Кирстен Сивер - Сага о Гудрид
Гудрид проглотила обиду и твердо ответила:
– Я уверена, что если этот вор осмелится еще что-нибудь украсть в доме, он будет горько раскаиваться в этом.
У Гудрид разболелась голова, и она пошла к дому, под предлогом помочь Тьодхильд. Войдя на двор, она еще некоторое время постояла, любуясь фьордом. Поверхность его потемнела от ветра, который все усиливался, дуя с ледника на северо-востоке, и высокая береза на холме качалась и поскрипывала. Гудрид повернулась и медленно двинулась к дому. Не было слышно ни людей, ни собак. Может, ей станет лучше, когда она приляжет на скамью в прохладной комнате.
Сперва Гудрид подумала, что ей почудилось, когда она тихо шла к себе в комнату и увидела, как в ее сундуке роется Турид Златокожая. Она подскочила к ней быстрее искры от огнива и схватила рабыню за руку. Гудрид была так возмущена что даже не слышала своего окрика и испуганного воя Турид. Заставив рабыню разжать кулак, она увидела, что та похитила ее маленький серебряный молот Тора, доставшийся девушке еще от матери.
– Ах ты, воровка! Гнусная воровка!
В доме проснулся старый терьер Тьодхильд и зарычал. Послышались чьи-то быстрые шаги. На помощь Гудрид прибежала Хальти-Альдис: она вывернула Турид руку, и из дверей уже доносился голос Тьодхильд:
– Ты оказалась глупее, чем я думала, Турид Златокожая. Твое счастье, что у тебя густые длинные волосы: они спрячут отрезанное ухо.
Послали за Лейвом, и тот решил, что обидное наказание – отсечение уха, – которое полагалось для рабов, совершивших кражу в первый раз, будет устроено на следующий же день. Надсмотрщик наточит ножницы, которыми он подравнивает конские хвосты, а тем временем Турид будет заключена под стражу. Позвали из кузницы Ньяля, нового раба-ирландца, чтобы он посторожил Турид в хлеву.
Когда Гудрид заметила огоньки, вспыхнувшие в глазах Турид при появлении Ньяля, она окончательно уверилась в том, что все кражи каким-то образом были связаны с этим красавцем. И она медленно сказала:
– Тьодхильд, хочешь, я помогу тебе заставить Турид рассказать о ворованных вещах?
Тьодхильд согласно кивнула, подозвав стоявших в дверях слуг.
– Альдис, поди поищи в вещах Турид. А за тобой, Ньяль, мы пошлем, когда потребуется. – И когда дверь за слугами закрылась, Тьодхильд сказала Гудрид: – Начинай.
Гудрид все еще дрожала от гнева, когда она приступила к расспросам.
– Зачем ты это сделала? Что ты собиралась делать с украденными вещами?
Турид упрямо нагнула голову и ничего не отвечала. Тьодхильд сурово произнесла:
– Будет лучше, если ты расскажешь нам все. Ты обязана это сделать.
Турид резко подняла голову и окинула Гудрид и Тьодхильд горящим от ненависти взглядом.
– Обязана! Я ненавижу тебя и твой дом. Я хотела купить место себе и Ньялю на каком-нибудь торговом судне, и летом мы оба были бы свободны…
В молчании внимая безумной страсти этой юной рабыни, Гудрид вдруг ощутила себя беспомощной и растерянной, как в первый раз, когда ей пришлось помогать корове во время отела.
– Я так и думала, что здесь замешан Ньяль, – устало произнесла она. – Он знал о твоих планах?
Турид Златокожая бросила ей:
– Ты ведьма, Гудрид! Никто ни о чем не догадывался, только ты наколдовала нам несчастье. Я и не думала говорить об этом Ньялю, пока все не устроится.
– А ты уверена, что он захотел бы поехать с тобой? – спросила Тьодхильд. Турид повернулась к ней и неожиданно улыбнулась.
– Когда бы он узнал, что я для него сделала, он сразу же полюбил бы меня. Он говорил мне, что у меня красивые волосы.
– Так оно и есть, – устало ответила Тьодхильд. – Вот только ума тебе недостает. У тебя сохранились все ворованные вещи?
В заплаканных глазах Турид мелькнула надежда.
– Да… я точно знаю, что Альдис найдет все до единого. М-мо-жет, тогда мне не отрежут ухо?
– Нет, придется отрезать. Просто Гудрид поможет мне в этом. Она более искусно умеет останавливать кровь, чем я.
Турид затряслась, словно на морозе. Тьодхильд сняла с плеч платок и накинула его на рабыню, сказав при этом:
– Гудрид, подскажи Лейву, чтобы он вместо Ньяля прислал кого-нибудь другого сторожить Турид ночью.
Гудрид хотела бы, чтобы Тьодхильд нашла также другого для исполнения наказания, но она знала, что хозяйка дома таким образом оказывает ей честь, ставя ее на одну ступень рядом с собой.
На следующее утро, в ранний час они вышли на двор, ведя за собой провинившуюся рабыню. Турид села на низенькую табуретку, зажмурилась, непрестанно трясясь всем телом. Гудрид и Тьодхильд схватили ее за ледяные руки, когда ухо было уже отрезано: при этом раздался звук, похожий на хруст утиной лапки. После этого надсмотрщик вернулся с ножницами в конюшню, а Гудрид хлопотала над Турид, чтобы остановить кровь при помощи тряпки, смоченной в отваре тысячелистника. Сменив первый компресс, она заметила, что на двор вышел Ньяль и наблюдает за Турид. В его синих глазах было все, что угодно, но только не любовь.
Турид позволила увести себя в дом, но от еды отказалась.
Когда на пятый день Гудрид пришла к ней сменить повязку, по телу рабыни прошла сильная судорога. Всякие попытки успокоить ее и укрыть получше одеялом только ухудшали дело. На коже Турид выступили капельки пота, и она беззвучно ловила губами воздух. Лицо ее искажалось гримасой ужаса. Через некоторое время припадок миновал, и Гудрид выбежала из хлева на поиски Тьодхильд.
Та медленно поднялась со своего места и властным голосом велела Торкелю принести из церкви бочонок со святой водой. Придя в хлев к Турид, обе женщины увидели, что та находится в сознании, но едва Гудрид склонилась к ней, у нее снова начались судороги. Тьодхильд поспешно выхватила у перепуганного Торкеля чашу со святой водой, обмакнула в нее пальцы и перекрестила свою рабыню.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа: да уготовит Бог этому жалкому созданию ту участь, которую она заслужила.
«И избави меня от подобной безумной страсти», – подумала про себя Гудрид.
После длительного припадка Турид скончалась. Тьодхильд велела Лейву, чтобы тот приказал Ньялю выкопать могилу возле церкви.
После тинга Гудрид с отцом отправились в лодке к себе домой, на Бревенный Мыс. Девушка спросила у отца, что он думает о происшедшем в Братталиде. Словно прочтя ее мысли, Торбьёрн устало провел рукой по лбу и ответил, не глядя ей в глаза:
– Я рад, что у нас больше не осталось рабов. Лучше, когда люди служат тебе по собственной воле. Связывает только преданность и согласие.
Причалив к берегу, они вошли к себе на двор, где мирно сидела и шила Торкатла. У двери лежала кошка Халльдис, а под кустом растянулась старая Хильда. Торбьёрн довольно улыбнулся при виде этой идиллической картины, а потом сказал Халльдору:
– Думаю, нам надо попросить Лейва дать нам одного из щенков Эриковой собаки: наверное, это последний ее помет. Нам явно нужен пес, который бы лаял при приближении людей к дому!
Халльдор согласно кивнул, а Гудрид сказала:
– Ты не хочешь сказать, что кто-то нападет на нас, отец? Кто бы это мог быть?
– Такие же люди, которые нападают на бондов в Исландии, – люди вне закона или жаждущие мести. Я не так давно живу в Гренландии, чтобы успеть нажить себе врагов, но все же здесь есть бродяги, объявленные вне закона. Ты и сама, наверное, слышала на тинге о том, что Бард Трескоед объявлен вне закона, так как он этой осенью сжег заживо всю семью? У него есть жена, дети и небольшой клочок земли, и он скорее всего будет прятаться теперь в этих краях, охотиться на дичь и воровать по дворам. Ему ведь терять нечего. Каждый может убить его.
Гудрид вздрогнула и вгляделась в заросли, окаймляющие луга позади двора. Словно ей почудилось, что в них притаился Бард Трескоед. Но это были просто блики от солнца.
Через несколько дней Халльдор привез из Братталида щенка. Это был жизнерадостный, толстолапый и неуемный кобелек. Он без конца бегал за Гудрид, когда распознал, что именно у нее ключ от кладовой, и заливисто лаял всякий раз, когда Харальд Конская грива выходил взглянуть на коз. Гудрид прозвала щенка Фафни и постелила ему у входа старую овчину.
Хильда собрала последние силы и кинулась с пришельцем в бой чтобы показать, как надо вести себя опытному дворовому псу. Бой происходил как со щенком, так и с поросятами у навозной кучи, где валялись объедки. Так что Валя встретил лай сразу двух собак, когда он однажды подъехал к Бревенному Мысу. Он привез с собой телячьи шкуры в благодарность за помощь, оказанную Гудрид его Николетте и малышу.
Гудрид угостила его молочной похлебкой, а сама села рядом. Она погладила ценные шкуры и сказала:
– Это слишком щедрый дар: ты мог бы обменять эти шкуры на зерно.
– В другой раз. Мы едим теперь мох, как и другие.
– У меня тоже есть для тебя кое-что. – И она гордо протянула ему маленький сыр, который приготовила сама. Собираясь обратно в дорогу, Валь бережно положил сыр за пазуху, и Гудрид поняла, что он припасет его для семьи, а не для себя.
