Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)

Быстро спустившись со скалистых теснин, взвод вступил в зону шрапнельного огня. Обстрелянные молодцы внимания не обращали. Четко слышался в морозном воздухе перебор пулеметов.

„Короче повод! Рысью ма-а-арш!“

Со стороны посмотреть — чем не кавалерия? Если бы не Шарловский, никому бы невдомек, что кавалерия-то флотская. Старому машинному унтер-офицеру трудновато приходилось на коне.

Но вот и штаб бригады. Издали узнали высокую, статную фигуру генерала Хагондокова в черкеске, с биноклем и „Георгием“ на груди. Смотрит. Ребята подтянулись. Шарловский старательно поприжал локти. Строг был генерал, но храбрейший, а уж к всадникам — как отец родной. Шли за ним без оглядки. Генерал что-то диктует начальнику штаба (графу Келлеру), тут же сидящему на бурке перед разложенной картой.

Мичман Сорвиголова осадил взмыленного коня.

— Ваше превосходительство, 2-й конно-пулеметно-подрывной взвод Балтийского флота прибыл в ваше распоряжение!

Генерал улыбнулся, подошел, пожал руку, похлопал коня.

— Здорово, моряки!

— Здрав-же-приство! — лихо ответили, как один.

Взвод спешился. Мичмана генерал потребовал к себе. Задача дана была такая: пробраться к ваврцам и взорвать австрийский окоп.

Когда Сорвиголова и Шарловский подошли к пропасти, окружавшей сопку со всех сторон (кроме той, где сопка прилегала к плоскогорью, занятому австрийцами), и заглянули в нее, оба затылки почесали. Пропасть зияла обледенелыми утесами, из глубины виднелись верхушки сосен, занесенных снегом. Спускаться по этаким отвесам — костей не соберешь. Было над чем призадуматься. Однако мичман недолго ломал голову. Решил действовать по-флотски: смастерить леерное сообщение и таким путем переправить через пропасть „максимки“ (пулеметы), подрывное снаряжение и людей. В зарядных ящиках нашлись необходимые концы, парусина, даже блоки (матросы всегда останутся матросами). Словом, когда наутро начальство вышло, от взвода остались только зарядные ящики да кони. В белых балахонах, наметанных на живую нитку из парусины, сливаясь со снегом и потому незаметные для австрийцев, матросы уже подкрадывались к окопу ваврцев, предупредив их по телефону. К двум часам ночи они были уже там.

Ужаснулись. Не люди сидели и стояли в окопе, а тени. Оборванные, грязные, обросшие, почти все перераненные, еды — никакой, кроме промозглых сухарей, которых и топором не разрубишь, да какая-то бурда на талом снегу. Но все винтовки в исправности, вычищены, смазаны, патроны разнесены. Тут же, сквозь прозрачную корку льда, просвечивают зарытые трупы. Вот они, герои-то! Слезы навернулись.

— Где же ваш командир? Проведи к нему, — обратился Сорвиголова к подвернувшемуся безусому солдатику в рваной шинелишке.

— Это я, — ответил тот, застенчиво улыбаясь. — Позвольте представиться — подпоручик Полубояринов.

Мичман даже отступил (только тут он заметил офицерскую кокарду).

Среди этих отцов-бородачей он казался мальчиком, почти ребенком. А вот поди ж ты… Сорвиголова обнял его…

Матросы со своими громадными пулеметами, непонятными цинковыми ящиками и блестящими чехлами от взрывателей внесли много бодрости и оживления. Раненых перевязали, накормили, заварили свежего чаю, а главное — поделились табачком: курева давно не хватало. Так, с кружками горячего чая и цигарками всем скопом принялись обсуждать положение. И вот какую штуку надумали: хитростью захватить редан.

План разработали такой: Сорвиголова вместе с восемью смельчаками ночью, в белых балахонах, с подрывными патронами и ручными гранатами, обойдет редан с тыла и там в разных местах заложит патроны. Со взрывом первого (эффект взрыва грандиозен: 18 фунтов тринитротолуола) ваврцы открывают бешеный пулеметный огонь и несмолкаемым „ура“ создают впечатление атаки, поддержанной внезапно подошедшим подкреплением. Тем временем в тылу редана страшные взрывы следуют один за другим, создавая вид окружения и порождая панику. Тогда-то ваврцы с оставшимися матросами бросаются на штурм. План постановили осуществить на следующую ночь.

В назначенный час семь матросов во главе с мичманом и Шарловским выступили. Хоть и темень, но ориентироваться можно. Двигаются осторожно, обходя кустарники и ветви, чтобы не хрустело: могут быть „секреты“. Временами даже ползут, зорко прислушиваясь. Долго так обходили, пока наконец не добрались.

Землянка! Отдушина розоватым отблеском озаряет ветки кустарника. Сторожевое охранение… Тихонечко заложили первый патрон. Отползли. Подальше заложили второй. Тишина мертвая. Изредка доносятся одиночные выстрелы из ружей. Так, кротами, в разных местах заложили все восемь патронов.

В три утра ахнул первый. В тишине горной ночи впечатление — ужасающее. Страшный столб огня, снега, земли, камней, вывороченных деревьев. А оттуда, от ваврцев, заговорили пулеметы и понеслись крики „ура“…

У австрийцев — галдеж, смятение.

Второй взрыв, третий! Потом четвертый! Один ужаснее другого. Полагая, вероятно, что сейчас взлетит на воздух сам редан, австрийцы бросились вон. Но тут под их ногами рванул шестой, затем разом — седьмой и восьмой. Светопреставление… Трудно представить себе панику.

Шальная пуля угодила в мичмана. Он упал. Шарловский бросился к нему.

— Не помирай!.. Подожди!.. Наша взяла! — бессмысленно бормотал он, склонившись над командиром, прикладывая снег и им же обтирая лицо.

К счастью, рана была не опасной. Когда Сорвиголова очнулся, „ура“ уже неслось с самого редана.

Сдалось 380 австрийцев с 18 пулеметами…»

Вглядываюсь в старый снимок. На нем Домерщикову тридцать три. Это возраст свершений, и хотя позади полжизни, вместо взятых вершин — нулевая отметка. Его однокашники командуют кораблями, а у него на плечах погоны рядового. Где-то в Петрограде осталась красавица-жена, почти не знающая русского языка. Еще дальше, в немыслимо далекой Австралии, брошены вилла и дом полная чаша… Но на лице его ни тени уныния, напротив — злая решимость прострочить дорогу в будущее огнем из пулемета.

Легко быть прорицателем, зная судьбу своего героя наперед. О, если бы можно было через световую магию фотографии связаться с ним напрямую! Я бы сказал ему: «Выше голову, младший унтер-офицер Домерщиков! Через считанные месяцы вы вернетесь на флот. Вы еще станете капитаном и поведете свой пароход в большое плавание.

Будут Япония и Китай, Цейлон и Сингапур, Египет и Италия, Англия и Франция… Ни одна пуля вас не тронет, и вы счастливо переживете гибель двух кораблей, ибо тот не утонет, кому суждено умереть от голода… Да, впереди еще немало бед и превратностей. Будет боль по потерянному сыну, но будут и семь лет, полных мужского, отцовского счастья. Будет любимая и любящая женщина. Будут надежные друзья. Будут злые наветы и горькая чаша, но доведется — и не посмертно, а при жизни — ощутить торжество справедливости. И самое главное — будет Родина, обретенная навсегда. Будет флот — до конца жизни. И навечно пребудут дедовские мосты над Невой, и на вечную стоянку встанет корабль вашей мичманской юности — высокотрубная красавица „Аврора“».

Глава десятая. Дом на Английской набережной

Телефонный день. Звоню в Министерство морского флота, звоню в Советский комитет ветеранов войны, звоню в Главный штаб ВМФ — разыскиваю ветеранов довоенного ЭПРОНа, тех людей, кто служил вместе с Домерщиковым, кто хоть что-то может о нем рассказать… Как мало их осталось! И ведь не бог весть какая старина — тридцать восьмой, сороковой годы. Этот умер, тот погиб, умер, умер, погиб, инфаркт, инсульт, рак…

Имя ЭПРОНа гремело в довоенные годы. То была мощная и авторитетная, как сказали бы сейчас, фирма. История ее рождения могла бы стать сюжетом приключенческого романа. В 1923 году на Черном море была образована по приказу Дзержинского водолазная группа для поиска золота с затонувшего во времена Крымской войны английского парохода «Принц».

С этого авантюрно-романтического задания и началась весьма серьезная деятельность ЭПРОНа.

Эпроновцы извлекали из толщи ила орудийные башни взорвавшейся «Императрицы Марии», водолазы Экспедиции подняли затопленную под Новороссийском эскадру, заставили всплыть дюжину пароходов, погибших в годы Первой мировой и Гражданской войн… К началу Великой Отечественной эпроновцы вырвали из подводного плена около 450 боевых кораблей и судов, спасли от гибели 188 терпевших бедствие пароходов.

Уже на шестой год своих героических подводных работ Экспедиция была награждена орденом Трудового Красного Знамени.

С 1931 года ЭПРОН становится всесоюзной самостоятельной организацией. Правда, в оперативном отношении она подчинялась Наркомату Военно-Морского Флота, да и структура ее была военной. По сути дела, ЭПРОН представлял собой флот во флоте. В его распоряжении были десятки спасательных судов, морских буксиров, катеров, водолазных ботов, огромный понтонный парк. ЭПРОН имел свой техникум, свой журнал, свою газету, свой санаторий и даже свой совхоз.