, мудром смелом Гастингсе, перед которым трепетала Сицилия, потом запел о чертоге Одина — светлой Валгалле, о тех неземных наслаждениях, которые ждут там души павших в бою воинов и вдруг, глядя в упор на Аскольда, запел:
Презренен, кто для сладкой лениЗабыл звон копий и мечей!Валгаллы светлой, дивной сениНе жаждет взор его очей.Пусть он умрет — чертог ОдинаПред ними хоть будет налицо,Не выйдут боги встретить сынаС веселой песней на крыльцо…А на земле — клеймо презреньяНа память жалкого падет,И полный всяк пренебреженьяЕго лишь трусом назовет!О боги светлые! К чему жеЕму не прялку дали — меч?Что толку в трусе подлом — муже,Забывшем шум и славу сеч!..
— О, замолчи, молю тебя, замолчи, Зигфрид! — прервал скальда, вскакивая, Аскольд. — Ты разрываешь душу мою…
— Почему я должен молчать, славный прежде витязь? — гордо спросил Аскольда Зигфрид. — И с каких это пор норманны прерывают песнь своего скальда, заставляют его умолкнуть, когда светлый Бальдер, певец Ассов, вдохновил его?
— Я знаю, что ты хочешь сказать… Ведь мне все понятно! — проговорил растерявшийся Аскольд. — Все, все вы здесь против меня… Вам не нравится спокойная жизнь, вы стремитесь к кровопролитию и грабежу.
— Подожди, конунг! — перебил его Руар. — Как решаешься ты пред лицом своих дружинников говорить о грабеже? Не к наживе стремимся мы, а к светлой Валгалле, к тому, чтобы в потомстве не были покрыты позором наши имена. Об этом и пел Зигфрид. Вспомни, кто ты! Да разве мы для этого подняли вас обоих на щит, разве для того мы избрали вас своими вождями, чтобы мечи наши ржавели, секиры притуплялись, а щиты покрывала плесень? Нет, нам таких конунгов не нужно… В самом деле они рождены для прялки, а не для меча…
— Но что же вы хотите от нас? — воскликнул Дир, видя, что его друг не в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слова.
— Чего мы хотим?
— Да, чего?
— Чтобы вы вели нас!..
— Куда?
— На Византию!
— На Византию, на Византию! Все пойдем! — загремели по гриднице голоса. — Вы должны повести нас, а иначе мы прогоним вас…
— Слышишь? — шепнул Ульпиан Валлосу.
— Да, но мы не допустим этого! — отвечал, улыбаясь, тот.
— Это будет трудно!
— Но не неисполнимо… Поверь мне, как бы они ни храбрились, а без Аскольда и Дира ни в какой поход они не пойдут… Но послушаем, что скажет князь…
— Знаем мы ваши желания, друзья, — несколько дрожащим от волнения голосом заговорил Аскольд, — и готовы исполнить вашу просьбу!
Крики восторга огласили гридницу.
— Только дайте обдумать нам все, — продолжал князь, — и, клянусь Перуном и Одином, и громящим Тором, мы исполним вашу просьбу?
После ухода Аскольда и Дира гридница начала быстро пустеть.
Первыми поспешили уйти византийские гости. Все, что они здесь видели и слышали, было для них так неожиданно, так поразило их, что они боялись теперь за себя больше, чем за родину…
За ними удалилась часть норманнской дружины и киевлян.
В гриднице остались только Руар, Игелот, Стемид, Ингвар, скальд Зигфрид и Всеслав.
— Честь тебе великая, вдохновенный скальд, что ты своей дивной песнью разбудил уснувшие сердца наших ярлов, — говорил Руар, пожимая руку Зигфриду.
— Мною руководил светлый Бальдер — ему честь и хвала! — с улыбкой отвечал тот.
— Но все-таки твоими, а ничьими иными устами говорил он с Аскольдом!
— Долг скальда было сделать то, что сделано мною. Но не будем говорить об этом!.. Итак, ваше желание исполнено, витязи!
— И мое также! Спасибо тебе, норманнский баян! — вдруг сказал Всеслав.
— И твое, славянин? — с удивлением воскликнул Зигфрид.
— Да, и мое!
— Но это не похоже на кроткий нрав ваших людей.
— Может быть! Но не забывайте, что я — славянин только по рождению… Лучшие годы провел я в вашей стране, там я оставил все славянское и вернулся на родину с вами настоящим варягом.
— Это мы знаем, ты всегда был храбрецом.
— Благодарю! Византию же я ненавижу! Ненавижу всеми силами своей души, будь проклята она! И если только боги будут ко мне милостивы, в крови ее детей я утоплю свою ненависть… О, скорее бы поход…
— Ты, Всеслав? Ты ненавидишь Византию? Ты хочешь мстить ей? За что? Что она тебе сделала? — раздался вдруг грустный голос.
Все обернулись. У двери стоял незаметно вошедший в гридницу князь Дир.
— Скажи же, Всеслав, за что ты ненавидишь Византию? — повторил он.
— За что? Ты хочешь знать, княже? — сверкая глазами, воскликнул тот. — Так вот за что! Византийцы у меня отняли сына.
— Это мы знаем…
— Так разве не обязан я найти его? Я для этого хочу пойти на Византию.
— Но Византия велика.
— Все равно! Я найду его, хотя бы для этого мне пришлось пройти всю ее от края до края. — О княже, умоляю тебя, уговори Аскольда повести нас… Клянусь Перуном, я соберу славян, и мы все пойдем за вами.
Дир молчал.
— Что же ты молчишь, княже? — спросил Всеслав. — Или тебя не трогают горе и печаль твоих соратников!
— Оставь, Всеслав, — промолвил Дир, — ведь, ты знаешь, мы оба любим тебя!
— Что мне ваша любовь! — грубо проговорил Всеслав. — Я сам знатнейший из приднепровских старейшин! Если у варягов смелости не хватит и вы будете сидеть сложа руки, я подниму славян и пойду на Византию с ними. Ведь не для пиров да охот не только норманны, но и мы — славяне — избрали вас своими князьями… Эх, если бы был между ними Рюрик.
Дир нахмурился.
— Что же было бы? — с раздражением спросил Дир.
— Быстрым соколом полетел бы он к берегу, кинул бы клич и поняли бы все, что не баба заспанная, а князь у них!
— Молчи, несчастный! — яростно крикнул Дир, хватаясь за меч.
— Зачем молчать? Я говорю, что следует, а ты напрасно за меч хватаешься!.. Прялки он у тебя в руках не стоит!
