Жюльетта Бенцони - Тайны Елисейского дворца
– Как жаль! – воскликнула Полина. – Чудная вещица! Изумительный перламутр! Венецианские кружева!
Спаситель Лауры уже приготовился вновь наклониться, но его опередили. Веер поднял сам император, незаметно подошедший к ним.
– Так вот, как вы обращаетесь с моими подарками, – сказал он сестре. – Ну, так я хорошенько подумаю, прежде чем вам что-то еще дарить. А что касается веера…
– Дайте мне его, сир, – попросила Лаура, сияя чарующей улыбкой, – я знаю мастера, который сумеет его починить.
– А после починки оставьте его себе. Бал продолжается! – распорядился император, повернувшись к оркестру.
– Подарите мне милость танцевать этот вальс с вами, мадам, – попросил Лауру незнакомец, хотя все на этом балу знали, кто он такой. – Дорогой де Нарбонн, не представите ли вы меня?
– С удовольствием. Лаура, позвольте мне вам представить графа Клемента-Венцеля фон Меттерниха, посла его величества императора Франца Австрийского. Клемент, представляю вам генеральшу Лауру Жюно. Не скрою своего удивления, граф, что никто вас еще не познакомил, хотя вы во Франции уже почти год. Однако, как мне кажется, вы не слишком жалуете придворную жизнь…
– Я дипломат, милый друг, мое место в министерских канцеляриях.
– Трудно в это поверить!
В самом деле, в Меттернихе трудно было заподозрить чиновника. В свои тридцать три года это был безупречно элегантный, очень красивый мужчина с отличной выправкой. Светлые вьющиеся волосы напоминали бы волосы Жюно, если бы не были напудрены на старинный лад, придавая хозяину торжественности. Тяжелые веки над большими голубыми глазами делали взгляд глубоким и таинственным. Безупречный овал лица, аристократический нос, чувственный и вместе с тем насмешливый рот. Граф был женат, имел двоих детей. Его жена, графиня Элеонора Кауниц, приходилась внучкой знаменитому канцлеру императрицы Марии-Терезы[30]. Их союз был союзом равных: муж и жена принадлежали к высшей австрийской аристократии и оба отличались красотой. Жена кроме выдающейся красоты отличалась еще и вулканическим темпераментом и с истинно аристократической непринужденностью изменяла мужу в Париже с неотразимым графом де Мустье. Супруг, имея на своем счету уже одну или две любовные связи, не слишком страдал от измены, но окружал себя облаком легкой меланхолии, что необыкновенно способствовало его успеху у женщин. Очень многие желали бы излить нежнейшие утешения на столь интересного мужчину. И первая Каролина Мюрат. Но ей не удалось соблазнить графа Меттерниха.
Когда граф взял Лауру в свои объятия, и они закружились в волнующем ритме вальса, ей вдруг показалось, что она танцует в первый раз. Удивительное ощущение. Такого она еще не испытывала даже с Александром, хотя он был превосходным танцором. Она словно бы летела, едва касаясь земли, и как же это было чудесно! Даже голова слегка закружилась!
Танец кончился, и Лаура почувствовала, что графу не хочется ее отпускать.
– Вы замечательно танцуете, – проговорил он. – Время с вами летит, а хотелось бы, чтобы стояло. Могу я надеяться… На другие танцы?
– Почему нет? Вы напомнили мне, что я очень люблю танцевать.
– Между тем за то время, что я живу в Париже, мне показалось, что вы ищете общества зрелых мужей… И если быть откровенным, в этом дворце с изяществом скучаете. Отсутствие генерала тому причиной?
– Не сказала бы, скорее овладевшее мной странное безразличие. Но теперь мне стало легче, я словно бы завершила нелегкую работу.
Вновь заиграла музыка, и они снова пошли танцевать, не заметив улыбки, которой обменялись де Нарбонн и Талейран.
– Вот так-то гораздо лучше, – весело сказал Талейран. – Глупышка мадам Мюрат сыграла роль провидения, даже не подозревая, до какой степени нам помогла. В одну секунду наша милая «губернаторша» ожила. Заурядное знакомство так не подействовало бы. А вы как думаете?
– Совершенно с вами согласен, но сожалею об одном: все мы завтра покинем Фонтенбло. Лаура вернется в Ренси, но никаких праздников устраивать не будет, пока не вернется муж.
– А принимать избранных друзей? Вас, к примеру? Разве вы не стали ее записным ментором?
– Надеюсь, вы не находите в нашей дружбе ничего неподобающего?
– Разумеется, нет. Напротив, я полагаю, что замок Ренси, несмотря на обилие прислуги, порой кажется мадам Жюно слишком просторным в отсутствие бывшего сержанта Бури?
– Не сомневайтесь, так оно и есть. При этом я, отчасти ставший меблировкой замка, могу вас уверить: мне там никогда не бывает скучно. Не удивляйтесь, если я скажу, что нет ничего лучше, как сидеть зимой в теплом уголке у камина и смотреть в ее смеющиеся темные глаза.
– Господи! Да вы ее любите!
– Люблю… Но не плотью. И не как дочь. А так, как заповедал нам Господь, – удивил де Нарбонн своим ответом бывшего епископа Отенского. – Радуюсь, глядя, как она живет. В ней столько жизни, столько непосредственности. И каждый день она кажется мне все красивее. С тех пор как мы приехали в Фонтенбло, мне нестерпимо было видеть, как она старается спрятать рану, какую нанесли ей солдафон Жюно и бесстыжая Каролина.
– Вы полагаете, что Меттерних может ей помочь в этой схватке?
– Он и сам ранен своей женой.
– А вы не думаете, что он расплачивается с ней множеством приключений, которые ему приписывает молва?
– Он полон чувственности, ему не обойтись без женщин. Он красив, значит, выбор всегда за ним. Но здесь я чувствую нечто совсем иное… И я рад. Как и вы, мой дорогой князь, потому что мы с вами оба хотели их соединить.
Между тем австрийский посол, прощаясь, говорил Лауре:
– Завтра я уезжаю в Вену, куда призывает меня мой государь, но долго я там не пробуду. Вы позволите мне, мадам, прийти и поприветствовать вас после моего приезда?
– Я буду рада видеть вас у себя. Тем более что у нас общие друзья, насколько я знаю.
Меттерних отошел, и к Лауре тут же подошла Полина Боргезе.
– Браво! – похлопала она в ладоши. – Похоже, ты увлекла нашего сумрачного красавца! Меня это радует.
– Почему? А ты? Он тебе не нравится?
– Скажем так: он не нравится мне пока. А ты опасайся Каролины. Или даже, опасайтесь ее вы оба, если ваш «роман» двинется дальше. Вполне может быть, что она хочет получить его для себя. Он невероятно привлекателен. А Жюно на другом конце Франции. Мне и самой он кажется неотразимым.
– И что же? Почему вашему высочеству не по вкусу небольшое приключение? – осведомилась Лаура, переменив обращение после того, как увидела, что к ним приближается одна из самых злоязычных сплетниц.
– Мне пока хватает славного Балинкура. Я дразню конфеткой, а он сходит с ума.
– Даже так?
– Трудно себе представить, до какой степени. Раз в день непременно клянется убить себя, если я «не увенчаю его пламень», как он выражается.
– И с чего вдруг столько жестокости? – осведомилась, смеясь, Лаура.
– В этом дворце мы живем слишком тесно. Но не беспокойся, ему недолго осталось мучиться.
Этой ночью, вернувшись в выделенную ей небольшую комнатку, смотревшую окнами на двор Принцев, Лаура напевала вальс. Она чувствовала себя пушинкой. И еще – после этого бала у нее возникло очень странное ощущение: она вдруг стала совсем другой, не такой, какой была еще вчера…
Аделина, снимавшая с головы Лауры жемчужные нити, смотрела на нее в зеркало с невольным изумлением, но спросить отважилась только об одном:
– Госпожа генеральша хорошо повеселилась?
– Чудесно! Праздник сегодня удался!
– Больше, чем в прошлые дни?
– Несравнимо! А может, мне стало веселее? Но спать я буду отлично, не сомневаюсь.
Лаура и вправду спала сном ангела и первый луч солнца, пробившийся сквозь полог, встретила с улыбкой. Она чувствовала себя великолепно. Намного лучше, чем по приезде в Фонтенбло. К ней вернулся присущий ей вкус к жизни, а кроме того, прибавилось счастливое ощущение освобожденности. Она лежала и думала, что быть молодой, красивой, богатой и иметь поклонников – просто чудо, как хорошо. Чего еще можно желать? И как удивительно это внезапно нахлынувшее чувство свободы… Она может делать все, что захочет, не думая, понравится это кому-то или нет… Даже «Коту в сапогах»! Даже…
Да. Она поняла вдруг с особенной ясностью: сердце ее не забилось быстрее, когда вестовой привез ей в Ренси письмо от мужа. Сначала она кончила полировать ногти, а уж потом его распечатала. А раньше она бы… И Лаура поняла, что ее любовь к Александру умерла.
Все с тем же ощущением легкости она, не оставив окончательно Ренси, переехала в особняк на Шан-Зэлизэ, потому что двор из Фонтенбло переехал в Париж.
Париж этой осенью, похоже, стал столицей мира.
Все знаменитости Европы, все интересные и значительные люди спешили в Париж. Звезда Наполеона, повелителя огромной империи, никогда еще не сияла так ярко. Привлеченные ее блеском толпы стекались полюбоваться мощью имперской Франции.
