Морис Симашко - Маздак
Авраам засыпал сидя, голова его кружилась. И оживал лишь к вечеру. В городе на него смотрели с интересом, перешептывались друг с другом. Здесь уже некоторые дипераны тоже надели красные куртки. Фаруд, которому помогал он когда–то переписывать христиан города, бурчал что–то себе под нос о «красных абрамах».
Уезжал он утром и еле взобрался в седло. Пула махнула ему рукой из крепости, засмеялась и ушла. Хильдемунд брел рядом с конем до самого выезда из Нисибина…
Видел он еще в городе Елену, дочку ритора Парцалиса. Она вытянулась, сделалась худой и долголицей. Пятнышко у левого глаза пропало…
4
В третий раз пришли в Ктесифон деристденаны — «верящие в правду». Даже из туранского Согда и ромейской Армении были здесь люди в красных кабах, перепоясанные веревками. Ничего из оружия не имели они: ни меча, ни щита. Только прямой обоюдоострый нож висел у каждого на животе вместе с черным точильным камнем…
Датвар Розбех командовал ими. Задолго до «Красной ночи» объединялись по пять человек приверженцы правды Маздака и давали клятву. «Четыре через Семь и Двенадцать» — было их учение, и эти знаки выбивали они на лезвиях ножей.
Несколько раз уже ездил с ними Авраам для раздачи хлеба из дасткартов. В последний раз был он в Хузистане, и кедхода, староста приданной ему пятерки из местных деристденанов, удивил его. Это был вольный перс — гончар из людей города Гундишапура, обликом похожий на эрандиперпата Картира.
— Каково значение великих цифр? — спросил у него Авраам.
И гончар объяснил… Четырьмя понятиями проявляется Высшая Сила: первое — Различение противоположностей; второе — Память, властвующая над временем; третье — Мудрость, способствующая равновесию; четвертое — Радость удовлетворения… Путем Семи сущностей определяются они в обыденной жизни, и эти сущности — Власть, Управление, Хранение, Исполнение, Разумение, Рассуждение, Служение… А Семь вращаются по извечному кругу Двенадцати действий — произносить, давать, брать, нести, питаться, двигаться, пасти, сеять, бить, приходить, пребывать твердым. Свет и тьма борются в этом непрерывном вращении…
Авраам много раз слышал откровение Маздака. Но не умеющий читать деристденан понимал это не просто как заученную истину. Построенная великим магом система мирового движения проникла в плоть и кровь, целиком захватила разум. Никаких других возможностей не существовало для него в этом мире, бесконечность которого прежде всего признавалась Маздаком. Сомнения врача Бурзоя вспомнились тогда Аврааму. Сколько было уже четких, завершенных систем: вавилонских, египетских, ромейских, и они рушились, развеивались в прах…
Когда Авраам попытался осторожно заговорить об этом, гончар запрещающе поднял правую руку. В спокойных глазах его светилась разумная вера. И лишь подумав, ответил он:
— Ты просто никогда не работал руками, красный диперан… Родившись, начал мять я глину. Чистую глину, без примесей. И тридцать пять лет делаю одинаковые, в четыре локтя длины, трубы для воды и стока нечистот. У меня не может быть сомнений. Если я поверил, — значит, это правда!..
Ладонями к огню, у которого грелись они, лежали большие жесткие руки гончара. Такие же руки были у сотника Исфандиара и Фархад–гусана. Авраам вспомнил непрерывный, однообразный, отливающий солнцем след от сохи, размеренный, обреченный шаг быков… И у рабов, окапывающих оливы, такие руки…
Осознанность веры была у этих людей, но не она поразила тогда Авраама. Другое было неожиданным. Гончар ощущал бесконечность, но не хотел ее. Он сознательно и непримиримо отметал все другие возможные системы. Значит, за высоким лбом мага родилась такая правда, которая именно сейчас нужна людям. Только она и никакая другая. Свет уже побеждает тьму, и для полного торжества правды необходимы лишь самоотречение, чистота мысли, слова и дела!
Наверно, каждая забытая правда прошлого нужна была людям. Они сами выбирают и прилаживают ее себе ко времени. Что же такое — правда?.. Авраам посмотрел в глаза гончару и не стал спрашивать.
Белую муку, досуха прожаренную в сладком масле, раздавали людям деристденаны. Вяленые бычьи туши они разрубали на двенадцать положенных частей каждую. Бруски истекающего желтым жиром арийского сыра резали широким тесаком без взвешивания. Сушеные абрикосы, инжир, финики отмеривали в шапки. Ароматом бесчисленных пиров пропитались их тела и одежда. Один раз в день садились они у хауза, миску теплой воды ставили между собой. По горсти принесенной из дому сухой муки ссыпали туда деристденаны и ели, передавая по кругу большую деревянную ложку…
В третий раз после великой ночи пришли они, и словно кровь проступила сквозь черные каменные плиты. Пятерками, по сто в ряд, стояли «верящие в правду», бесконечно отражаясь в серебряной стене. Близкие друг другу люди это были — отцы с сыновьями, братья, родственники по праву ночи в доме единоверца. И дети стояли среди них, не достигавшие до плеча зрелым мужчинам…
Подъезжая к площади, Авраам смотрел по сторонам и вдруг увидел гончара. Те же трое братьев и двенадцатилетний внук были с ним.
— Мы пришли к Маздаку спросить, что нам делать дальше…
Это сказал гончар, и в знак безмолвного согласия наклонились головы у всех четверых. Одинаковые были они — ссутуленные, с длинными руками, приспособленными мять чистую глину. И мальчик был такой же, только без отвисающих к плечам усов.
Когда Авраам оглянулся от дворца, то снова увидел гончара среди тысяч людей…
Давно убрали желтый шелк, отделяющий нишу для диперанов. Не приходилось теперь сдвигать его всякий раз, чтобы увидеть говорившего. И внизу все было не так…
Не гремели трубы, и не призывались сословия. Пустой трон стоял где–то за тяжелой бордовой завесой, а царь царей и бог Кавад сидел со всеми на высокой подушке, и каждому было открыто его лицо. Звериные лампады больше не зажигались — горели простые трехъярусные светильники. Они источали ровное пламя, и не было от него дымного багрового отсвета.
Все здесь теперь было обычным: большой ковер на полу, колонны с рельефами, человеческие лица. Только круглая черная яма по–прежнему холодно зияла посреди зала. Прямо напротив нее сидел царь царей…
Вчера лицом к лицу увидел его Авраам. Как когда–то, вошел вдруг в книгохранилище Светлолицый. Сделав разрешительный знак, он остановился в шаге от Авраама и вдруг коснулся его плеча:
— Ты пишешь мою хронику?
Авраам хотел склониться. Светлолицый еще раз досадливо поднял руку и стремительно прошел к окну. Он долго смотрел куда–то поверх стены дасткарта, а Авраам не знал, что ему делать. Эрандиперпат, наверно, рассказал царю царей о «Книге Владык», но не об этом спрашивал сейчас Светлолицый. Помнит ли он то первое утро, когда учил Авраама старой арийской игре «Смерть царя»?..
— Мы в один день родились с тобой, христианин…
Авраам сначала не понял. Тень Светлолицего падала к самым его ногам. В узком окне виднелся лишь край широкой брови и повторяющий ее угол подбородка. Действительно сказал это царь царей или послышалось ему?..
Уже во дворе вспомнил он арийское поверье о ровесниках. У каждого человека есть двойник, родившийся в один день с ним. Они связаны навечно… Да, он, Авраам — сын Вахромея, родился в День Царя…
Светлолицый быстро поворачивал голову к каждому говорившему. В глазах его открыто вспыхивали огоньки одобрения или осуждения. Бледной тенью сидел за ним царевич Замасп, брат его по отцу Перозу. Во всем повторял он Кавада — резко изогнутые брови, хищность носа, твердая линия губ. Лишь подбородок вдруг терялся, заостряясь и пропадая где–то внизу. И еще глаза никак не могли остановиться на лицах людей и беспокойно метались по потолку…
Немного великих осталось в Царском Совете — половина подушек пустовала. Мобедан мобед сидел поникший, затаив маленькую голову в одеждах. Не было вазирга Шапура из Михранов, который умирал от болезни крови. Ни один из восьми больших Каренов не остался в Ктесифоне после смерти родового главы — Быка–Зармихра. В горной Мидии на путях к Турану засели они, не допуская в свои дасткарты царских диперанов. Так же сделали многие другие из великих…
Зато появилось здесь несколько новых из приверженцев правды Маздака, и среди них неистовый датвар Розбех — вождь деристденанов. Сразу за Маздаком сидел он в ряду. Оставшиеся великие настороженно посматривали на него…
Только старики в белых одеждах из сословия вастриошан были все те же. Они неподвижно сидели на своих желтых подушках, и громадный кузнец в прожженном кожаном переднике стоял за ними.
И на прежнем месте, пятым в ряду мобедов, сидел великий маг Маздак. Огромный лоб его высился над всеми, и все подушки были повернуты к нему. Царь царей и бог — Светлолицый Кавад смотрел на него, ожидая решения…
