Наталья Павлищева - Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы
Правда, Ломоносову жить после того оставалось совсем недолго, в 1765 году он умер. Орлов тут же опечатал все документы в кабинете и позже вывез их к себе, не желая, чтобы что-то попало в руки противников Ломоносова. Если бы еще Григорий Григорьевич сумел разобраться в том, что вывез, или посадил разбираться кого-то толкового! Но этого тоже, увы, не случилось, Орлову оказалось недосуг: был занят амурными делами и заботой о сохранении своего положения при императрице.
Но наставлять наследника не прекратил, только делал это по-своему — водил к фрейлинам, чтобы тот привык к дамскому обществу в вольной обстановке. Фрейлины смущались, цесаревич тоже, однако быстро привыкли все, появление одиннадцатилетнего мальчика стали воспринимать как нормальное явление. Сама Екатерина иногда посмеивалась над сыном, пытаясь вызнать у него, какая девушка ему нравится больше. Никому не приходило в голову, что в таком возрасте рановато интересоваться девушками. Орлов на подобное замечание только плечами пожал:
— Глупости! Я в его возрасте был силен как лев! И ничего, по сей день не износился, не стерся.
Государыня согласилась с таким заявлением: если равняться на Гришу, то получалось, что чем раньше начнешь, тем лучше будет получаться…
Панин ворчал почем зря, на него никто не обращал внимания. Мудрый Платон делал вид, что ничего такого во дворце с наследником не происходит. Фрейлины строили цесаревичу глазки, а тот млел.
— А что это ты мне, Никита Иванович, о влюбленности Великого князя не рассказываешь?
Панин раздраженно пожал плечами:
— За амурные дела у нас граф Орлов отвечает.
— От него и знаю, что цесаревич в Чоглокову влюблен и о супружеской измене серьезно рассуждал. А ты-то стихи цесаревича читал?
Екатерина, хоть и шутя, говорила о том, что было действительно. Григорий Орлов решил просветить Павла по амурной части, принялся водить мальчика в комнаты фрейлин, настаивая, чтобы тот выбрал себе лапушку, не в любовницы, конечно, но чтоб понял, какая ему нравится.
Неожиданно для всех Павел на двенадцатом году жизни влюбился в Веру Николаевну Чоглокову, сироту, которую Екатерина взяла себе во фрейлины. Ко времени рождения Веры тогда еще Великая княгиня Екатерина Алексеевна со своей надсмотрщицей и доглядчицей Марией Чоглоковой уже примирилась. Мало того, Чоглоковы сами стали помогать любовным связям Екатерины, ну и себя не забывали. Родив за четыре года пятерых (меж ними были девчонки-двойняшки), Чоглоковы продолжали бы производить потомство ежегодно, да только умер сначала муж, а потом и Мария. Но Мария, уже будучи очень больной и немощной, вдруг влюбилась в Глебова, который быстро сообразил, что страсть к нему троюродной сестры императрицы (тогда ею была Елизавета Петровна) может принести взлет карьеры, а больная жена долго не проживет.
Рассчитал верно, Елизавета Петровна Глебова всячески возвысила, сделав даже генерал-прокурором Синода и отдав ему поставки в армии, а Марья Чоглокова второго супруга от себя быстро освободила, умерев вскорости после венчания. Остались Глебов при должности, а дети сиротами.
Старшие были быстро выданы замуж, а младшую Веру Екатерина взяла к себе.
Вот в эту хорошенькую фрейлину и влюбился цесаревич. Сама Вера была всего на год старше, ей шел тринадцатый. Но страсть развивалась по всем правилам, Павел даже стихи посвятил своей пассии:
«Я смысл и остроту всему предпочитаю,На свете прелестей нет больше для меня.Тебя, любезная, за то я обожаю,Что блещешь, остроту с красой соединя…»
Весь двор с насмешкой наблюдал за этим «романом», но Екатерина забеспокоилась серьезно:
— Ты, Никита Иванович, Порошину скажи, чтоб ежеминутно цесаревича блюл, не то наделает делов. Ежели он за Чоглоковой ухлестывать будет да ее обрюхатит, то ничего. А ну как кого серьезней, за кем старшие есть?
Панин усмехнулся:
— Давеча, сказывали, к цесаревичу пристали с женитьбой, так он заявить изволил, мол, как женится, женку свою любить будет и ревнив будет очень. А рогов не потерпит, хотя слышал, что этих рогов, тот, кто их носит, и не чувствует вовсе.
Отсмеявшись, Екатерина покачала головой:
— Рано ему жениться, глупости все это. Григорию Григорьевичу скажу, чтоб больше не таскал к фрейлинам, не то получим ухаря раньше времени.
Никита Иванович с горечью подумал, что об этом раньше печься надо было, пока Орлов не во всем Павла Петровича просветил, ни к чему и вовсе его таким делам да мыслям обучать…
Глядя вслед уходившему Панину, она задумалась, что не только в амурных делах Павел вдруг ловок оказался, воспитатели рассказывали, что и во всем взрослым держится. Хотя нет, в нем взрослость чередуется с детскими слезами и досадой. Может в театре рассуждать об игре актеров, точно взрослый, злится, ежели аплодировать начнут раньше него, и тут же расплакаться, не в силах выдержать долгого сидения за столом на дворцовых куртагах.
Екатерина вздыхала, с годами Павел все больше напоминал ей Петра. Внешностью перерастал и становился круглолиц, а вот нравом… Как-то раз Орлов, которого цесаревич страшно ревновал к матери и потому не любил, фыркнул тихо сам с собой:
— В кого у него нос репой разъезжается с годами?
Екатерина тихонько хмыкнула:
— В бабку. Императрица Елизавета хоть и красива была, а курноса. Худо, что Павел к ее чертам черты своего отца добавляет.
— Некрасив был?
— Некрасив. И этот некрасив будет.
Екатерина была права: симпатичное в раннем детстве лицо Павла со временем становилось все менее привлекательным.
Никому верить нельзя, никому! Уж от кого, а от Кирилла Григорьевича Разумовского подвоха никак не ожидала. Он не последним был среди тех, кто ее на престол возвел, это Кирилл Григорьевич Тауберту манифест о восшествии на престол принес и напечатать заставил, а теперь…
Брат фаворита императрицы Елизаветы Петровны Алексея Григорьевича Разумовского Кирилл давным-давно был гетманом Малороссии. Екатерина знала, что в Батурине Разумовский царь и бог, но не верила, что может пожелать отделиться. Чего ему не хватало? Почти сам себе хозяин, а ежели решит отдельно от России жить, его турки быстро раздавят и тогда за Россию с новой силой возьмутся. Не верила, что этого может не понимать Кирилл Григорьевич.
И вдруг… Одно за другим два прошения в Сенат, нет, не от самого Разумовского, не столь глуп и слишком хорошо придворные порядки знал, чтоб головой рисковать, но и о прошениях не знать тоже не мог. Казаки просили сделать гетманскую булаву наследственной в роду Разумовских!
На что он рассчитывал, что Екатерина не рискнет против своего бывшего наставника силу применить? Что недосуг ей в борьбе за престол еще и за Украиной приглядывать? Или просто, что не поймет, к чему все ведется?
Ошибся Кирилл Григорьевич; императрица все поняла, опасность осознала и не испугалась. Булаву пожизненно в род Разумовских отдать — значит власть этого рода над Украиной утвердить, останется только короноваться. Казаки хлопочут? Тоже ясно, почему — за их спиной турки стоят, небось помощь обещали.
Позвала Вяземского:
— Александр Алексеевич, вызови-ка мне Разумовского в Петербург.
— А как не поедет?
— А ты не говори зачем, со всеми почестями вызови.
— А зачем?
Императрица строго посмотрела на генерал-прокурора Сената:
— А вот привезешь, так и скажу. — Хитро улыбнулась: — Напомни Кириллу Григорьевичу, как я пред ним Великой княгиней навытяжку стояла.
Разумовский приехал, но прежде него приехало все семейство. К государыне явился королем, чувствовал себя почти равным, смотрел уверенно. Но услышал то, чего никак не ожидал. Справившись о здоровье и благополучии, Екатерина вдруг… предложила подать в отставку!
— С чего это?
— Слышала я о недугах твоих, Кирилл Григорьевич.
— Каких?!
Гетман был здоров как бык и помирать или болеть не собирался. Императрица наклонилась ближе, шепотом сказала:
— Самостоятельностью заболел…
Но Разумовского так просто не возьмешь, откинулся на спинку кресла, рассмеялся, точно хорошей шутке:
— Так ведь это как посмотреть на сей недуг. Для кого недуг, а для кого благо.
Голубые глаза стали стальными:
— И для тебя, и для меня — болезнь. Малороссии без России не бывать.
— А я и не прошу.
— Со мной в прятки не играй. Еще раз предупреждаю: самостийности Украины не потерплю!
Позвонила в колокольчик, велела принести вина да фруктов, больше разговор о самостоятельности Украины не вела и, только когда Разумовский уже уходил, снова тихонько предложила:
— Подай в отставку, Кирилл Григорьевич…
Тот покачал головой.
— Гетмана из столицы не выпускать, а буде сам отъедет, догнать и силой вернуть!
