Рудольф Баландин - Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно

Кальвин поначалу действовал как решительный реформатор, призывая к свержению власти папы римского. Придя к власти, он превратился в «папу женевского». Его главной задачей стало сохранение господства своего учения. Было выгодно утверждать божественный промысел, способствующий торжеству его идей.

Кальвинизм пережил обычный для многих идейных течений переворот, можно сказать, с ног на голову. От крайней религиозной «революционности» перед-захватом власти до крайнего консерватизма в период своего господства. Были введены строжайшие законы против отступников или даже просто нерадивых верующих. Были запрещены многие песни, игры, танцы, веселые вечеринки. Общественное богослужение стало важным политическим мероприятием. Отказ от него вызывал сомнения в благонамеренности.

Больной не имел права лежать дома более трех дней без посещения проповедника общины. Повсюду орудовали профессиональные шпионы и процветали «непрофессиональные» доносы. Царили страх и подозрительность.

Религиозный вождь выступал на правах вершителя судеб. Если ему открылась истина, если он постиг пути развития общества, то массе верующих не оставалось ничего иного, как шествовать этим путем. Ослоухие проповедники превращали паству в стадо ослов, бредущее к будущим благам, (в загробной жизни). Святая ослиность стала высокой общественной добродетелью!

Надо оговориться: Бруно выступал против идеи предопределения с философских позиций, всячески избегая затрагивать области религии, политики, общественной жизни. Однако напрасно он надеялся, что может завязаться философская дискуссия. Слишком важные практические мероприятия, идеологические установки были связаны с учением о предопределении. Вот почему столь яростно опровергли Бруно его противники. Не на словах, а на деле — репрессиями.

«На всякого мудреца довольно простоты». Как ни странно, Бруно искренне надеялся — зная богословов! — на то, что ему будет дозволено философствовать свободно. Он даже доказывал, что свободные философские рассуждения укрепляют религию.

Можно ли было надеяться, что логичные доводы смогут поколебать упрямство святых ослов?! Да кто из них будет слушать эти слова? А если выслушает и вдумается в них — тем хуже. Разве не ясно, что Бруно принижает догматическое богословие, отводя ему роль клетки для «грубых народов», и возвышает свободную философию, предназначенную для «созерцающих истину»?

Бруно был совершенно не приспособлен к той социальной и духовной среде, которая сложилась в конце XVI века в Европе. Он и не желал приспосабливаться. В эпоху торжества догматизма и нетерпимости провозглашал идеи свободы, разума, любви. Он был нетерпим к нетерпимости. Был убежден, что нет и не может быть философии, зависимой от религиозных догм, единственно верной и неизменной.

Подобные взгляды в тот период имели мужество утверждать очень немногие. Судьба их была трагична. Избравший путь преодоления обрекал себя на лишения и опасности.

Бруно был волен выбирать путь приспособления или преодоления. Он выбрал второе. И этим был обречен. Обречен на скитания, тяготы жизни и мученическую смерть. Обречен на бессмертие за гранью личного существования.

Глава четвертая

Надежды и разочарования

Ты, девочка! Ты, с ангельским лицом,

Поющая над старой звонкой лютней!

Я мог твоим быть другом и отцом…

Но я один. Нет в мире бесприютней!

Высоко нес я стяг своей любви.

Но есть другие радости, другие:

Оледенив желания свои,

Я только твой, познание — София!

Из Швейцарии Бруно перебрался во Францию. Там продолжались столкновения между католиками и гугенотами. Разрушительные гражданские войны наносили стране и экономический и моральный урон. На юге Франции армия католиков, руководимая Генрихом Гизом, претендентом на королевский престол, сражалась с войсками Генриха Наваррского, которому суждено было стать прославленным королем Франции.

Не найдя работу в Лионе, Бруно перебрался в Тулузу. Здесь находился один из самых крупных университетов Европы, царил дух вольного студенчества и свободомыслия. Бруно предложили читать группам студентов курс астрономии и философии — открылась вакансия по кафедре философии.

Преподавать требовалось прописные учебные истины. Это не могло удовлетворить деятельный творческий ум Бруно. Приходилось смирять свои чувства. Ведь впервые удалось жить в сносных условиях и работать спокойно. Этим надо дорожить! Остается немало времени для выработки собственных идей.

Как некогда в монастыре, Джордано попытался вести двойную жизнь. На официальных занятиях толковал о сочинениях Аристотеля. Наедине создавал свою философскую систему. Но скрывать свои убеждения он не умел. В некоторых лекциях и на диспутах он все чаще возражал толкователям Аристотеля.

Нравы местного университета описал Франсуа Рабле. Герой книги Пантагрюэль захотел побывать во французских университетах. С наибольшей пользой для себя он посетил Тулузу. «…Там изучал танцы, а также искусство фехтования обеими руками, как это в обычае у студентов местного университета». Однако долго оставаться здесь он не рискнул «после того, как увидел, что студенты поджаривают живьем своих профессоров, как копченых сельдей…».

Подобные нравы заставили благоразумного Пантагрюэля высказаться примерно так: «Зачем мне греться снаружи, когда я любитель согреваться изнутри?»

Даже в Тулузе свободомыслие Бруно представлялось чрезмерным. Преподаватель университета посмел отвергнуть систему мира Птолемея в пользу какого-то безвестного польского богослова Коперника!

Бруно было не до шуток, когда он испытал на себе гнев тулузских блюстителей истины. Около двух лет посчастливилось ему преподавать в университете. И вновь — скитания…

В Париж он прибыл с дипломом доктора и званием профессора философии. В Парижском университете, однако, ему довелось преподавать только после окончания эпидемии чумы.

Вынужденная передышка в преподавательской деятельности его не огорчила. Он готовил к изданию рукописи «О тенях идей», «Песнь Цирцеи», «Искусство Луллия» и комедию «Подсвечник».

Свои первые лекции в Сорбонне он посвятил учению Фомы Аквинского о боге. Это были пробные лекции, вне конкретного курса. Прошли они успешно. Бруно предложили занять кафедру философии. Он вынужден был отказаться. Профессору полагалось обязательно посещать обедни и другие торжественные богослужения. А ведь он за самовольный выход из ордена и снятие монашеского одеяния был отлучен от церкви.

Бруно честно исполнял церковное предписание, хотя не терпел церковников и к официальным богослужениям относился скептически. Кто помешал бы ему посещать мессы? От католической веры он не отрекался. А ведь цена за эти «недозволенные» мессы была для него очень высока: возможность занять почетную и обеспеченную должность, приобрести авторитет и влияние.

…Славный король Генрих IV — гугенот — вынужден был десять лет спустя в сходных обстоятельствах принять католичество и посетить мессу. Он сделал это без тяжелых раздумий и ущемлений совести. Высказался с улыбкой: «Париж стоит мессы».

Бруно думал и поступал иначе. Не счел возможным идти против своей совести. Да и не придавал он большого значения выгодным должностям, наградам, высоким окладам. Он презирал тех, кто под видом озабоченности, поисками истины в действительности изыскивают для себя материальные блага:

«Самые жалкие из людей — это те, кто из-за куска хлеба занимаются философией». «Истина и справедливость покинули мир с тех пор, как мнения сект и школ сделались средствами к существованию». Для него это были не просто красивые фразы, но искреннее убеждение, которое он подтверждал поступками.

В отличие от политика, Бруно никогда не помышлял о власти над людьми, о подавлении противников. Единственно, к чему он стремился — к дискуссиям, доказательствам своих идей, выяснению правды. И вновь — не на словах, а на деле. Об этом он никогда не писал. Но поступал только в согласии с этими убеждениями.

Он продолжил чтение экстраординарных, необязательных для учащихся лекций. Успех их был велик. Наибольший интерес вызывали его выступления о луллиевом искусстве логично мыслить.

Поражала слушателей манера Бруно излагать материал. Он вдохновлялся, говорил напористо и быстро, цитировал наизусть обширные отрывки чужих сочинений, приводил неожиданные и яркие сравнения, остроумно и точно срезал оппонентов.

Один из учеников Бруно — Костич — свидетельствовал: «Джордано Бруно привлекал в Париже множество учеников и слушателей на свои лекции по луллианову и мнемоническому искусству. И я тоже присутствовал, хотя не всегда, на его чтениях, желая познакомиться с его изумительным искусством. Меня приводили в дикий восторг его мастерство и изобретательность. Он поразительно богатыми доводами демонстрировал на диспутах свое искусство убеждать».