Ирина Звонок-Сантандер - Ночи Калигулы. Падение в бездну
Макрон снял красный шерстяной плащ и прикрыл тело им юноши.
— Тащите его на погребальный костёр, — сухо распорядился он. — Никаких посмертных почестей.
XXVII
По приказу императора в Рим доставили слона. Погонщики-нубийцы проводили диковинное лопоухое животное по кривым улицам, прилегающим к Форуму. Римляне прижимались к стенам домов, с испуганным удивлением рассматривая его. Вспоминали карфагенца Ганнибала, который перебрался через Альпы и наводнил Италию с многотысячной армией и шестидесятью слонами. У Ганнибаловых слонов на спинах возвышались искусно устроенные башенки. Солдаты, спрятанные там, метали в римлян острые копья и смертоносные стрелы. Этот слон, спокойный и послушный, тащил роскошные носилки.
Повинуясь знакам погонщиков и щелчкам хлыста, слон остановился перед храмом Кастора и Поллукса. Весталки, чьё жилище находилось по соседству, любопытно выглядывали из-за тонких колонн. Зрелища привлекали девственных жриц, как и прочих горожан. Не напрасно в цирках и амфитеатрах были устроены особые места для весталок, подальше от мужчин.
По мраморным ступеням храма спустился император. Римляне не удивились, они уже привыкли к тому, что древний храм служил выходом из дворца. Поверх белой туники Калигула надел позолоченный панцирь старой эллинской работы.
— Панцирь Александра Македонского! — восторженно крикнул кто-то в толпе.
Калигула довольно кивнул.
— Это действительно панцирь великого Александра, — громко подтвердил он. — Я велел вытащить его из гробницы царя и доставить в Рим из Александрии.
Солнце скользнуло по тиснениям, украшающим панцирь. Римляне восхищённо прижмурились. Им казалось, что Гай Цезарь, воспитанный в солдатских лагерях отца, призван возродить былую славу македонского героя.
Калигула протянул правую руку. Её коснулась прекрасная женщина, императрица Лоллия Павлина. Голубая туника соблазнительно обтягивала тело, золотые волосы струились по плечам, безмятежно улыбались подкрашенные губы. Квириты разглядывали красавицу с нескрываемым восхищением. Гай Цезарь начинал тяготиться ею. Кроме необыкновенной красоты, у Лоллии Павлины не было иных достоинств.
Учёный слон грузно опустился на колени перед императором. Калигула польщенно расмеялся, делая толпе жесты, приглашающие вторить смеху. Погонщики помогли Гаю Цезарю и Лоллии Павлине взобраться в носилки. И медленно повели слона по Форуму.
Носилки слегка покачивались. Лоллия Павлина кокетливо вскрикивала, цепляясь за витые колонки.
— Я боюсь, Гай Цезарь! Эта мерзкая тварь может уронить нас на землю и раздавить! — пожаловалась она и погляделась в зеркальце, привешенное к поясу. Проверила: не растрепалась ли причёска от езды на слоне.
— Не бойся! — усмехнулся Калигула. — Слон — воплощённое могущество! Если он побежит — стольких ротозеев раздавит!
Император одарил насмешливым взором толпу, суетящуюся далеко внизу. Носилки проплывали на уровне второго этажа инсул. Калигула заглядывал в распахнутые окна и веселился, замечая испуг на лицах обывателей. Он чувствовал себя героем древности — Ганнибалом или Александром Македонским.
— Когда великий Александр подступил к вратам Индии, местный царь выслал против него армию слонов, — громко произнёс Гай, склонившись к Лоллии. — Но македонцы забросали животных копьями. Слоны, испуганные жалящими ударами, повернулись и убежали, давя насмерть индийских солдат.
— Что ты сказал, великий цезарь? — Лоллия рассеянно обернулась к мужу. Она не расслышала, увлёкшись возгласами восторженной толпы.
Калигула нахмурился. Он снова затосковал о Друзилле, живущей ради возлюбленного брата, ловящей каждое его слово.
— Спрашиваю, когда ты забеременеешь? — грубо спросил он, хлопнув по плоскому животу Лоллии.
— Молю богов, чтобы это свершилось как можно скорее, — смутилась молодая женщина.
— Значит, не тех богов молишь! — насмешливо отозвался Гай. — Принеси жертву Юноне Люцине, покровительнице рожениц. А то я уже устал от ночной работы. Тружусь, словно поселянин, бросающий семя в неплодную почву!
Лоллия мучительно покраснела. Дрожащие руки нервно теребили край покрывала.
— Прости, цезарь! Этой ночью я постараюсь понести, — взмолилась она. — Приди ко мне! — Лоллия призывно колыхнула роскошной грудью. Надеялась одурманить императора формами своего тела.
— Приду, — хмуро пообещал Калигула и впился поцелуем в нежные губы.
Лоллия невольно застонала. Целуя, император укусил её.
— Почему стонешь? — оторвавшись от жены, спросил Гай.
— От сладости твоей любви! — изобразив на лице томное желание, ответила Лоллия.
Затаив дыхание, зрители наблюдали поцелуй Калигулы. Удивительно: император ласкает супругу так же, как последний плебей — свою жену. Неправы полагающие, что правителям открыты особые, божественные наслаждения.
— Посмотри! Гай Цезарь любит жену, как простой человек! — одобрительно шепнул один квирит другому.
— Верно! — отозвался собеседник. — В отличие от Тиберия, который любил не по-человечески, а по-звериному.
— Слава императору! — восторженно закричали оба.
Калигула достал мешок с сестерциями, спрятанный между подушек. Вытащил пару монет и бросил в толпу. Монеты со звоном покатились по камням. Плебеи, толкаясь, подхватывали их. Наступали друг другу на пальцы, выцарапывали из более ловких рук серебрянные кружки с профилем Калигулы. Император смеялся.
Полуголые нубийцы, сопровождающие слона, ударили ладонями в ярко раскрашенные тамбурины. Услышав знакомый звук, животное подняло хобот и издало пронзительный рёв. Заплакали дети, покрепче прижавшись к груди матерей или кормилиц. Император снова швырнул в толпу горсть сестерциев. Гулкий удар тамбурина, вой слона, детский плач, звон разбрасываемых монет, смех императора… Гулкий удар тамбурина, вой слона, детский плач, звон разбрасываемых монет, смех императора… Звуки, сложившиеся в прихотливом неизменном порядке, завораживали толпу. Гулкий удар тамбурина, вой слона, детский плач, звон разбрасываемых монет, смех императора… Странная музыка сегодняшнего зрелища.
XXVIII
Женщина, прикрывшая лицо тёмным покрывалом, неподвижно стояла в бушующей толпе. Её толкали, но она не замечала толчков, не слышала криков, не видела ничего. Только императора в носилках, установленных на спине слона. Императора, привселюдно целующего Лоллию Павлину!
— Домина Друзилла, уйдём отсюда! — осторожно шепнула ей на ухо любимая рабыня.
Друзилла вздрогнула, словно уколовшись о веретено. Не отвечая, она быстро отошла в сторону. Гета поспешила за ней. Друзилла оглянулась. Слон, помахивая размалёванным хвостом, удалялся в сторону Ватиканского холма. Звуки тамбурина стали глуше. Плебеи, наталкиваясь на Друзиллу, бежали за императором. Прикрыв лицо, она брела против течения. Одна против всех. В ненакрашенных глазах затаилась боль. Ей мерещился поцелуй, которым обменялись Калигула и Лоллия. И худая жилистая рука брата на животе соперницы, обтянутом голубым шёлком.
Друзилла свернула в узкий переулок. Шум Форума остался позади. Разорвался ремешок на сандалии, заставляя девушку прихрамывать, как дядя Клавдий. Дойдя до ближайшей инсулы, она устало присела у колонны, к которой обычно привязывали ослов.
— Домина Друзилла, я отведу тебя домой, — Гета, снимая с ноги госпожи испорченную сандалию, преданно заглянула ей в глаза.
— Нет! — качнула головой Юлия Друзилла. — Я пойду в храм Юноны Люцины.
Рабыня промолчала. В храм Люцины ходят беременные, вымаливая благополучные роды. Или бесплодные, желающие зачать младенца. Она надела на ногу Друзилле сандалию, снятую с собственной ноги и протянула ей руку. Оперевшись на верную Гету, Друзилла медленно двинулась к Эсквилину.
В храме Люцины было прохладно и тихо. Пахло благовониями, горящими перед мраморной статуей Юноны. Друзилла прислонилась к широкой дорийской колоне и бессильно заплакала:
— Зачем я пила горчичный настой? Зачем отказывалась родить ребёнка Гаю? Он не брат мне, а муж, данный богами. Не будь я так глупа — он меня, а не Павлину целовал бы привселюдно. Помоги мне, могущественная богиня, и я пожертвую тебе сто быков! — девушка жалобно смотрела на мраморную Юнону Люцину, вышедшую замуж за родного брата, Юпитера. Эта богиня непременно поймёт Друзиллу!
— Благородная Друзилла! — неизвестная женщина в синей столе коснулась её плеча.
Друзилла испуганно задрожала. Подслушана самая сокровенная, самая искренняя её молитва. Незнакомка смотрела на Друзиллу с ласковым сочувствием.
— Мне понятна твоя боль! Позволь мне облегчить её, — женщина склонилась над рукой императорской сестры и поцеловала её с преувеличенной преданностью.
— Кто ты? — Друзилла высвободила руку из чужих ладоней.
— Цезония, — улыбнулась незнакомка. — Ты не помнишь меня, благородная Друзилла? Я часто бывала во дворце, на празднествах твоего брата, императора.
